Катрин опустила голову.
— Итак, я говорил вам, — начал снова священник, — о том, что бог сотворил мир…
Катрин продолжала стоять, не зная, куда девать свои руки. Остальные ученики смотрели на нее, давясь от смеха. Аббат вынужден был еще раз прервать свою речь.
— Садись, дитя мое, — приказал он.
По залу пробежал смешок. Аббат ударил ореховой палочкой о край кафедры, и смех мгновенно смолк. Ладюранти снял с носа очки и гневно взглянул на учеников.
— Вы что, в ад захотели попасть? — крикнул он. Взмахнув своими большими руками, он воздел их кверху. — Хотите вечно гореть в кипящей смоле?!
Катрин содрогнулась от ужаса. Соседка, заметив ее испуг, шепнула:
— Дурочка, если ты будешь верить всем его угрозам и россказням…
Аббат надел очки, и взгляд его снова стал туманным и возвышенным.
— Итак, — заговорил он размеренно, — я рассказывал вам, что бог сотворил мир…
Два часа катехизиса пролетели для Катрин, как одно мгновение. Она вышла из церковного дома словно в тумане, ощущая какое-то странное опьянение: величественные картины сотворения мира вставали перед ее внутренним взором.
— О чем задумалась, Шаррон? — спросил ее кто-то. Катрин очнулась от своих грез и увидела себя на дороге в Ласко, в обществе двух девочек и мальчика.
— Меня зовут Амели Данэ, — сказала ей девочка постарше, худенькая шатенка.
— Меня — Франсуаза Дюнуайе, — добавила вторая, черненькая, слегка косившая одним глазом.
— А я — Эмиль Негре.
У него был странный голос, у этого мальчишки с усыпанным рыжими веснушками лицом; он начинал говорить низким басом, потом срывался на дискант и заканчивал фразу снова в басовом регистре.
— Как тебя зовут, Шаррон? — спросила снова Амели. — Мы не расслышали твое имя, когда аббат вызывал тебя.
— Кати.
— Мы — из нижнего Ласко, — заявил мальчишка.
— А! — пробормотала Катрин, снова переносясь мыслью в первые дни сотворения мира.
— А ты откуда, Кати? — спрашивала Франсуаза Дюнуайе.
— Она на луне витает, — ответила Амели и добавила: — Я знаю ее, она служанка на ферме Паро, в Верхнем Ласко.
— Служанка? — удивились Эмиль и Франсуаза.
— Да, — прошептала девочка, вспыхнув.
Новые товарищи расстались с Катрин на одном из перекрестков; она даже не заметила, как они свернули в сторону.
С того дня Катрин жила всю неделю в ожидании четверга, горя нетерпением услышать из уст аббата Ладюранти новые рассказы о жизни и чудесах сына Божия, пречистой девы и святых.
Аббат Ладюранти поручил Катрин заботиться о железной печурке; она должна была разжигать и поддерживать в ней огонь. Это не всегда удавалось сразу, потому что у печки была плохая тяга.
— Ах, дитя мое! — говорил ей аббат. — Сразу видно, что ты не из вспыльчивых; твой огонь разгорается слишком медленно!
Катрин была, без сомнения, самой внимательной и прилежной ученицей аббата Ладюранти: она лучше всех отвечала на его вопросы. Священник часто ставил ее в пример остальным ученикам, а обе великовозрастные девицы неприязненно косились на Катрин, когда та без запинки читала «Богородицу» или «Отче наш».
— Вам следовало бы подражать ей, — говорил Ладюранти этим девицам.
Однажды после урока аббат отвел Катрин в сторону.
— Дитя мое, — сказал он, — я ни разу не видел тебя в церкви на воскресной мессе. Это большой грех перед господом Богом. Катрин передала слова аббата своей молодой хозяйке.
— Ах! — воскликнула Аделаида. — Ему хорошо говорить, твоему кюре, но что на это скажут наши сквалыги?
Она помолчала, раздумывая, и вдруг заметила, что Катрин беззвучно плачет. Аделаида обняла девочку, прижала ее к себе.
— Господи, ну стоит ли так расстраиваться из-за какой-то мессы?
— Это потому, — пролепетала Катрин, глотая слезы, — потому что иначе я пойду в ад и буду гореть там на вечном огне…
Аделаида засмеялась:
— Ну, раз ты непременно хочешь попасть в рай… Но знай, — прибавила она, снова становясь серьезной, — знай, что, если я добьюсь у Тома и старухи согласия, тебе опять придется вставать ни свет ни заря! Потому что, сама понимаешь, эти скареды в лучшем случае позволят тебе ходить к ранней мессе.
Тома Паро, как и следовало ожидать, заявил, что нет никакого расчета кормить и оплачивать служанку, которая два утра в неделю отсутствует. «Не говоря уже о том, что девчонка возвращается из Ла Ноайли такая измотанная, что весь день потом ни на что не годна!» Но Аделаида настаивала, целовала мужа, всячески улещивала его. Что же касается старухи, то она сочла за благо не гневить отказом господина аббата. И в следующее же воскресенье Катрин отправилась к ранней мессе. Вид аббата Ладюранти ослепил ее. Впервые предстал он перед ней не в скромном обличье ворчливого учителя катехизиса, а в блистающих одеждах, приличествующих его сану. Теперь Катрин не жалела больше, что ей не пришлось в свое время посещать школу. Разве узнала бы она там такое количество чудесных историй, как на уроках катехизиса? Разве могла бы присутствовать при столь волнующем зрелище, как воскресная месса?
Катрин не обращала больше внимания на скудную пищу; она была даже рада ей, потому что аббат Ладюранти проповедовал пост и воздержание. Она не заходила больше в комнату молодой хозяйки, не открывала заветного ящика, не брала оттуда сладости.
Это безразличие больно задевало Аделаиду. Однажды вечером, придравшись к тому, что дети якобы плохо ухожены, молодая женщина впервые за все время грубо разбранила Катрин. Девочка сначала не поняла, в чем дело, и в полном недоумении уставилась на разгневанную хозяйку.
Приняв изумление Катрин за вызов, Аделаида раскричалась еще сильнее.
Подстрекаемая мужем, злорадно приговаривавшим: «Ну вот, наконец-то у тебя открылись глаза на эту дрянь!» — она подскочила к остолбеневшей от удивления Катрин и закатила ей пощечину.
Катрин опрометью выбежала из кухни и, хотя на дворе была уже ночь, бросилась в поле. Круглая луна стояла высоко в небе, заливая все вокруг своим бледным светом. Девочка, рыдая, упала на колени в мокрую от росы траву, подняла глаза к небу и стала громко молиться: «Пресвятая Дева Мария, услышь меня! Я не сделала ничего плохого, а моя хозяйка ударила меня. Я больше не могу оставаться здесь, в Ласко. Я очень прошу тебя, Пресвятая Дева, помоги мне вернуться к маме. Ее тоже зовут Марией, как и тебя. Верни меня домой!»
Катрин трижды прочитала «Богородицу», перекрестилась, встала с колен и вернулась на ферму.
Когда она вошла в дом, Тома Паро злорадно ухмыльнулся, Аделаида же, напротив, бросила на девочку нежный, полный раскаяния взгляд. Но Катрин ничего не заметила. Она быстро разделась, легла в постель и уснула, в полной уверенности, что богоматерь исполнит ее просьбу и перенесет ночью в дом-на-лугах.
Утром, проснувшись, Катрин не поверила своим глазам, обнаружив, что она по-прежнему находится на кухне у Паро. Она вскочила с кровати и выбежала во двор, желая убедиться, что это действительно ферма Ласко. Увы! Ошибки не было: за ночь ничего не изменилось. Перед ней был тот же знакомый двор, за ним — поросший кустарником склон и дальше, до горизонта, поля. Что же произошло? Почему святая дева не захотела исполнить ее молитву? Весь день Катрин бродила по дому как потерянная, спрашивая себя, пойдет ли она еще когда-нибудь к аббату Ладюранти на урок катехизиса. Аделаида тревожно следила за ней. Наконец, улучив минуту, когда Катрин оказалась подле нее, молодая женщина обняла маленькую служанку за плечи и прошептала ей на ухо:
— Не сердись, Кати! Ты же знаешь, что я люблю тебя!
Девочка молча прильнула к ней.
— Может, ты больше не любишь меня? — продолжала Аделаида.
— О нет, нет! — запротестовала Катрин.
— Тогда поднимемся наверх и заглянем в нижний ящик комода, ладно? — предложила хозяйка.
И Катрин не отказалась. Чего ради воздерживаться и лишать себя лакомств, если Пресвятая Дева там, наверху, не желает ее слушать?
Глава 23
В скором времени, однако, ей снова пришлось обратиться за помощью к небесным силам, но на сей раз при обстоятельствах более драматичных.
Наступила зима. Уже несколько дней подряд валил снег. Пушистая белая пелена укрыла поля и луга, дороги обледенели.
Было около полудня. Все обитатели фермы Ласко сидели на кухне у скудного огня. Тома Паро пытался починить старый серп; старуха, Аделаида и Катрин лущили каштаны, малыши возились под лавкой. Вдруг кто-то трижды стукнул в дверь. Собака, зарычав, поднялась на ноги. Хозяин встал с лавки и пошел открывать. В дверном проеме, против света, Катрин увидела невысокую мальчишечью фигуру.
— Прошу прощения! — сказал вошедший.
Катрин вскочила, узнав голос Орельена. Это и вправду был он. Мальчик пришел сообщить, что маленькая Туанон опасно заболела, у нее конвульсии; мать просит Катрин пройти от фермы к ферме и собрать деньги на мессу, которая должна спасти жизнь ее сестренке.
— Это Мария Пиру, — пояснил Орельен, — дала Шарронам такой совет.
«Надо отслужить мессу за здоровье вашей дочки, если вы не хотите, чтобы она умерла или сделалась идиоткой, — сказала Мария. — А деньги за мессу должна собрать чья-то чистая и безгрешная рука. В каждом доме нужно просить только одно су. Всего сорок одно су — ни больше и ни меньше».
— Сорок одно су! — ахнула Аделаида, когда Орельен закончил свой рассказ. — Это же чистое безумие — таскаться за такими грошами в нынешнюю стужу! Я сейчас дам тебе их, Кати, эти несчастные сорок одно су!
Ошеломленный Тома только крякнул с досады. Катрин жестом успокоила хозяина.
— Нет, — ответила она, — вы очень добры, госпожа Аделаида, но я возьму у вас только одно су, если вы дадите его мне. Нужно сделать все в точности, как велела Мария Пиру. Я не хочу, чтобы моя сестренка умерла или стала дурочкой.
— Ну, как знаешь, Кати, — вздохнула Аделаида и дала девочке монету. Подожди меня минутку.
Аделаида стремительно вышла; слышно было, как она взбежала по лестнице наверх. Вернувшись, молодая женщина сунула в руки девочки небольшой сверток.
И Катрин ушла вместе с Орельеном. Он предложил ей собирать деньги вместе, но девочка отказалась. Нет, этого нельзя делать, иначе месса может утратить свою чудодейственную силу.
— Лучше возвращайся скорей к нашим и скажи, что я приду, как только соберу деньги.
На перекрестке Ласко они расстались.
— Эх, Кати! — огорченно вздохнул Орельен. — Не верю я всей этой чепухе!
Собирать деньги по одному су — никчемное занятие. А ты и вправду не хочешь, чтоб я пошел с тобой?
— Нет, нет! Иди скорей и успокой маму!
И все же, когда Орельен ушел, и она осталась одна на пустынной дороге, сердце у нее екнуло.
Первым домом, в который она постучалась, была ферма Данэ. Амели очень удивилась, увидав Катрин.
— Разве сегодня четверг? — спросила она.
Катрин рассказала о своей беде, и мать Амели, вытерев краем передника слезу, дала девочке монетку. Она хотела согреть для нее чашку молока, но Катрин, поблагодарив, сказала, что она очень спешит, и зашагала дальше по глубокому рыхлому снегу, У Франсуазы Дюнуайе и Эмиля Негре она еще чувствовала себя в привычном, дружественном мире, но дальше… дальше начиналась неизвестность. Двери всех домов были плотно закрыты, Катрин иной раз приходилось долго стучаться, прежде чем ей откроют.
— Сударыня, — говорила она фермерше, распахнувшей дверь, — моя сестра тяжело больна. Не дадите ли вы мне одно су, чтоб отслужить мессу, которая ее спасет?
Никто не отказывал Катрин. Всюду ее зазывали в дом и засыпали градом вопросов: откуда она? Как ее зовут? Сколько лет ее сестре? Давно ли она больна? Катрин отвечала как умела и торопилась уйти: ведь время не ждало. Ей предлагали поесть, обогреться, но она убегала, бормоча извинения и уверяя, что ей нужно спешить, спешить… Однако холод и голод порой так донимали ее, что у нее не хватало мужества отказаться…
Снова начался снегопад. Катрин медленно брела по дороге, то и дело останавливаясь, чтобы сбить налипший на деревянные подошвы снег. Он был таким ослепительно белым, этот снег, что она шла, полузакрыв глаза, и очень боялась заснуть. Что тогда будет? Туанон останется без мессы, и спасти ее не удастся…
А снег все сыпал и сыпал, и Катрин, словно во сне, двигалась вперед, увязая по щиколотку в холодных сугробах…
Наконец вдали показались первые дома Ла Ноайли. Серое, низкое небо постепенно темнело; надвигался вечер. Девочка остановилась у края дороги и пересчитала свои су. Двадцать три! Она сосчитала еще раз: да, только двадцать три! Отчаяние охватило Катрин. Нет, не набрать ей недостающие су по дороге в дом-на-лугах! Может, повернуть обратно? Кто знает? Вдруг, она пропустила какую-нибудь ферму? Катрин шагнула было назад; ноги ее дрожали, колени подгибались… Она села на придорожный камень и развернула сверток, который дала ей на дорогу Аделаида. Съев ломоть хлеба и несколько кусочков сахару, Катрин сразу почувствовала себя бодрее. Она встала и медленно поплелась вперед, к Ла Ноайли.
Безуспешно стучалась она в двери первых городских строений. В одном домике не было никого, кроме калеки, смотревшего на Катрин бессмысленным взглядом; в другом оказались лишь двое малышей, у которых, разумеется, не было ни гроша; третья лачуга была пуста: хозяева, по-видимому, еще не вернулись с работы. Скоро она добралась до Городской площади и остановилась в нерешительности перед резной дверью богатого дома. Собравшись с духом, Катрин робко дернула звонок. Вышла служанка и, выслушав просьбу девочки, с треском захлопнула перед ее носом дверь.
— Нечего людей по пустякам от дела отрывать! — сердито проворчала она.
Обескураженная Катрин прошла всю центральную часть города, не решаясь больше постучать ни в одну дверь, и спустилась к Ла Ганне. Первым человеком, которого она увидела здесь, была Амели Англар, дочка дорожного смотрителя.
Катрин помахала ей рукой, и белокурая девочка остановилась.
— Не дадите ли вы мне одно су, чтобы спасти жизнь моей сестры?
— Ну конечно, Катрин. Вы ведь позволите мне называть вас Катрин?
Амели вбежала в дом и тут же возвратилась с полной пригоршней монет.
— Нет, нет, я могу взять только одно су.
Затем Катрин постучалась к Марии Пиру, и та сама открыла засов. Мария похвалила девочку за усердие и вручила ей свою лепту.
— Не огорчайся, Кати, болезнь у твоей сестры не такая уж опасная, и ты можешь собрать недостающие су завтра утром.
Бывшая соседка Шарронов, Святоша, тоже охотно дала Катрин деньги, и даже Ианду, которого девочка осмелилась окликнуть, оставил своих свиней, подошел к ней, ворча что-то под нос, и вытащил монетку из кармана пестрых, как у арлекина, штанов. Еще одно су Катрин получила от отца Орельена и Жюли, и одно — от Боженьки. Измученная и обессилевшая, она доплелась до дома-на-лугах, вошла в кухню, выложила на стол двадцать девять су и заснула мертвым сном. Матери пришлось раздеть ее и уложить в постель, словно маленькую.
На следующее утро Катрин еле встала с постели: ступни и колени словно одеревенели, голова гудела. С трудом передвигая ноги, она отправилась снова в путь, обошла оба западных предместья Ла Ноайли. Три часа спустя она вошла в церковный дом и вручила аббату Ладюранти свои сорок одно су. Священник долго молча смотрел на Катрин, потом проговорил с упреком:
— Я знал, что твоя сестра опасно больна, и уже молился за нее. Тебе незачем было собирать деньги, чтобы я отслужил мессу за ее здоровье.
Катрин вернулась в дом-на-лугах и проспала как убитая до самого вечера; она не проснулась даже тогда, когда приехал доктор, чтобы осмотреть маленькую больную. Нет, Туанон не умерла и не стала слабоумной. Она выздоровела.
А Катрин возвратилась в Ласко.
И снова потекли дни — серые и монотонные. Лишь изредка — не чаще, чем раз в месяц, — Катрин посещала уроки катехизиса. Мало-помалу перестала она ходить и к воскресной мессе. И в конце концов совсем не думала больше о Пресвятой Деве, о Боге и о святых…
Глава 24
Полгода спустя после описанных событий мать настояла, чтобы в одно из воскресений все ее дети собрались за семейным столом в доме-на-лугах.
— Не так-то легко это устроить, — заметил Жан Шаррон. — Может, хозяева не захотят их отпустить в этот день. И разве ты можешь приготовить обед на всю семью? Денег-то в доме кот наплакал.
Но мать не сдавалась.
— Это надо, это непременно надо сделать, — твердила она со странным лихорадочным блеском в глазах, — это необходимо!
Наконец отец уступил. И вот в одно июньское воскресенье, вскоре после сенокоса, вся семья Шарронов собралась к полудню в доме-на-лугах. Робера, разумеется, тоже приглашали, но не слишком настойчиво; он же, по-видимому, остался доволен, что его жена и шурин уедут на целый день из Амбруасса.
Матери очень хотелось пригласить Крестного. «Он тоже мой сын, — твердила она, — такой же, как и все остальные». Но Крестного неудобно было приглашать без Берты; между тем, даже не считая их, за стол сядут девять человек, и, хотя все готовы довольствоваться немногим, расход все равно получается большой. Пришлось примириться с тем, что Крестного не будет.
Поначалу все чувствовали себя как-то неловко. Церемонно поздоровались, перецеловались. Туанон, сидя в своей кроватке, громко хлопала в ладоши.
Мать, Мариэтта, Катрин и Клотильда уселись по одну сторону стола, ближе к очагу; напротив них — отец с Марциалом и Обеном. Франсуа занял свое обычное место в конце стола.
Суп ели в молчании. Мать не притрагивалась к еде: она неотрывно смотрела на сидящих за столом детей. Над столом видны были только ее худые и потому словно слишком длинные руки да огромные, сияющие черные глаза. На тонких, бескровных губах блуждала робкая, нерешительная улыбка; дети все время чувствовали на себе ее беспокойный взгляд и, не поднимая глаз от своих тарелок, торопливо глотали суп.