— Это нелепость, нелепость. Мы зря испугались. Это цыган. Тот, что был в лесу. Он спрятался под козырьком и нажал спиной на звонок. — И прижимая ее к себе, он рассмеялся беспомощно, отчаянно и горько.
— Я так перепугалась!
— И я тоже! — Он все еще смеялся, почти истерически, держа ее в объятиях.
— Мор, ты дал ему денег?
— Нет. Разумеется нет. Я так на него разозлился. Рейн освободилась из его рук.
— Пожалуйста, пожалуйста, дай ему денег. Если бы мы тогда дали ему денег, он сейчас не пришел бы. — В ее глазах застыл настоящий ужас.
Мор почувствовал, как холодок пробежал у него по спине.
— Ты хочешь, чтобы я сейчас за ним побежал? Он наверное еще не ушел далеко.
— Ступай, пожалуйста. Я знаю, что это глупо, но ступай. Мор пошел в коридор, набросил плащ поверх пижамы, обулся. Набрал монеток и вышел из дома.
Утро встретило его зябким тревожным молчанием. Дождь монотонно лил с белесого неба. Было около шести утра. Выйдя на дорогу, он посмотрел вдаль, потом обернулся. Цыгана нигде не было видно. Он прошел немного и повернул на дорогу, ведущую к полям. Намокшие туфли звучно шлепали по лужам. И тут впереди, шагах в тридцати, он разглядел цыгана. Мор догнал его и тронул за плечо. Цыган обернулся.
— Извините, — произнес Мор. Неожиданая робость охватила его. — Надеюсь, вы не откажетесь взять это. Прошу прощения за то, что обошелся с вами так невежливо. — И он протянул монеты.
Мужчина смотрел на него. На нем было поношенное, доходящее до щиколоток пальто с поднятым воротником. В форме облепленной мокрыми волосами головы угадывалось что-то восточное. Лицо его было непроницаемо. Ни удивления, ни тревоги. Он смотрел на Мора так, как смотрят на какую-то вдруг возникшую незначительную помеху. И Мор догадался, что перед ним, возможно, глухой. Этим объясняется и его странный взгляд и то, почему он не слышал звонка. Не обратив внимания на протянутую руку, цыган повернулся и тем же ровным шагом продолжил свой путь к полям. Отяжелевшие от влаги полы макинтоша хлопали его по ногам.
Мор смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду. Потом медленно побрел назад. Он был до глубины души потрясен — и кошмаром звонка, который все еще не умолкал в его ушах, и немотой цыгана. Он тут же решил, что лучше не признаваться в подобных чувствах. Он шел назад сквозь холодный дождь и неподвижность. С каждой минутой света прибавлялось, но оттенок его оставался все таким же мертвенным. Дождь все лил и лил. Но он слышал только свои шаги. Спящие дома окружали его. Он прошел через палисадник и, войдя в дом, обнаружил Рейн в коридоре.
— Ты дал ему денег? — в тревоге спросила она.
— Дал.
— Что он сказал?
— Пробормотал что-то вроде «спасибо» и ушел. Рейн вздохнула, и он снова обнял ее.
Он увел ее в гостиную, задернул занавески и налил бренди.
— Детка, ты провела ужасный час. Мне так больно. Я виноват. Выпей.
Рейн села на софу, держа стакан, а Мор опустился на пол и положил голову ей на колени. И так они сидели долгое время.
Именно эту картину и застала Нэн, когда двадцать минут спустя вошла в гостиную. Она прошла через входную дверь, которую Мор забыл закрыть. Стук дождя помешал влюбленным расслышать шаги. Они увидели ее только, когда она появилась в дверях.
Мор первым осознал, что случилось. Он осторожно отстранился от Рейн и встал. Он уже собрался сказать что-то, но Нэн повернулась, и пробежав по коридору, выскочила на улицу.
Мор хотел тут же бежать за ней, но Рейн произнесла: «Погоди». Она тоже встала. Теперь, когда и в самом деле случилось нечто серьезное, она вдруг стала спокойной. Вот только рука ее, лежащая на его локте, едва заметно дрожала.
— Я должен пойти, — сказал Мор. — Ты подожди здесь. Не уходи. Подожди. — Он старался говорить спокойно.
Второй раз за это утро ему пришлось выбежать на улицу. Он осмотрелся по сторонам. Нэн как в воду канула. То и дело озираясь, он побежал к шоссе. Густая завеса дождя мешала смотреть. Он подбежал к шоссе. То и дело проезжали автомобили и какой-то велосипедист поднимался вверх по холму. Мор оглядывался беспрерывно. Нэн исчезла. Он еще долго бегал по окрестным проселочным дорогам, высматривая ее. Но так и не нашел. Она как будто растворилась в дождливой утренней мгле.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Первое потрясение Нэн испытала, когда услышала, о чем говорят Фелисти с Дональдом. В доме, который Мор ежегодно снимал для своей семьи, поблизости от Суонэйджа, было два телефонных аппарата — один в гостиной, второй в большой спальне. Раздался междугородный звонок; Нэн не успела подойти к телефону, и Фелисити, решив, наверное, что мать еще не вернулась из магазина, сняла трубку и без утайки поговорила с братом. Придерживаясь мнения, что у детей не должно быть секретов от родителей, Нэн подняла трубку параллельного аппарата, находившегося в спальне, и услышала, к своему удивлению, много интересного.
Из их разговора она поняла далеко не все, и вместе с тем вполне достаточно для подозрения, что за этим кроется еще много чего. Нэн какое-то время просидела в спальне, усиленно думая. Сначала ее охватило громаднейшее удивление. Потом гнев. И он смешался с неким даже удовольствием — от появившейся возможности через какое-то время смело уличить мужа в чем-то явно неблаговидном. Дело в том, что после той ссоры накануне отъезда Нэн испытывала легкие угрызения совести. Хотя вовсе не потому, что так холодно отнеслась к планам мужа; в этом вопросе она считала себя совершенно правой — планы эти непродуманные и неуместные; и все же подозрение, что она перестаралась в своем ехидстве, несколько ее коробило. Но услышанного хватило, чтобы ее чувство вины значительно ослабело; одновременно эти сведения, пусть еще не совсем ясные, можно было считать оружием, приобретенным как раз вовремя. Другой вопрос, придется ли им воспользоваться? Скорее всего, нет — потому что очень скоро Билл перестанет с ней спорить и согласится, что все его «лейбористские» прожекты ни к чему. Ведь всю жизнь так, сначала не уступает, кипятится, а потом сдается. И все же очень хорошо, что неожиданно появился такой вот запасной аргумент, хотя, безусловно, и малоприятный.
Однако вскоре именно неприятная сторона вышла на первый план. Нэн не находила себе места. Она глубоко верила и в порядочность своего мужа, и в его здравый смысл, и именно поэтому в первую минуту восприняла случившееся всего лишь как мимолетный промах с его стороны, который даст ей такое же мимолетное преимущество. Но ее мысли упорно возвращались к мисс Картер. Восстанавливая в памяти ее облик, она постепенно начинала понимать, какое это хитрое и коварное существо. И какая там наивность! Нет, в каком-то смысле она и в самом деле наивна. Такого разряда девицы способны «наивно» вынашивать самые мерзкие планы, обманывая даже самих себя, живя в атмосфере настолько пропитанной ложью, что в ней невозможно отличить ложь от правды. Неужели Билл влюбился в нее? А что, такие кошечки наверняка могут растрогать сильный пол, пробуждают желание успокаивать и утешать, свойственное всем мужчинам, особенно среднего возраста.
Никогда прежде Нэн о таких вещах не задумывалась. Ни разу в жизни она не усомнилась в полнейшей верности мужа. Да и теперь гнала от себя сомнения. Наверняка дети либо что-то преувеличили, либо недопоняли. Ну, допустим, на минуту потерял голову, но сейчас уже несомненно все прошло, растаяло без следа. Наверняка все это пустяк, не более.
А что если не пустяк? Нэн не находила себе места. Что же делать? Она подумала, не написать ли письмо мисс Картер и даже начала мысленно составлять это письмо, но бросила, поразившись собственной несдержанности. Нет, глупо. Никих улик у нее нет, а мало ли на что такого сорта девица способна, наглости хватит возбудить и судебный процесс. Нэн имела весьма смутные представления о диффмации и устной клевете, а при мысли о фиксации чего-либо на бумаге ее вообще охватывала дрожь. И она предпочитала уговаривать себя, что это наверняка недоразумение, и на самом деле ничего нет.
Она бродила по дому и кое как пережила день. Ей как-то удавалось прятать от Фелисити свои терзания, но к шести часам вечера смятение достигло такой степени остроты, что она решила — надо ехать домой, поговорить с Биллом и выяснить все раз и навсегда. И только после этого отдых вновь станет отдыхом. Она удивилась собственной горячности. Может, все-таки обождать до утра? Попробовала читать книжку. Не получилось. И тогда, объяснив Фелисити, что ей надо съездить в Лондон проведать каких-то знакомых, собрала вещи и поспешила на ночной поезд.
То, что она увидела, потрясло ее. Она оказалась дома в такой ранний час вовсе не потому, что хотела застать мужа на месте преступления, а просто из-за собственного нетерпения и из-за расписания поездов. Нэн и подумать не могла, что Билл способен привести в дом девушку. Как же она ошибалась! Дело несомненно зашло слишком далеко. Она повернулась и убежала, отчасти из-за потрясения, отчасти от необходимости все обдумать перед решающим разговором с мужем.
Спешно уходя под дождем и слыша его шаги за своей спиной в хмурой неподвижности раннего утра, она свернула в боковую улочку и спряталась за гаражами. Там она простояла какое-то время, пока шаги его не стихли. Она прислонилась к изгороди, сжимая в руках сумочку, ногами увязая в мокрой траве. С беспокойством поглядывала на окна дома, рядом с которым оказалась. Занавески задернуты. В окрестных домах люди еще спят. Шарфик на голове промок, и капли начали скатываться за воротник.
И тут, впервые после того, как ей стало понятно, что случилось, она почувствовала себя бесконечно несчастной. Недоумение, гнев, дурные предчувствия, все эти переживания, вплоть до того странного возбуждения, какое, наверное, испытывает охотник, подкарауливающий добычу, она считала вполне допустимыми. Но стать несчастной — такого с ней еще не случалось. Никогда в жизни она не позволяла Биллу доводить себя до точки, после которой наступает подлинное несчастье. Не было и не могло быть никакого повода для подобного чувства. В ее жизни, в жизни благополучной замужней женщины, такого рода переживания — просто истерика. А она всегда была противницей истерик. Но сейчас она чувствовала настоящую горечь… и причиной был ее муж. Муж заинтересовался другой женщиной — осознание этого постепенно проникало не только в ее мозг, но и в ее душу. И сейчас, прислонясь спиной к изгороди, промокшая под холодными струями дождя, она все яснее понимала, что оказалась неожиданно вовлечена в какой-то невообразимый кошмар. Ведь она только что убежала из своего собственного дома. Она зажала рот рукой. Слезы потекли по щекам, смешиваясь с дождем. Горе и ужас сотрясали ее.
Потом она пошла по дороге. Мимо домов, за пределы городка, к торговому центру. Магазины еще не открылись, но день вступал в свои права. Уже появились прохожие, спешащие на службу. Дождь затихал. Зайдя в общественный туалет, она привела себя в порядок. Потом вышла и села на автобус, едущий в Марсингтон. Ей хотелось увидеть Тима Берка.
У нее с Тимом были странные отношения. Она знала его более десяти лет, с тех пор как муж, преподававший тогда в средней школе на юге Лондона, познакомился с этим человеком в ходе каких-то дел, связанных с лейбористской партией. Тим ей всегда нравился. С ее точки зрения, в характере его присутствовала какая-то причудливая грация и изысканность, и она помнила, что в те нечастые вечера, когда они приходили с мужем в магазинчик Тима, муж, по сравнению с Тимом всегда казался ей мрачным, скучным и неуклюжим. Но она не придавала особого значения этим мыслям, пока в какой-то момент не поняла, что Тим относится к ней с особым вниманием.
Тим всегда вел себя с ней со слегка старомодной галантностью, которую Нэн объясняла его ирландским происхождением и над которой они с Биллом часто смеялись, но, вместе с тем, эта галантность ей очень льстила. Ее муж не умел быть галантным. И постепенно она начала подозревать, со смесью боли и радости, что Тим Берк, может быть, немножко влюблен в нее. Она не делилась с Биллом своими догадками, не делала никаких усилий, чтобы почаще встречаться с Тимом, но и не избегала его, а попросту внимательно за ним наблюдала. Однажды в девять часов вечера, она оказалась с ним наедине в магазине. Билл вышел на улицу позвонить, потому что тогда у Тима еще не было в магазине телефона. Тим принялся надевать ей на шею ожерелье, так он часто делал, когда они приходили в гости. Застегивая замочек на шее, он поневоле обнимал ее. Замок застегнулся. Но он не разжал рук. И вдруг поцеловал ее в губы.
Нэн была потрясена и обескуражена. Она оттолкнула его. Билл пришел через минуту, и поэтому они не успели ничего сказать друг другу. И позже ни один из них к этому случаю не возвращался. В течение некоторого времени Нэн избегала Тима и если видела, то лишь в обществе Билла. Нэн казалось — всем своим поведением Тим дает ей понять, что очень сожалеет о том, что случилось, при этом оставаясь все таким же галантным и предупредительным. Но Билл ничего не заметил, и Нэн ничего не рассказала ему. Это было четыре года назад. Со временем неловкость ушла, и Нэн вспоминала этот случай уже не с болью, а с какой-то печальной благодарностью. И ей хотелось верить, что Тим тоже вспоминает. Она тешила себя надеждой, что вспоминает. Это все было так мимолетно. Но воспоминание об этом придавало особый оттенок тем случаям, когда, всегда в обществе мужа, Нэн позволяла себе видеться с ирландцем.
В автобусе, повернувшись заплаканным лицом к окну, она ни разу не спросила себя, уместно ли являться к Тиму в таком настроении. Она попала в чрезвычайные обстоятельства. Ей необходима помощь. Она не знает, как быть. Исповедаться кому-нибудь из знакомых дам, например миссис Пруэтт? Ну эта мысль просто нелепа. Тим, вот кто ей сейчас нужен! Уткнувшись в автобусное окно, она плакала, ей было больно, но чем дальше, тем яснее она различала в своей боли обыкновеннейшее чувство ревности. Она тяжело дышала и довольно громко всхлипывала, прикрывая лицо платочком.
Она вышла из автобуса и поспешила по улице к магазину. И тут же увидела Тима. Хотя еще не было девяти, он открывал ставни. Нэн подбежала к нему, тронула за плечо и сразу вошла в магазин. Тим заспешил за ней. Он успел заметить, какое у нее несчастное лицо. Он запер дверь. Внутри было темно, половину ставень еще предстояло открыть.
— Что случилось? — спросил он.
— Извините Тим, что врываюсь таким образом. Случилось нечто ужасное. — Она все еще прижимала платочек ко рту.
— С Мором что-то? Или с мальчиком?
— Я застала Билла с этой девушкой, мисс Картер. Вернулась, а они обнимаются, в моем доме, в шесть часов утра! — И она расплакалась в голос.
— О Господи! — Он провел ее через магазин в мастерскую. Дождь перестал лить, и солнце осветило крохотный, окруженный белыми стенами дворик, в котором росло маленькое платановое дерево. Нэн вышла туда. Это было уединенное место. Сюда не мог заглянуть посторонний. Она взялась рукой за тонкий ствол дерева.
— Позвольте ваше пальто, оно совсем промокло.
Нэн отдала ему пальто и взяла полотенце, чтобы осушить волосы. Она села на маленькую скамеечку возле дерева, опершись спиной о стену. Она чувствовала влажную поверхность, но это ее не тревожило. Мир превратился в груду бессмысленных обломков. Телесные страдания и маленькие обломки ее мира кружились вокруг, то затемняясь, то проясняясь. Она с удивительной отчетливостью видела листья платана, еще в каплях дождя. Протянула руку и сорвала один. О существовании Тима она забыла, пока он не пришел и не сел рядом.
— Когда это произошло?
— Что? А, сегодня утром, около шести. — И опять увидела Билла на полу рядом с девушкой, его голова у нее на коленях. Она вновь заплакала и сорвала еще один лист.
— Мы вот что сделаем… выпьем виски, это вас взбодрит. — Он ушел и принес два бокала. Нэн бездумно взяла один и отхлебнула золотистый напиток. Закашлялась, но потом почувствовала внутри тепло и приток сил. Ей стало чуточку легче.
Тим допил свой бокал одним глотком. И снова сел рядом. Кто-то стучал в дверь магазина. Он не обратил внимания. Сквозь завесу своего горя Нэн начала различать, что он в растерянности. Не знает, как ему быть. Нэн всегда сердилась, когда видела, что другие не знают, как себя вести. Она всегда знала и все решала сама. Но сейчас ей хотелось, чтобы решал кто-то другой.
— Вы, наверное, знали что что-то происходит? — спросила Нэн, утерев слезы. Это движение ее взбодрило. — Неужели вам не случалось видеть их вместе?
— Увы, не случалось. Но вы знаете, там, скорее всего, и нет ничего серьезного. Вскоре все выяснится. Не сердитесь уж слишком на Мора.
— При чем здесь «не сердитесь»! — взорвалась Нэн. Сердиться на Мора или не сердиться — не об это сейчас надо говорить. Тут совсем другое.
— И как же вы поступили?
— Выбежала из дома и приехала сюда. — Она допила виски, и Тим налил еще. Она вновь потянулась к дереву.
— Мой вам совет, возвращайтесь домой. Мор, несомненно, ждет вас и страдает.
Вернуться, да, подумала Нэн. Настоящая боль не в том состояла, что мир превратился в груду осколков. В этом как раз было освобождение от боли. Настоящая боль в том, что мир остался таким же, как и прежде, цельным, незамысловатым, и как же тяжко в жить этом прежнем мире.
— Не сердитесь на Мора. Ему будет нелегко. И вы сильнее его, в любом случае. Да, вы сильнее, и сами это знаете.
Она знала. Ей предстоит справиться с этой ситуацией, как раньше справлялась со многими другими, руководя Биллом, сглаживая последствия его неуклюжести, ведя его вперед. Она должна справиться и с этим. Мысль была нерадостная, но в чем-то утешительная.
— Я выйду отыщу такси. А вы отдохните и не думайте, что вам сказать. Пусть он ищет слова.
Он хочет, чтобы я ушла, поняла Нэн, хочет от меня отделаться, убрать эту скандальную историю из своего дома. Она не чувствовала никакой враждебности к Тиму. В ярком свете дня она видела его лицо очень близко, бледное, болезненное, искаженное беспокойством и растерянностью.