Автомобиль подъехал к тюрьме и остановился. Из кабины выскочил военный в перехваченной ремнями гимнастерке и молодецки заломленной фуражке. Из-под нее выбивался клок огненно-красного чуба. Из кузова соскочил еще один с винтовкой. Вдвоем они подошли к часовому.
— Рыжий!.. — зашептал, задыхаясь от волнения, Андрей. — Тот самый, вчерашний…
— Спокойно. — Золотухин положил ему руку на плечо. — Точно он?
— Точно!
Между тем двое, перекинувшись несколькими словами с часовым, вместе с ним скрылись в темном проеме двери. Остальные продолжали сидеть в кузове, только шофер вышел и толкал ногой колеса.
— Вот что, — Золотухин посмотрел на Андрея, — к ним надо подойти, пока их начальники внутри. Там их задержат… Мы с тобой тут одни в гражданском. — Он надел фуражку, посмотрел зачем-то в дуло нагана и сунул его в карман, затем перевернулся на спину и стал застегивать кожанку на все пуговицы. — Передай по цепи: как взмахну рукой — пусть стреляют. Первый залп в воздух. Ясно? Надеюсь, его достаточно будет. Ну, поехали, Андрюха…
Золотухин ловко скатился вниз, в сухую канаву, и, согнувшись, побежал куда-то в сторону, Андрей — за ним. Ужом проползли под изгородями, продрались через кустарник. Пот заливал глаза, едкая пыль набилась в нос. И когда Андрей почувствовал, что больше уж не сможет сделать ни шагу, Никита вдруг остановился:
— Ну вот, давай отдышимся маленько. И почисть брюки. Да наган, черт-те возьми, наган спрячь!
Только теперь Андрей заметил, что бежал все время, сжимая рукоятку нагана.
Отряхнувшись и осмотрев придирчиво себя и Андрея, Золотухин вышел из-за кустарника в глухой переулочек. Вблизи залаяла собака. Не обращая на нее внимания, они медленно пошли посредине мостовой к повороту.
— Свободней, свободней!.. Будто что рассказываешь мне, — шептал Золотухин. — И улыбайся. Подойдем — заходи назад, и наган наготове. Понял?
Вот и улица с крутым подъемом, тюремная стена, пыльная дорога, грузовик у входа… Поблескивают на солнце штыки в кузове. Сознание отмечает все это как-то автоматически. Андрею кажется, проходит вечность, пока они шагают. Он изо всех сил жестикулирует и сквозь зубы читает Никите какое-то стихотворение, тот улыбается и кивает. А рука сама, непроизвольно, тянется к карману — туда, где наган.
Дальше все помчалось, как в приключенческом кинематографе, который так любил смотреть Андрей.
Грузовик уже совсем близко. Золотухин толкает спутника в бок, Андрей замолкает, смотрит на сидящих наверху. Самые обыкновенные солдатские лица, звездочки на фуражках. Дымят самокрутки, спокойно смотрят вокруг. Наши? Но тот, рыжий, что внутри…
Поравнялись с шофером. Золотухин снова быстро толкнул Андрея локтем — мол, давай заходи сзади — и выхватил из одного кармана наган, из другого — “лимонку”. Мгновение — и он на подножке, дуло нагана у груди побледневшего шофера, рука с “лимонкой” поднята. А Андрей позади машины, тоже с наганом. В кузове — секундное смятение, и сразу же он ощетинился винтовками.
— Сдавайтесь, вы окружены! — хрипло закричал Золотухин. — Смотрите! — Он взмахнул рукой с “лимонкой”.
Солдаты инстинктивно пригнулись. Тут же раздался залп. Мгновенная тишина, и винтовки полетели на землю, вслед из кузова прыгали люди, а из бурьяна выбегали красноармейцы…
— Так-то оно лучше, — блеснул зубами побледневший Никита, — без кровопролитий…
В это мгновение от входа в тюрьму послышался выстрел, за ним другой. Тяжелая дверь в глухой стене распахнулась, и выскочили те двое. Они стреляли куда-то внутрь.
— Стой, гады! — кинулся к ним Золотухин, размахивая наганом.
Рыжий, уже без фуражки, обернулся, поднял наган, но из двери снова раздался выстрел. Как шмель, прожужжала пуля. Рыжий моментально метнулся вбок, его спутник — в другую сторону. Андрей из-за грузовика бросился ему наперерез, успел поставить ногу. Тот упал. И только Андрей наклонился к нему, как беглец вдруг изо всей силы ударил его сапогом в живот и быстро вскочил…
Когда он очнулся, прямо над ним склонилось красное, потное лицо Золотухина без фуражки.
— Очухался? Здорово он тебя! Ну, ничего, вон стоит, контрик! А другой, рыжий твой, убежал, гад. Ладно, я до него еще доберусь!
Андрей приподнялся, и перед глазами сразу все поплыло. Опираясь на плечо Золотухина, он с трудом встал. Красноармейцы обыскивали задержанных.
— Иди домой, отлежись. Хватит с тебя на сегодня. Проводить?
— Сам дойду.
Андрей попробовал улыбнуться, сделал несколько шагов. Чертова слабость! Вдруг вспомнил: сегодня уезжает Наташа с матерью. Их ведь проводить надо! Ускоряя шаг, Андрей на ходу обернулся и махнул рукой Золотухину:
— До завтра!..
***Никогда еще за всю историю Волжско-Камского пароходства у симбирских пристаней не причаливало столько пароходов, буксиров, барж и катеров, как в эти тревожные июльские дни 1918 года. В душных сумерках по булыжным мостовым Подгорья то и дело грохотали тяжело груженные телеги, иногда проносились грузовики с ящиками и мешками, сопровождаемые вооруженными людьми. Губисполком увозил банковские ценности, военные материалы и другое имущество.
В маленьких деревянных лавчонках, рассыпанных около невысокого забора, отделяющего пристань, уже зажгли тусклые керосиновые лампы. Здесь бойко торговали махоркой, свежими, огурцами, кременевской малиной, немудреной снедью. Вокруг толпились красноармейцы, матросы с пароходов, моряки. Пестро одетые босоногие цыганки не давали им проходу, прося позолотить ручку за предсказание судьбы… Шныряли какие-то юркие личности с кошелками, будто разыскивая кого в толпе. Иногда они останавливали кого-нибудь и отходили с ним в сторонку — туда, где потемнее. И тогда из кошелок извлекались бутылки с самогоном…
У подгорного яхт-клуба ярко пылал костер. Над ним в большом черном ведре что-то кипело и булькало. Вокруг расположились, отдыхая, усталые крючники.
А выше, на пригорке, сидели двое — коренастый рыжеволосый красноармеец лет сорока с рукой на перевязи и тощий взлохмаченный крючник.
— Видите, сколько пароходов согнали? — сказал крючник. — Собираются давать тягу господа большевички. Эх, из-за сегодняшей вашей промашки мы и ударить тут не сможем. А то бы как дали им с тыла…
— Д-да, чекисты всполошились, — виновато кивнул раненый. — Мне уже сообщили: успели и в городе арестовать кое-кого из наших. Ну, ничего, не все еще пропало. Вот оружие захватим в интендантских складах…
— Вечно вы, Николай Антонович, фантазируете, — ворчливо заметил “крючник”. — То с бланками вам эта история понадобилась, то еще оружие захватить. Люди у нас есть, оружия тоже не так уж мало. На тюрьму надо было прямо идти. А то, видите ли, сами им козыри в руки дали. Так ударили бы по ним — пух и перья полетели бы! Наши-то совсем близко, слышали — в Белом Ключе? Верст десять всего будет.
— Да поймите же вы! Если мы эти склады не захватим, они оружие шантрапе своей раздадут. Вот тогда и дерись с ними. А с бланками действительно дал я маху, поверил этому змеенышу. Ну, я еще доберусь до него… Постойте, постойте… — “Красноармеец” даже приподнялся, опираясь на плечо “крючника”. — Видите, пролетка остановилась у пристани, видите?
— Ну, да, да! А чего там?
— Вон из нее высокий светлый парень узел тащит. Это же тот самый ублюдок! Вот бы попался он мне сейчас…
— Так за чем же дело стало? — “крючник” сунул руку в карман.
— Вы что, Алексей Григорьевич, забыл”, где вы? — жестом остановил его “красноармеец”. — Или вас ненависть к большевикам до такого безрассудства довела, что вам и умереть сразу охота? Не велика цаца, чтобы нам с вами из-за него пропадать. И так от нас не уйдет…
— Видишь, сколько пароходов, — говорил в это время Андрей Наташе. — И все кверху идут, в Казань, в Нижний… В Самаре уже беляки.
Они стояли у самого края пристани. Быстро темнело. Чуть слышно плескалась внизу совсем черная вода. На мачтах зажигались сигнальные огни. Прямо над ними возвышалась двухпалубная громада парохода.
Над самой головой раздался очень громкий басовитый гудок. Они вздрогнули от неожиданности.
— Пора мне, Андрюша. Мама там уже беспокоится. — Наташа на мгновение прижалась к нему. — До свидания. И помни: я тебя жду, очень!..
Долго, словно в каком-то оцепенении, Андрей провожал глазами огни удалявшегося от пристани парохода. В раздумье он даже не заметил, что стоит на самом краю неогороженной носовой части огромной, как лабаз, плавучей пристани. Крутом не было ни души.
Увидятся ли они? Завтра он уйдет воевать. Обязательно уйдет! Как-то все обернется? Нет, все будет в порядке: беляков разобьют, Наташа приедет обратно, и их дружба… Дружба? Нет, он ведь любит Наташу. Любит!.. Какое слово!.. Так и не успел ей сказать его. Никогда не знал, что это так трудно — расставаться. “Жду тебя!..”
Вдруг Андрея будто что-то толкнуло. Инстинктивно он быстро обернулся и вздрогнул: прямо перед ним, шагах в двух, затаился в узком проходе между горами тюков высокий худой мужчина. Вот он шевельнулся, и в руке его что-то блеснуло в отсвете слабых огней.
“Нож!” — мелькнуло у Андрея.
Незнакомец еще шевельнулся. Андрей попятился назад, совсем забыв, что стоит почти на самом краю пристани.
— Молись богу, паскуда, — процедил сквозь зубы незнакомец.
Еще шаг назад, и Андрей потерял палубу под ногами — полетел в черную бездну. Раздался лишь короткий вскрик, затем плеск…
— Туда тебе и дорога… — Оглянувшись, “крючник” воровато шмыгнул за тюки…
***— Я, как светать начнет, уеду, Вася, — говорила Евдокия Борисовна, сидя тем же поздним вечером с мужем на неосвещенной терраске. — Приходится так. Ты уж не обижайся, побудь сам с детьми. А мне никак тут оставаться нельзя.
— Эх, Дуня, Дуня! И что наделала, чего добилась? А если они надолго, навсегда, как быть-то? И зачем тебя в красные директоры понесло!..
— Не надолго они, временно. До седых волос дожил, а все не понимаешь, что власть-то Советская — наша с тобой власть, народная. Мы теперь хозяева жизни, а не они. Хватит, погнули на них спину.
— Да мы-то неграмотные, воевать как — не знаем даже толком. А у них господа офицеры сызмальства к военному делу приучены. Вон они Симбирск берут. И Самару прихлопнули… И Казань вот-вот, говорят, заграбастают. А красные твои сопляков, вроде нашего Андрюшки, набрали с заволжского завода да думают побить настоящее войско. Ерунда это!..
— Так войска и у них-то настоящего мало. Сами господа офицеры и воюют за солдат. А которых они мобилизовали, те скоро поймут, что супротив себя идут…
— Тебя не переговоришь, — с неудовольствием прервал жену Василий Петрович. — Да и не поможешь теперь ничем. Все равно тебе надо от них схорониться. Может, и правда ненадолго эго. А куда ж ты теперь уедешь? Последние пароходы уж, верно, сейчас уходят.
— Нет, не последние. Да и на лошадях можно с обозниками уйти. Пока не знаю, куда-нибудь схоронюсь. Будет возможность — весточку пришлю. Не беспокойся, главное — детей береги. — Евдокия Борисовна не выдержала — негромко всхлипнула в темноте.
— Ладно, не плачь. Думаю, обойдется все, — примирительно сказал муж. — Вот только с Андреем как быть?
— И где же он сегодня пропадает? — сокрушенно вздохнула Евдокия Борисовна. — Не попрощаешься даже. Он тоже должен уходить, Петрович, обязательно должен. Ему ведь еще опаснее, чем мне.
***Сильно ударившись о воду, Андрей погрузился в нее с головой. В ушах зашумело, все тело охватила страшная слабость. В его сознании мелькнуло: “Тону? Ну нет, у самой пристани — и утонуть! Не-ет!..” Он сильно взмахнул руками и оказался на поверхности. Кругом, куда ни взглянешь, возвышались борта пароходов и барж. Как в колодце — не выберешься. Закричать? А если тот бандит следит? Еще пальнет. Нет, лучше потихоньку самому…
Быстрое течение бурлило у судов, затягивало под борт. Одежда и ботинки намокли, тянули вниз, мешали плыть, карман тяжело хлопал по ноге. “Казенный наган, — вспомнил Андрей. — Еще потеряю”. Он вытащил револьвер, зажал дуло зубами и энергичнее заработал руками и ногами. Но прохода к берегу не было видно: везде, казалось, сплошной стеной темнели суда. Куда же плыть? Андрей уже совсем было начал терять надежду выбраться отсюда живым, когда сбоку появился просвет. Вскоре ноги коснулись дна.
Он свалился на еще теплый прибрежный песок. Сколько лежал — не помнил. Когда поднялся, весь дрожа в мокрой одежде, над Волгой уже брезжил сероватый рассвет, подул легкий предутренний ветерок, а у пристани опять загрохотали по булыжной мостовой телеги.
“Ну, подождите же! — Андреи медленно поднимался по бесконечно длинной лестнице в город. — Мы с вами еще расправимся”.
Добравшись до дому, он с наслаждением сбросил в своей каморке прямо на пол мокрую одежду и мгновенно заснул.
***— Вы сначала испытайте меня, а тогда уж гоните, — с обидой говорил Андрей Ромашов, стоя перед начальником штаба 1-го Симбирского полка. — Я же не какой-нибудь там буржуйский маменькин сынок, а рабочий. С двенадцати лет в типографии. Работать не мал был, а вы теперь: “Не дорос!”
Андрею так и не удалось прибавить себе годы — потребовали документы. Пришлось показать единственное, что у него с собой было, — похвальный лист об окончании церковноприходской школы. И вот теперь его отказывались записывать в полк.
— Вижу, что не барчук, — возразил начальник штаба, до которого добрался упрямый парень, — а все же молод очень. Ну что это — шестнадцать, хоть и рослый ты.
— А в ЧК с бандюгами воевать — не молод?
— Ну ладно, ладно. Видно, уж больно хочешь повоевать за революцию. Зачислим! Только, если труса сыграешь, выгоню и собственноручно по шее надаю. — Начальник штаба что-то написал на клочке бумаги. — Вот найдешь командира третьей роты товарища Мельникова и отдашь ему. Ясно?
— Так точно! — по-военному щелкнув каблуками, радостно воскликнул Андрей и вылетел из комнаты.
Однако все это оказалось легким разведывательным боем по сравнению с тем, что пришлось выдержать Андрею, когда он уговаривал Лесова. Битый час просидел он в кабинете у председателя губчека. Лесову было совсем не до Андрея. То и дело приходили сотрудники, беспрерывно звонили два телефона. Где-то на улицах стреляли — подняли голову при приближении своих скрывавшиеся раньше враги. Надо было обеспечить порядок, эвакуацию людей, имущества… Но несмотря на все это, Лесов успевал в промежутках между решением очередного вопроса говорить со своим курьером:
— Нет, нет, братец! Поедешь в Алатырь.
Хотя и с превеликим трудом, но Андрей все же настоял на своем.
— Видно, ничего с тобой не поделаешь, — сдался наконец Лесов, пожимая ему на прощание руку. — Иди уж, скажи там, чтобы тебе документ выписали о работе у нас. И помни: как вернемся в Симбирск, мы тебя обратно заберем. Нам такие ребята нужны…
Командир роты Мельников, маленький, толстый, со сбитой на затылок фуражкой, сидел в насквозь прокуренной комнате, с почему-то наглухо, несмотря на жару, закрытыми окнами. Он медленно прочитал направление из штаба полка и критически оглядел Андрея:
— Еще один молокосос!.. Когда же настоящих солдат пришлют? Давай-ка иди в цейхгауз, вот записка. Получишь обмундирование. Только ботинок нет, в своих будешь ходить. А потом найдешь комвзвода Корнеева, он тебе винтовку выдаст. С оружием-то умеешь обращаться?
— Как-нибудь управлюсь, не впервой!
— Да, документик у тебя что надо!
Часа через полтора Андрей уже стоял с винтовкой на посту у склада во дворе Ленкоранских казарм.
Темнело. Длинное одноэтажное каменное здание склада, раскинувшееся в самом конце огромного пустынного двора, у спуска с горы, казалось от этого еще угрюмее. Маленькие слепые его окошки с железными решетками мрачно уставились на одинокого часового.
Держа винтовку наперевес, Андрей прохаживался взад-вперед, стараясь не уходить далеко от двери, куда привел его разводящий. Когда совсем стемнело, он подошел к ней еще ближе и даже ощупал рукой огромный замок с пломбой. Где-то выстрелили. “Смотри в оба, Ромашов, — предупредил разводящий, — прошляпишь или заснешь — так по законам военного времени знаешь что?”
Андрей изо всех сил всматривался во тьму, прислушивался к каждому шороху. Зловещую ночь вдруг разрезал гулко понесшийся над городом пароходный гудок. Заправский волжанин, Андрей сразу определил “голос” “Кавказа и Меркурия”. Гудит что надо! Наверное, последний. На этом уехали и работники ЧК-Лесов говорил: уйдем из Симбирска с последним пароходом. “Значит, в городе теперь из наших только военные остались, да еще вооруженные рабочие отряды”.
Мысли его прервал какой-то шорох. Андрей встрепенулся и, взяв винтовку на изготовку, тихонько подошел к двери, еще раз пощупал пломбу. Все как будто на месте. Прислушался — ничего… Но что это? Опять шебуршит, и как будто из склада слышится. Что там хранится? Может, взрывчатка? Разводящий ничего про это не сказал. А если кто забрался туда, чтобы взорвать? Полетят тогда в воздух казармы и все вокруг… Но как забрался, откуда? По спине забегали мурашки.
— Кто там?! — дрогнувшим голосом выкрикнул он и, не дожидаясь ответа, выстрелил вверх, затем еще раз… Изнутри раздался лай. Черт-те что, собака как-то забралась! Вот позор-то!..
— Что случилось? — появились в конце огромного двора несколько красноармейцев. — Чего палишь?
— В складе кто-то шебуршит! — крикнул в ответ Андрей. — Я выстрелил, а там собака лает.
— Да бросай ты этот склад! Сейчас его вывозить будут. Уходим мы…
И как бы в подтверждение этих слов, послышался стук колес, появились телеги, какие-то люди с фонарем и факелами.