Хлебников - к дверям, а Цирюльников тихо сказал:
- Будем судиться. - Но тут же неожиданно отвел глаза в сторону.
Хлебников подвигал бровями:
- Как знаешь.
- Тебе благо достанется, а мне - west? Или наоборот? - язвительно, но вымученно усмехнулся Цирюльников, беспорядочным наигрышем пощелкивая по клавиатуре компьютера.
- Я уже сделал свой выбор - я с благовестом. Но и от westa не отказываюсь: не тот возраст, чтобы сгоряча менять коней на переправе. Поживем - увидим.
- Выходит, мне, Савелий, оставляешь одно только благо? Не унесу, братишка, надорвусь! Пожалей, Христа ради!
- Бывай, Александр батькович: время - деньги, как ты любишь повторять. Будя языками чесать. Работы у меня невпроворот: вагоны на Сортировке вторые сутки торчат под разгрузкой...
- Погоди! Чуть ли не святым да чистеньким хочешь обретаться, и деньжищами ворочать - этим навозом нашей жизни? Мудрено устроился! Ты, получается, - хороший, а я - плохой? Бяка, а не человек? - Цирюльников мрачно помолчал; его широкое тяжелое лицо словно бы распухало. - Отвечай! крикнул он, с хищно раздвинутыми руками поднимая над столом объемное туловище.
- Уймись! Пустой мы с тобой затеяли разговор, Александр. Нам не двадцать и не тридцать лет. И даже уже не сорок. Мы крепко-накрепко усвоили, чего хотим от жизни, а чего следует чураться. Так ведь? К тому же, видимо, мы все же сделали свой выбор, и вот оказалось - нам не по пути. Итак: капиталы будем делить. Вот мое последнее слово! Желаю здравствовать. Вышел.
Весь день Цирюльникову работалось плохо, просто ахово. Мерзко, угнетающе мутило, как перед рвотой. Кричал без видимых причин на столбенеющих вышколенных сотрудников, одного, вспылив по какому-то ничтожному пустяку, тут же уволил, с другим подрался и следом тоже рассчитал; бумаги подписывал небрежно, неправильно и так другой раз нажимал на ручку, что трещала бумага. А потом у него в голове вдруг что-то хрустнуло и сместилось, буквально физически, ощутимо, реально. Закачался, поплыл мир перед глазами. Показалось Александру Ивановичу - полы раздвинулись, обнажив под собою беспредельный мрак пропасти. Невольно стал балансировать на стуле - мерещилось ему, вот-вот сорвется в зияющую преисподнюю. А убежать, выскочить из кабинета не было сил - страх парализовал и волю и разум.
Пролетали минуты, и мрак вбирал, властно втягивал Цирюльникова, как щепку, в черную гущину. На какую-то секунду взблеснуло сознание - вцепился за край стола, но неведомая сила, словно сверхмощный пылесос, всасывала его. Успел подумать: "Приступ? С ума схожу? Помогите!.."
Уже совершенно не стало сил сопротивляться. Сдался - отцепился. И полетел. Потом стремительно закружился в ураганном вихре, теряя чувство времени и пространства, теряя и самого себя - недавно такого тяжелого, сильного, волевого.
* * * * *
Поздним морозным вечером к высокому в черных очках мужчине, утаенно стоявшему в глухой тьме на пустыре за высотным дом, подошел, озираясь, другой мужчина, низкорослый, с перекошенными на один бок плечами, в надвинутой на глаза потертой старомодной мохеровой кепке. Они не поздоровались, а лишь мельком друг на друга взглянули, осмотрелись.
Крепкий мужчина рывком, будто жгло, передал низкорослому увесистый пластиковый пакет, распорядительно-властно сказал:
- Тут адрес, фото, пистолет и деньги, половина, - как договаривались.
- Добро.
- Да не затягивай - прикончи завтра же.
- Добро.
- Не промахнись. Целься в голову или в сердце.
- Добро.
- Чего заладил - добро!
- Кому - добро, а кому - сыра могила после. А тебе, мужик, чую, только добро перепадет. До фига, поди. Ну, как, шарю?
- Заткнись! Не твое свинячье дело!.. - И крепко тряхнул низкорослого за шиворот.
- Ну, ты, фраер! Не мацай, падла, а то твое поганое брюхо спробует моего перышка! - скрипнул мужчина зубами, угрожающе надвинувшись узкими плечами на эту живую глыбу. Но тут же с примирительно-презрительной насмешливостью осклабился, выказывая беззубый рот и обдавая крепыша больным дыханием: - Добро, мужик, добро. Чин чинарем урою твоего гаврика. Не впервой иду на мокруху. Покедова!
И они разошлись в противоположные стороны, недоверчиво озираясь, но сразу растворились друг для друга, будто нырнули в эту промороженную и, быть может, бездонную яму-тьму.
Неба, казалось, не было на своем привычном месте - ни просвета, ни даже какой-нибудь бледненькой замути; и можно было подумать, что и земли уже нет. Однако под ногами скрипел, как несмазанные, но соприкасающиеся друг с другом железяки, снег, недавно выпавший, но уже крепко схваченный морозом.
Впереди - долгая-долгая сибирская зима. Но в тягость ли она человеку, у которого светло и тепло в душе?
3
Александр Иванович Цирюльников не всегда был богат, самоуверен и всесилен. Буквально лет десять-одиннадцать назад он жил от получки до получки, корпя хотя телесно крупным, но по сути маленьким начальником крохотного управления незначительной государственной структуры. У него была жена - домохозяйка Екатерина, добрая, ласковая, простоватая, но болезненная, страдавшая запущенным диабетом, и маленький, смышленый сын Гриша. Также имелась двухкомнатная хрущевка на задворках Иркутска, обставленная старой, обветшавшей мебелью, разбитый, уже лет семь пылившийся в гараже "Москвич" да с куцым хвостом веселая дворняга Лорка. Александр Иванович слыл за человека тихого, скромного и порядочного. Собственно, он даже и не мечтал о том, чтобы когда-нибудь разбогатеть, раздвинуться на пространствах жизни. А больше всего думал, как бы поправить здоровье своей любимой супруги, как бы лишнее яблоко или дешевенькую игрушку купить сыну да как бы наконец-то отремонтировать доставшийся от давно умерших родителей "Москвич", чтобы хотя бы раз в полгода выбраться на рыбалку или в лес по грибы. Не пыльное, не суетливое, совершенно безопасное чиновничье место устраивало его, потому что можно было помаленьку расти, продвигаться хотя и по скрипучей, не всегда устойчивой, но все же верно ведущей куда-нибудь повыше служебной лестнице, прибавляя к окладу хотя и по чуть-чуть, но надежно, гарантированно. Ни в каких злоумышлениях, взяточничестве никогда Александр Иванович замечен не был. Всюду его знали как благонадежного человека - благонадежного в самом высоком смысле этого стародавнего слова. Не верил ни в Бога, ни в черта, но был терпим и стоек к превратностям судьбы - терпим, быть может, так, как истый верующий, который твердо и неколебимо знает, что все земное - тленное, шаткое, топкое.
Так бы тихо, чинно и в чем-то даже благородно и жил Александр Иванович в любимом им Иркутске в захолустном 14-м Советском переулке - есть и такой в городе; но говорят, и 15-й где-то примостился, - ходил бы каждое буднее утро в свой теплый маленький кабинет, подписывал бы никому по здравому размышлению не нужные бумаги, в обед самозабвенно жевал бы состряпанные женой пирожки с капустой, запивая горячим, крепко заваренным чаем, да однажды повстречался ему на улице его школьный товарищ, с которым он не виделся с самого окончания школы, - с Савелием Хлебниковым. Обомлели, обнялись, шутя померились силой, отрывая друг друга от земли захватом "в замок", - когда-то в юности вместе в одной спортивной секции занимались классической борьбой. Оба оказались крепкими, здоровыми, упрямыми - ни одному не удалось приподнять другого над землей. Оба широкоплечие, высокие могутные, как говаривали раньше, мужики. Только Цирюльников припыленно-серый лицом, озабоченно-староватый, несколько заторможенный и задом шире, как-то расплывчатей - наверное, под служебное кресло невольно оформилась его фигура, на котором ежедневно, кроме выходных и праздников, с девяти до семнадцати ноль-ноль он исправно и трудолюбиво сиживал. А Хлебников свежайше-белый, как надломленный батон, а потому выглядел моложе и бойчее. И прямой весь, скорый, беспокойный, своими маленькими глазками так и мечет по сторонам, будто бы боится упустить нечто такое, что, кто знает, может оказаться для него важным, дельным или же просто интересным. Что-то детское, несерьезное усмотрелось Александром Ивановичем во всем облике товарища.
- Смотрю, Савелий, ты все такой же живчик: так же, наверное, как в школе, хочешь одновременно в сотню мест успеть. Помню, с десяток кружков и секций ты посещал, на все уроки ходил, книжки умудрялся читать прямо на ходу...
- А ты, гляжу, - скосил смеющиеся глаза Хлебников на грушевидный низ широкой спины товарища, - основательно освоил одно местечко. И, думаю, оно мягкое и тепленькое. Так ведь?
Посмеялись, пытливо-оценивающе всматриваясь в сверкающие глаза. Зашли в первую попавшуюся пивную, наговориться не могли. Каждый хвалился: то-то и то-то в жизни достиг, то-то и то-то еще возьму да одолею.
- Ничего, братишка, жизнь, можно сказать, еще только начинается!..
Но когда крепко выпили - прорвало, стали друг другу жаловаться на судьбу: денег не хватает, жилье маленькое, по службе не продвинешься. Ельцина и правительство, как было модно, ругнули.
- А вокруг что творится?! Богатеет всякая сволочь, из воздуха делают деньги, молокососы разъезжают на иномарках, высокомерно ухмыляются, поглядывая на тебя. Зачем мы учились, пробивались, надеясь на лучшую долю?..
Хлебников был кандидатом социологических наук, который год подвизался доцентом на университетской кафедре, однако продвигаться ему не давала старая "замшелая", как он выразился, профессура, усматривая в его взглядах крамолы. Докторская у него давно была готова, но до защиты дело так и не доходило, и он уже отчаялся.
Выпили по пятой кружке пива. Хлебников написал на салфетке два слова и объяснял раскрасневшемуся Цирюльникову слегка заплетавшимся языком:
- Я недавно, Санек, побывал в командировке в Москве - о-о-о, как она, паскудница, чувствует веяния времени! Знаешь, на одной улице я наткнулся на "Благоwest". - Хлебников ткнул вилкой в это и другое слово на салфетке: - Не путай вот с этим - с благовестом. Так вот, "Благоwest" - название магазина добротных дорогих товаров. Знаешь, словцо выведено броско, крупно и, пожалуй, талантливо. Благовест и благоwest, подумал я тогда, - какое чудовищное соседство! Какая каверзная и циничная игра слов! Какое нежданное сплетение двух идеологий! Идеологии русского православного самосознания и идеологии почти сформировавшегося у нас в России, но еще вынужденного говорить с народом осторожным языком намеков и обмолвок класса-прослойки разбогатевшего люда! Нынешней невольной элиты общества! Да, да, невольной! Саня, дружище, задумайся, благоwest - это не просто слово, это целый манифест! West - запад в переводе с английского. Благо - русское слово. Бытует в двух значениях: первое - добро, благополучие. Второе - то, что дает достаток и благополучие и удовлетворяет потребности. Истолкование просто, как сама жизнь: благоwest - Запад, удовлетворяющий наши потребности, дающий нам достаток, обеспечивающий благополучие. Еще проще - добро, идущее с Запада. А благовест что означает, спросишь? По Ожегову, разлюбезный ты мой советский дружок, - колокольный звон перед началом церковной службы... Кстати, веруешь? Ладно, не отвечай: сие дело, понимаю, сугубо личное, даже, если хочешь, интимное... Благовест в высоком поэтическом толковании прекрасные звуки, призывающие к общению с Богом, к соединению человека с церковью. Благовест - благая весть, которую ждет истомившаяся в грехах и тяготах житейских душа. Так-то, Санек! Ну, наверное, думаешь, говоруном и краснобаем стал Савелий? А я, знаешь, как серьезно думаю о жизни? О-о-о, братишка!..
- Тьфу! Да ты, Савик, по-человечьи скажи мне: чего хочешь от жизни? стукнул кулаком по столу изрядно захмелевший Цирюльников и матерно выругался. - Эй, офицьянт - еще две кружки! Парле ву инглиш! Живее!
- Не кричи на человека, - нахмурился Хлебников. - Не обижай зазря...
- А я что - не человек, Савик?! Живо пива!.. Ну, говори, как на духу: чего хочешь от жизни?
- Человеческой жизни хочу - вот чего.
- А сейчас ты не по-человечьи живешь?
- Сейчас я лямку тяну... Да ты, Санек, послушай, послушай меня! Я тебе толкую: благоwest - это хитрющее, каверзное словцо, и оно, точно тебе говорю, не может не войти в историю России, в ее эклектику, в ее язык! Глаз не может не выхватить его из сотен других вывесок, теснящихся рядом на торговой улице большого города - столицы нашей, славного града Москвы. "Благоwest" - несомненно, вызов, протест, может быть, осознанный, продуманный, а может быть - и я склоняюсь к такому мнению, - неосознанный, стихийный, как плачь младенца, которому не поменяли вовремя пеленки. Серьезный, напластовавшийся в среде богатых людей вызов нам - обывательскому большинству, для которого благовест - это родство с глубинной русской культурой православия. Ведь благовест, друг, - понятие духовное! Да-а! Благовест, наматывай на ус, Санек, - обращение к Господу о даровании "велицей милости" нам, грешным, заплутавшим, озлобившимся, отчаявшимся, духовно больным. Благовест - разговор с небесами о сокровенном...
Хлебников посидел задумчиво, глаза его блестели. Цирюльников, пьяно поматывая потной головой, с тупой почтительностью смотрел на товарища, не прикасался к пенным кружкам, принесенным высокомерным, недовольным официантом.
- Но вернемся к слову благоwest. Понимаешь, нельзя осудить тех, кто написал "Благоwest". Благоwest - это их мольба к Богу о ниспослании материального благополучия. Мы даже не имеем права сказать этим людям, что они жадные, ненасытные и черт знает еще каковские. Мы может только лишь, Санек, пожалеть их. Пожалеть! Да молить Бога о ниспослании на них благодати и прозрения.
- Да ну их к бесу всех! Благовест или благоwest - не один ли черт? Пей! Да о себе расскажи...
- Погоди! Дай высказаться, душу, так сказать, излить! Помнишь, как в юности мы горячо с тобой спорили за жизнь? Неужели теперь у тебя душа усохла? Не кипятись! Сядь! Слушай! Скорее всего, Саня, они - ну, написавшие "Благоwest" - неплохие люди, деловые, целеустремленные, добрые семьянины. Но их мировоззренческая разобщенность с народом может завести их в безвылазный тупик - духовный, нравственный и даже психический. В патологию может бросить! В сумасшествие! Им просто надо подсказать, что так делать, то есть так писать и так жить, нельзя. И они сами должны принять решение - с народом они или только со своими драгоценными вещами, произведенными на Западе или в Китае? Несомненно, несомненно, Санек, - да ты не косись на меня и не зевай притворно! - народу нужны добротные вещи, и неважно, где они произведены. Но, кажется, еще долго будет звучать над Россией благоwest, созывать под своды дома молитвы людей, думающих исключительно о материальном благополучии... Фу, я уже, кажется, пьяный в доску: мысли путаются, перескакиваю с одного на другое, как стрекозел. Но погоди, не перебивай и не пихай в мой рот кружку - дай закончу мысль!.. Дружище Александр, вот что принципиально важно: Запад нужен нам. Как и мы, впрочем, нужны Западу... Благовеwest - идея западная, а благовест - идея восточная. Но Запад и Восток - сиамские близнецы планеты Земля: раздели их - могут оба умереть. Говорят, в младенчестве можно без риска для жизней разделять таких близнецов. Но мир-то, Александр батькович, такой старый, так все в нем срослось, скрепилось видимыми и невидимыми сосудами, жилками, нервами. Кажется, Запад и Восток обречен на сросшееся сожительство в веках и тысячелетиях. Уродство ли это? Но если спросить у Природы (я это слово всегда пишу с большой буквы!): "А может, лучше было бы вместо ног человеку иметь руки, а вместо рук - ноги?" Не рассмеялась бы Природа-матушка над нами? Уж что есть - то есть! С тем и жить! Правильно, Саня? Чего загрустил? Ладно, давай выпьем!.. Нет-нет, погоди! Дай до донышка высказаться! Не так ли и в социальной, духовно-нравственной природе человечества - Западу жить бок о бок с Востоком и наоборот?.. О, России кровно нужен западный мир, но точно ли мы должны, как нас умно, аргументированно и настойчиво уверяют некоторые идеологи, зачерпывать оттуда все, что ни попадется на наши глаза?.. Да, благоwest, видимо, еще долго полнозвучно и расхристанно будет звучать над всей Россией, запутывая обывателя, в какую же церковь идти. Но, дружище, поверь на слово, уже набирает сил другой благовест - благовест русского самосознания. Вот национальная идея России: благовест, призывающий к вере, надежде, любви! На том стояла и ширилась Русь, на том укрепилась и возвеличилась дворянская Россия, на том воссиять над миром обновившейся в горниле перемен постсоветской России - Российской Федерации! Спросишь, а другие веры как? В мирном сожительстве! Как исстари повелось!.. Но если будет процветать и господствовать только благоwest - то Россия сгинет, превратится в прах и пыль веков, по которой пройдет, а точнее проползет, умирая, ее брат Запад (или Китай - неважно!). И волочить он за собой будет своего братца-близнеца. Обоим сгинуть. Вот увидишь: наступит время объединения сил российского общества. Бизнесмены и учителя, начальники и их подчиненные, старые и молодые, черные и белые - все общество объединится благовестом, чтобы не растаскивать на идеологические куски и кусочки всегда сильную в единстве Россию. Идеология благовеста - идеология миллионов, которые тоже хотят построить дома личного процветания, жить в достатке, но с чистой совестью. А благоwest так и взывает: "Господи, дай мне еще, еще денег! Я буду молиться, поститься, черт знает что еще вытворять, но только чтобы у меня было много-много денег! Я хочу на полную катушку прожить те годы, которые Ты мне, Господи, пошлешь. Не забывай обо мне!" Мольба без покаяния, без души. И так молятся и будут молиться! А благовест, Саня, возвещает: "Спеши в храм Господень на покаяние и молитву. Ты, человече, много трудился, но ты и немало грешил". Да, да, еще долго будут идти бок о бок благовест и благоwest! Но жизнь извечно развивается в противоречиях, на отрицании отрицания - прости за банальную школьную истину. Вот и думаю я: неужели снова вспыхнуть вражде между богатыми и бедными, буржуа и голытьбой? Богатые попирают чувства бедных, но будет ли большинство терпеть сей произвол? Чего хочет Россия? Какова ее миссия в современном мире? - мучают меня вопросы, дружище. Я ведь ученый, социолог и немножко даже философ. День и ночь, день и ночь мозги мои молотят так, что будь здоров!