Шестидесятилетняя девушка в расшитом джинсовом костюмчике и ковбойской шляпе, с бутылкой в скрюченной артритом руке, с джойнтом в искусственных зубах — что ты здесь делаешь, старая дура, вместе со своими слюнявыми друзьями? Это вы-то перекати-камни? Если вы и камни, то краеугольные, неподъемные, заслоняющие дорогу всему живому, пульсирующему, настоящему, не похожему на застывшую догму ваших сусальных сказок. Это вы-то бездомны? Как бы не так! Все вы давно уже обросли квартирами, кафедрами, деньгами… мерзкое, лживое, предательское отродье!
Старуха поймала мой взгляд и, улыбаясь, протянула пакет с бутылкой — давай, мол, герла, гет тугеза. Я с трудом подавила желание съездить ей по зубам. Прочь отсюда! Скорее! Мне вдруг показалось, что в сквере разом кончился воздух, как будто проклятые сикстиз затолкали в свой мятый бумажный пакет не только бутылку, но и весь окрестный кислород, и теперь монопольно сосали его, не оставив остальным даже на маленький вздох-глоточек. Не разбирая дороги, я бросилась вон.
К счастью, сильверадо действительно оказался невдалеке. Я забралась в машину, захлопнула и заблокировала дверцу, включила двигатель, вжала лицо в ладони, отгородилась от окружившей, осадившей, доставшей меня фальши и пакости. Да что ж это такое, Господи! Все одно к одному, вся эта жизнь, весь этот чертов вечер, отразивший ее, кривую, в своем столь же кривом зеркале! Шустряк-механик, мелкий хитрец, слупивший двойную цену… и не в деньгах тут дело, а во вранье, в мерзком вранье, которого даже не стыдятся, настолько оно привычно, общепринято, как вонь в туалетных кабинках. Автомобильный поток, поначалу прикидывающийся сильным и нескончаемым, как все жизненные потоки, а уже через пару часов выкидывающий тебя на обочину, под ржавые решетки, за глухие стены. Секта надутых дураков, воображающих себя проникшими в глубины мировой души, а на деле — всего лишь построивших дополнительный ряд нелепых и наивных декораций. Чудовищные шестидесятники, приветливо ностальгирующие на обломках миллионов жизней, разрушенных их идиотским враньем и безответственностью.
И — как я могла такое забыть! — эти ужасные шахматисты, как символ всего происходящего со мной, с городом, с миром: безглазая игра без правил и без времени, пока не придет полицейский и не выгонит всех из этого скверного сквера! К черту, к черту! Зачем? Почему? Я всего-то и хотела потанцевать, просто потанцевать…
Телефонная будка в нескольких метрах от машины расплывалась в слезах — моих и дождя. Пора звонить. Ты ведь этого хотела, правда? Чего уж там отвлекаться на какого-то механика, на джинсовую старуху, на обкуренных шахматистов… ты ведь приехала сюда ради него, разве не так? Разве не сходится в нем, как фокусе линзы, и хамство, и фальшь, и вранье, и удушающая пошлость? Сходится, как нельзя лучше сходится. Ну вот… тогда давай, вперед…
Я вытерла слезы. Я вышла из машины. Я сняла трубку, накормила таксофон квотерами и набрала номер.
— Алло… кто это?
Голос был более чем сонный. Я представила себе, как бедняга, сев в постели, трет глаза и трясет головой, гадая, какая сволочь может звонить ему в такой час.
— Помнится, вы хотели со мной потанцевать, — произнесла я самым ледяным тоном, на какой только была способна. — Если предложение еще в силе, то я готова.
На другом конце провода наступило обалделое молчание. Думаю, он щипал себя за руку или смотрел в зеркало на свою опухшую физиономию, не в силах поверить, что происходящее реально.
— Алло?
Жуглан неуверенно кашлянул.
— Это вы… — хрипло сказал он. — Неужели это вы? Милонгера?
— Я так и думала, что вы меня сразу узнаете. Так что, потанцуем?
— Сейчас? В такое время? Может быть…
— Что ж, как хотите, — прервала его я и отсоединилась.
Таксофон зазвонил секунд через десять: на свою беду, Жуглан пользовался определителем номера. Я подождала с минуту и сняла трубку.
— Я согласен! — крикнул он, не дожидаясь моего «алло». — Где вы?
Я назвала улицу.
— Но где, в каком месте?
— Езжайте от Вашингтон-сквер на восток. Увидите справа мою машину. Серебристая королла. Я буду в ней.
— Королла? — он возбужденно рассмеялся. — Такая женщина, как вы, не должна ездить на королле. Королева должна ездить на короле, в крайнем случае — на принце. Мы это исправим, вот увидите. Буду через…
Я повесила трубку и вернулась в свой сильверадо. Серебристая королла стояла метрах в тридцати от меня, ближе к площади. Мотор я не глушила.
Он доехал меньше чем за полчаса — наверняка гнал всю дорогу. Проехал мимо короллы, вернулся задним ходом, остановился прямо перед ней, вышел. Посмотрел в один конец улицы, посмотрел в противоположный. Почесал в затылке, поднялся на тротуар, осмотрел ближайший подъезд. Вернулся на мостовую, встал перед короллой, полез в карман… зачем? — ах, записать номер… Я выкрутила руль и нажала на газ. Мой бронетранспортер рванулся вперед, как застоявшийся жеребец. Жуглан не успел даже глазом моргнуть.
Доехав до Мидтауна, я остановилась и тщательно проверила капот. Весь удар приняла на себя массивная конструкция, приваренная к сильверадо спереди. Наверное, и дождик помог. Так или иначе, следов не осталось никаких — ни на капоте, ни на крыльях, ни на колесах. Я уже хотела вернуться в кабину, когда заметила что-то, похожее на палочку, застрявшую в решетке радиатора. Это был карандаш, вернее, огрызок карандаша. Понятия не имею, как он туда залетел. Бывает же такое.
Я припарковала машину в точности там, где просил хитрожопый механик. До рассвета оставалось еще часа два, а до обратного рейса — восемь. Самое время возвращаться в гостиницу. Я шла по Восьмой авеню, подставляя лицо под замечательный, превосходный, ласковый и очищающий дождь. Душа моя пела голосом Джей-Би. «Дона, дона, дона… Тот, кто ценит свободу, должен научиться летать…» Я шла по Восьмой авеню? — Нет, я летела.
Arkady569Тип записи: частная
Обратный полет дался легко: я принял снотворное и проспал всю дорогу. Это позволило сэкономить день отпуска. Прямо из аэропорта я отправился на работу и худо-бедно дотянул до конца, хотя и клевал носом после обеда. Гиршуни же, видимо, решил не испытывать судьбу. Он сразу поехал домой отсыпаться и оказался прав. От джетлега не убежишь. Два следующих дня я проходил вареный, а Гиршуни был как огурчик. Впечатлениями о свадьбе и о поездке мы не обменивались, разговаривали только по работе.
Должен сказать, что меня Нью-Йорк успокоил. Если не принимать во внимание безвредную сонливость, я чувствовал себя прекрасно и думать позабыл о своих прежних страхах. Даже не вспоминал. А когда вспоминал, посмеивался: нашел кого бояться — Гиршуни! Гиршуни, который комара не обидит! В общем, я почти полностью избавился от одолевшей меня напасти. Почти — потому что в интернет я избегал заглядывать с самого приезда. Я имею в виду — не заглядывал вовсе, а не только в злополучные блоги, чуть не доведшие меня — нормального, здравомыслящего человека — до натуральной мании преследования. Честно говоря, моя бы воля — я б не приближался к компьютеру в принципе.
Но, к сожалению, профессия не позволяла мне такой роскоши. Более того, она требовала довольно часто выходить за пределы нашей внутренней сети — для запросов в технических базах, для получения новых версий и тому подобного. Невозможно было взваливать всю эту работу на одного Гиршуни.
Да и как странно выглядел бы компьютерщик, уклоняющийся от интернета! Таким образом, мое добровольное воздержание не могло продолжаться долго. В конце концов, разве оно не являлось продолжением прежней паранойи?
Раздразнив и рассердив себя этим доводом, я вернулся в Сеть. Сгрузил последние подписи антивируса. Поискал в инфобазе ответ на интересующий меня технический вопрос. Просмотрел новостные и спортивные сайты. Проследил за ходом шахматной партии на гроссмейстерском турнире. Заглянул на страницы литературных журналов — не появилось ли чего интересного? Вышел в коридор, прошелся туда-сюда, нечувствительно поговорил с кем-то о чем-то. Вернулся. Посидел перед экраном. Побарабанил пальцами по столешнице.
— Чего ты боишься, параноик? Ты ведь больше всего на свете хочешь узнать продолжение. Тогда зачем вилять, кружить вокруг да около? Заходи уже в эти чертовы блоги, заходи…
— Вот еще! Опять снова-здорово? Ты ведь не хотел, ты ведь дал себе слово, ты ведь поклялся бросить раз и навсегда, причем не так давно — не далее как сегодня утром.
— Подумаешь, поклялся… чушь это все, мелочь, не стоит клятв и прочих переживаний. Можно подумать, будто там кроется какая-то опасность! Болтовня, обычная болтовня, графоманская писанина… нельзя же придавать ей такое значение. Просто войди и посмотри. Ну?.. просто войди и…
— Вот еще! Опять снова-здорово? Ты ведь не хотел, ты ведь дал себе слово, ты ведь поклялся бросить раз и навсегда, причем не так давно — не далее как сегодня утром.
— Подумаешь, поклялся… чушь это все, мелочь, не стоит клятв и прочих переживаний. Можно подумать, будто там кроется какая-то опасность! Болтовня, обычная болтовня, графоманская писанина… нельзя же придавать ей такое значение. Просто войди и посмотри. Ну?.. просто войди и…
Я потянулся к мышке, но тут же поймал себя за руку, встал, пометался по комнате под недоумевающим взглядом Гиршуни, снова вышел в коридор. Никогда еще борьба с самим собой не выглядела такой невыносимо глупой. И ведь действительно, было бы о чем так страдать… За стол я вернулся с таким решительным видом, что Гиршуни высунулся из-за монитора и спросил, не случилось ли чего.
— Все в порядке, Аркадий, — рассеянно отвечал я, заходя в его частный блог. — Все прекрасно, лучше не бывает.
Гиршунин блог и в самом деле не давал повода для беспокойства, хотя, читая его, я немало подивился разности наших восприятий. Впрочем, с другой стороны, удивляться было нечему: все-таки он был сумасшедшим ушастым сусликом, а я — нормальным человеком.
В блогах Машеньки и Антиопы никаких изменений не произошло. Вообще, они давно уже не проявлялись — ни записями, ни комментариями… Неужели надоело? А может, обнаружили, что за ними подсматривает муж и папаша?
Жуглан тоже не успел написать ничего новенького. Он и раньше в основном комментировал, а в своем дневнике писал относительно редко. Жуглан, Жуглан… по-видимому, я все-таки ошибся, и интернетовский персонаж не имел ничего общего с моим бывшим кентом. То есть что-то общее, конечно, имел — а иначе откуда он мог бы знать историю про Нору? Но главное, что общность эта никоим образом не означала идентичность. Жугланом мог быть, например, какой-нибудь американский приятель Ореха, слышавший от него или просто наблюдавший вблизи эту историю. Просто услышал, подсмотрел, а потом решил выдать за происшедшее непосредственно с ним — разве мало таких случаев бывает? Да сколько угодно… Я посмотрел на руку и обнаружил, что она дрожит. Что такое? Почему?
— Да потому, что больше ты уже не можешь оттягивать. Потому, что очередь дошла до Милонгеры. Ты ведь боялся открыть именно ее дневник, не правда ли? Ты ведь именно поэтому так долго не заходил в интернет… ну признайся уже, признайся… Так?
— Так.
— Ну а коли так, то открывай уже, не тяни. Посмотри, не совершила ли эта полоумная еще какое-нибудь виртуальное убийство. А то и сразу два. С нее ведь станется, не так ли?
— Так.
— Слушай, кончай такать, как старые ходики. Открывай.
Я глубоко вдохнул и вошел в частный дневник Милонгеры — словно нырнул в омут. И прочитал эту запись. Она поджидала меня все эти дни, как страшное чудовище в том самом омуте, как грабитель за углом, как расстрельная команда во дворе. Значит, эта сумасшедшая сволочь все-таки убила его! Убила! А я чувствовал заранее, что это должно случиться, и не смог помешать! Проклятье!
Но самой тревожной была эта деталь с карандашом. Изгрызанный карандаш, верная примета и визитная карточка Грецкого… могло ли такое быть, чтобы неизвестный Жуглан настолько далеко зашел в своем самозванстве, в своем копировании ореховских привычек? Если да, то речь шла о настоящей мании. Необходимо срочно позвонить Ореху, убедиться, что он жив и здоров… Я потянулся к телефону, но тут же остановился. Во-первых, разница во времени… во-вторых и в-главных, мне ужасно мешало присутствие Гиршуни. Не знаю почему, но факт — я просто не мог спрашивать Грецкого, все ли с ним в порядке, когда передо мной торчат из-за монитора эти проклятые сусличьи уши!
Я с трудом дождался гиршуниного ухода. Было около пяти вечера, когда я начал звонить. Мобильник Ореха не отвечал, рабочий телефон тоже, зато дома сразу сняли трубку.
— Нет, — произнес бесстрастный мужской голос. — Мистера Грецкого нету.
— Вы не могли бы подсказать, где его можно найти? Это срочно.
— Извините, но мне это неизвестно.
Я почувствовал, что у меня заныло в животе. Надо бы попробовать поговорить с женой. Забыл как ее… Линда?.. Ванда?.. Хонда?
— А миссис Грецкая… ее тоже нет дома? Меня зовут Аркадий, я старинный друг мистера Грецкого…
— Секундочку, — сказали на другом конце провода после некоторого колебания. — Подождите, я проверю.
Пока он ходил-проверял, я вспомнил, наконец, имя нынешней ореховой жены: Сандра. Взяв трубку, она затараторила без раскачки:
— Аркадий? Я как раз собиралась вам звонить. Надеялась, что, возможно, вы поможете… что, возможно, вы знаете… — она всхлипнула. — Он недавно говорил о том, что хорошо бы слетать в Израиль… Так он не у вас? Потому что если у вас, то, пожалуйста, скажите. Даже если он просил хранить в секрете. А то мы тут себе места не находим. Понимаете, это так на него похоже — исчезнуть без предупреждения на несколько дней, так похоже. Когда это случилось в первый раз, я чуть с ума не сошла, а он заявился через три дня как ни в чем не бывало. И еще сердился, что я подняла всех на ноги. Ну, вы же его знаете, такой характер. Я пока не заявляла в полицию, но прошла уже почти неделя… Как вы думаете?
Орехова жена замолчала. Я не знал, что ей ответить. Что я не виноват в гибели ее мужа? Что я пытался его спасти, а он меня не послушал? Что ей нужно искать мужчину, задавленного насмерть в районе Вашингтон-сквер, в ночь с воскресенья на понедельник? Впрочем, полиция рано или поздно установит личность погибшего, даже если он был найден без документов, и тогда они придут к бедной Сандре сами, без приглашения.
— Извините, — сказал я. — Извините, Сандра.
— За что? — тихо спросила она. — Вам не за что извиняться. Ну, разве за то, что вы не помните моего имени. Меня зовут Венди. Венди, а не Сандра. Это так на него похоже. Так похоже.
Я попрощался и повесил трубку. Меня мутило. Я встал из-за стола и принялся ходить по комнате из угла в угол, чтобы хоть немного прийти в себя. Обычно это помогает привести мысли в порядок. Хотя какой, к черту, мог быть порядок в такой ситуации? Я стал невольным свидетелем убийства — на этот раз точно реального, а не придуманного, и это обязывало к действию. Но к какому, к какому?
Отправиться в полицию и просто рассказать все как есть, с самого начала? Ну да! Разбежался! У какого полицейского, усталого, замотанного, задавленного горами нераскрытых дел, хватит терпения выслушивать твой рассказ с самого начала? Тебя прервут уже на второй минуте и предложат воды, а потом в лучшем случае отправят к психологу, а скорее всего — за ворота. Начать с конца? Я, мол, знаю, что произошло убийство и, возможно, не одно.
— Так, так, — ответят тебе. — Это интересно. Пожалуйста, имена, адреса, факты.
— Понимаете, — скажешь ты. — У меня нет ни имен, ни адресов. Есть кличка, вернее, интернетовский ник убийцы: Милонгера.
— Но вы видели момент убийства? Труп? У вас есть вещественные доказательства?
— Нет, вещественных нет. И трупа я не видел. И самого убийства тоже.
— Тогда откуда же…
— Я прочитал об этом в интернете.
— Ах, в интернете. Ну-ну. А не расскажете ли нам, когда вас в последний раз госпитализировали по душевной болезни?
И так далее. Нет, идти в полицию мне попросту не с чем. Тогда что же делать? Что? Я бегал по комнате, вновь и вновь рассматривая и отбрасывая возможные варианты действий. Должно же быть что-то… Из любой ситуации всегда есть выход, даже из такой — как бы ее определить? — нестандартной. Ищи, ищи — требовал я от своего сознания, как неумелый дрессировщик — от издерганного, забитого, растерявшегося пса. Ищи, ищи… ты ведь можешь… хоть что, хоть какую-нибудь зацепочку, минимальную, но настоящую, доказанно настоящую…
Погоди! Стоп! В голове и в самом деле блеснуло что-то, ровно на секунду. Блеснуло и снова спряталось в дикой суматохе беспорядочных мыслей. Что это было? Что? Я не успел ухватить ни одной детали из этой драгоценной моментальной ясности, но одно знал точно: она объясняла если не все, то очень многое. Сжав голову обеими руками, я попытался восстановить последовательность своих предыдущих рассуждений. Как бы не так! Разве можно восстановить хаос? Черт!
Нет, не надо отчаиваться. Давай повторим последовательность действий — это проще. Так… это промелькнуло, когда я шел от двери мимо гиршуниного стола в направлении окна… Ну-ка, проделаем этот путь еще раз… Что-то снова шевельнулось на дне моего стонущего от перенапряжения сознания. Что это было? Проклятие, опять не успел! В следующий раз будь, пожалуйста, повнимательней. Я снова вернулся к двери и медленно двинулся прежним маршрутом, пристально вглядываясь в сумятицу своих бессвязных мыслей, в обрывки воспоминаний, в неясные очертания чувств.
Я обнаружил это ровно на полпути. Правда, находилось оно вовсе не там, где я его искал — не в голове. Это оказалось никакой не мыслью, и не воспоминанием, и не чувством, а самым что ни на есть материальным предметом. И лежал этот предмет на гиршунином столе, на месте, достаточно видном, чтобы я мог заметить его во время своих сиротских скитаний между дверью и окном. Это был огрызок карандаша, тот самый огрызок того самого карандаша!