Найдя остров возле берега бескрайнего Чашеморя, с густыми зарослями растений, на которых росли сочные кожистые плоды, они приземлились на небольшой полянке. Кауды принялись поедать неведомые фрукты и остановились, лишь раздувшись до предела. Они снова принялись пердеть, потом неожиданно заснули в ближайшем тенечке, продолжая испускать газы. Фербин и Холс привязали их, потом нашли себе место в глубокой тени. Каждый срезал по гигантскому листу, чтобы прикрыть лицо на время сна. Тут Фербин решил поделиться со слугой своими мыслями о последних событиях и рассказать, почему думы о предопределении, судьбе и фатуме снедали его все эти долгие, холодные и мучительные часы, проведенные в седле.
* * *
— Ну да, понимаю, — сказал Фербин. — Ты ведь знал, что там стоит эта древняя фабрика?
— Я только хочу сказать, ваше высочество, что это было чуть ли не единственное целое здание на полдня пути вокруг. Даже старинный охотничий домик, из-за которого, так сказать, выросли все остальные здания в округе, как и эти развалины, где я вас нашел...
— Руины.
— ...эти руины, где я вас нашел, были разрушены до основания. Но все же неудивительно, что скакун доставил вас туда.
— Отлично, — сказал Фербин, решив сделать уступку и тем доказать свое благоразумие. — Мое появление там, возможно, и не зависело от судьбы. Но предатели, которые принесли туда моего отца, — тут уж без судьбы не обошлось. А может, даже без МирБога. Отец, похоже, был обречен. Но по крайней мере, его сын получил возможность присутствовать при этом ужасающем преступлении и взяться за дело возмездия.
— Я уверен, что вам так казалось и кажется, ваше высочество. Но в окрестностях не было других домов, и в разгар боя, а к тому же еще с началом грязевого дождя, кажется естественным перевезти раненого в единственное строение с крышей. Если грязевой дождь попадет в рану, начнется загнивание, заражение крови, и положение из рискованного станет полностью безнадежным.
Фербину пришлось подыскивать доводы. Он вспомнил, что, когда выполз из горящего здания и оказался среди кучи сырых листьев и веток, обнаружилось, что грязевой дождь и в самом деле прошел. Вот почему все было таким липким, зернистым и жутким.
— Но они хотели, чтобы он умер! — возразил он.
— А где это лучше всего сделать, ваше высочество? На открытом месте, где все прекрасно видно, или под крышей, в помещении?
Фербин нахмурился, прикрыл лицо большим синим листом и мрачно проговорил:
— И все же, несмотря на весь твой цинизм, Холс, то была судьба.
— Как вам угодно, ваше высочество. — Холс вздохнул и надвинул налицо сорванный им лист. — Хорошего сна, ваше высочество.
В ответ раздался храп.
* * *
Когда они проснулись, было намного холоднее, темнее и ветренее. Долгий день, начавшийся с восходом Обора, перевалил за половину, но погода изменилась. Рваные клочья небольших серых облаков неслись по небу под высокими тучами, в воздухе пахло влагой. Кауды не торопились просыпаться, а потом еще полчаса шумно извергали из себя массу фекалий. Фербин и Холс, усевшись на опушке леса подальше от них, позавтракали.
— Ветер встречный, — заметил Фербин, глядя на барашки мелких волн, гулявших по Чашеморю; у темного горизонта в той стороне, куда лежал их путь, вид был зловещим.
— Хорошо, что вчера мы много пролетели, — сказал Холс, жуя вяленое мясо.
Они привязали свои вещи, сверились с картой, взяли несколько кожистых плодов для каудов — человеческие желудки их не переваривали — и взмыли в освежающий воздух. Ветер усиливал ощущение холода, хотя лететь пришлось куда ниже прежнего, потому что по небу двигались громадные слоистые гряды туч. Фербин с Холсом огибали крупные тучи, летя напрямик только через небольшие облака. К тому же сами кауды не желали погружаться в тучи — правда, их можно было заставить. Внутри туч эти животные ориентировались ничуть не лучше людей, не понимая, то ли они летят вперед по прямой, то ли описывают круг и вот-вот врежутся в одну из ближайших башен. Кауды были рауэлами воздуха, надежными рабочими скотинками, а не чистопородными скакунами вроде лиджей, и потому разгонялись только до пятидесяти — ну, до шестидесяти километров в час. Но и на такой скорости столкновение с башней несло гибель всаднику и животному, а если нет, это происходило при падении на землю.
Фербин по-прежнему поглядывал на хронометр и отмечал каждую башню справа от них — теперь они пролетали всего в нескольких километрах от каждой и не пропустили ни одной. Он знал по опыту, что пропустить башню очень просто. Несмотря на важность всего этого, Фербин обнаружил, что вспоминает свой сон прошлой ночью и — через него — свое путешествие на наружный уровень в далеком детстве.
Теперь и это казалось сном.
Он тогда ходил по странной земле, над которой не было крыши или потолка, если не считать самой атмосферы, которая удерживалась далеким кругом стен и гравитацией. Здесь не было башен, здесь кривая поверхность под ногами продолжалась и продолжалась, ничем не прерываемая, неподдерживаемая, невероятная.
Он наблюдал за круговертью звезд и все шесть дней, что провел там, удивлялся крохотной ослепляющей точке: то был Мезерифин, Невидимое Солнце, далекое, ничем не удерживаемое и все же сохранявшее свое положение светило, вокруг которого вращался сам великий Сурсамен. Была какая-то безжалостность в этих днях на поверхности: одно солнце, источник света, один регулярный набор дней и ночей, всегда один и тот же, кажущийся неизменным. Всё знакомое Фербину находилось далеко внизу: под ним были целые уровни — самостоятельные миры, а над ним — только темное ничто, сдобренное сыпью слабо мерцающих точек: тоже светил, как сказали ему.
Сюда собирался прибыть и отец, но в последний момент отменил поездку. Фербин отправился в путь со старшим братом Элимом, который уже бывал снаружи, но хотел побывать еще раз. Это считалось привилегией. Отец мог потребовать от октов, чтобы те доставили кого-то на другие уровни, включая поверхность. Такое же право имели некоторые другие правители и главные схоласты в схоластериях, но все остальные могли попасть туда только по милости октов. А окты мало кому ее оказывали.
Они взяли с собой пару друзей и несколько старых слуг. Большой кратер, в котором они провели большую часть времени, утопал в зелени бескрайних лугов и высоких деревьев.
Пахло неведомыми благовониями, воздух был густым, но одновременно свежим и головокружительным — они почувствовали приток энергии и чуть ли не опьянение.
Остановились они в подземном комплексе, выдолбленном в высоком утесе. Их жилище выходило на громадную сеть шестиугольных озер, разделенных тонкими полосками земли, — этот узор тянулся до самого горизонта. На поверхности встретились несколько нарисцинов и даже один мортанвельд. Фербин уже встретил первого в жизни окта — в лифте, который поднял их на поверхность. Это произошло еще до того, как в Пурле появилось октское посольство: Фербин, как и большинство людей, тогда испытывал суеверный страх перед октами. Ходили легенды, слухи, неподтвержденные известия, что окты темными ночами выходят из своих башен и похищают людей прямо из постелей — иногда целыми семьями или даже деревнями. Окты якобы доставляли похищенных в башни и ставили над ними эксперименты, или поедали их, или переводили на другие уровни, используя для развлечений и оргий.
В итоге простолюдины боялись октов, дрожа при одной мысли о том, что их могут похитить и поместить в башню. Фербину давно объяснили, что это все сказки, но все же он нервничал. Большим облегчением было обнаружить, что окты такие маленькие и ничуть не страшные.
Окты в лифте категорически утверждали, что они и есть истинные наследники и прямые потомки Мантии, создателей пустотелов. На Фербина это произвело сильное впечатление, а еще он испытал благородное негодование из-за того, что этот факт мало кому известен.
Он испытывал трепет при виде того, как небрежно, привычно и легко окты обращались с этим устройством, которое поднималось по башне, минуя один мерцающий уровень за другим, наружу, к изнанке всей планеты. Фербин понял, что они управляют этим миром. Это казалось более реальным, более уместным и почему-то даже более важным и впечатляющим, чем управление бесконечным, необозримым пространством за пределами самой планеты. Он подумал тогда, что это и есть истинная власть.
Наблюдая, как относятся друг к другу окты и нарисцины, Фербин понял, что именно нарисцины — подлинные господа, что они — главные и лишь терпят этот странный вид, который сарлам казался едва ли не расой волшебников. Как же низко, судя по всему, стояли сарлы — простой балласт, первобытный народец с точки зрения октов, которые, в свою очередь, были малыми детьми для своих наставников-нарисцинов!
Потом, узнав об отношениях между нарисцинами и мортанвельдами, Фербин пришел в смятение: мортанвельды, казалось, обходились с нарисцинами как с детьми, снисходительно-насмешливо. Еще один уровень и еще один — и все они выше его, Фербина, далеко превосходя его народ.
В каком-то смысле сарлы стояли ниже всех. Не потому ли их так нечасто приглашали сюда?
Возможно, если бы все сарлы увидели зрелище, представшее перед Элимом, Фербином и их друзьями, они погрузились бы в апатию и депрессию, поняв, как мало значит их существование для этой бесконечной иерархии иноземцев. Так считал Элим. Еще он решил, что таков был изначальный план их менторов: показывать сегодняшним и будущим обладателям власти все эти чудеса, чтобы у тех не возникало искушения прыгнуть выше головы, чтобы они знали: несмотря на все их могущество в собственных глазах и в глазах подданных, независимо от их достижений, они — ничто по сравнению с этой реальностью: куда более великой, могущественной, изощренной, превосходящей их мир во всех смыслах.
— Они пытаются нас сломить! — сказал Элим Фербину. Старший принц был крупным, грубоватым, энергичным юношей, всегда исполненным энтузиазма, твердым в своих мнениях, никогда не устающим от пьянства, драк или женщин. — Они хотят внушить нам подспудную мысль, что мы и наши дела — все это не имеет никакого значения.
Элим, как и Хауск, не желал этого принимать. Пусть себе чужеземцы плавают внутри башен, летают между звезд и конструируют целые миры. Что с того? За ними стояли силы, которых они сами не понимали до конца. Возможно, принцип «одно внутри другого», «оболочка в оболочке и так до бесконечности» распространялся на весь мир! Неужели иноземцы сдались и ничего не сделали? Нет! У них были свои споры и соглашения, свои договоренности и союзы, свои победы и поражения — пусть и не столь однозначные, более утонченные, чем войны, победы и поражения сарлов. Военные хитрости и демонстрация силы, удовлетворения и разочарования — все эти вещи были знакомы не только сарлам, но и иноземцам, раня их высокомерно-космополитичные и цивилизованные души.
Ты жил на своем уровне и принимал это как данность. Ты играл по правилам на своем уровне — только там тебя могли оценить по достоинству. Все было относительно, и, отказываясь выучить урок, который неявно старались преподать иноземцы (веди себя как положено, принимай все как данность, покоряйся, соглашайся), дикий, первобытный народец вроде сарлов мог записать на свой счет победу над самыми всезнающими и умудренными видами галактики.
Элим пребывал в диком возбуждении. Эта вылазка усилила его впечатления от первого выхода на поверхность и подтвердила все сказанное отцом с того времени, как сыновья достаточно подросли, чтобы понять. Фербин был ошеломлен. Элим буквально светился от радости, думая, что возвратится на их собственный уровень с неким цивилизационным поручением — продолжать начатое отцом объединение Восьмого, а может быть, и не только его.
В то время Фербина, который только-только начал проявлять интерес к подобным вещам, больше волновало то, что во время вылазки наружу прекрасная кузина по имени Трюффе, чуть старше его самого, в которую он вроде бы начал влюбляться, уступила — с пугающей, бесстыдной легкостью — напору Элима. Фербин, слава богу, начал интересоваться именно такими победами, но до Элима ему пока что было далеко.
Они вернулись на Восьмой: Элим — с мессианским блеском в глазах, Фербин — в печали оттого, что Трюффе навсегда отказала ему (разве она вернется к нему после брата? а если да, захочет ли он ее?) и юность закончилась. А еще он чувствовал, что каким-то странным, косвенным образом иноземцам удалось умерить его надежды и невольно подстегнуть надежды Элима.
* * *
Он понял, что в своих воспоминаниях унесся слишком далеко от действительности, когда услышал крик Холса. Фербин оглянулся. Уж не пропустил ли он башню? Справа виднелось нечто похожее на очередную башню, которая казалась удивительно яркой в своей бледности. Дело в том, что впереди выросла огромная стена темноты. Фербин промок до нитки — видимо, пролетел сквозь облако. Последнее, что он помнил, — это полет под какой-то длинной серой массой, вокруг них тянулись плохо различимые щупальца, свисавшие, как лесные лианы...
— ...грязевая туча! — услышал он вопль Холса.
Принц взглянул вперед, на утес темноты: в самом деле, силсовая туча, масса липкого дождя, лететь сквозь которую опасно, если не смертельно опасно. Даже его кауд, казалось, почувствовал недоброе, задрожал и жалобно заскулил. Фербин посмотрел по сторонам. Облететь громадную тучу сбоку не было ни малейшей возможности и сверху тоже — та висела слишком высоко. К тому же она освобождалась от своего груза — илистого дождя, и над землей теперь расстилалось громадное темное покрывало.
Нужно было приземлиться и переждать непогоду. Фербин дал знак Холсу. Они заложили вираж, развернулись и стали быстро снижаться, направляясь к ближайшему лесу на склоне высокого холма, с трех сторон ограниченного излучиной широкой реки. Капли влаги попали Фербину на лицо, и он ощутил что-то вроде запаха навоза.
Они приземлились на широкой, топкой вершине холма возле пруда с рваными очертаниями, наполненного темной солоноватой водой. Принц и его слуга двинулись по хлюпающей жиже в направлении леска, под ворчание каудов. Животных удалось заставить примять несколько пружинистых побегов, и после этого все углубились в лес. Путники устроились под кронами деревьев, а день меж тем чернел и наконец стал темным, как ночь. Кауды сразу же уснули.
В ветвях высоко над ними, все усиливаясь, слышался шелест грязевого дождя. Вершина холма и полоска света на горизонте исчезли.
— Эх, чего бы я только не отдал за трубочку, набитую добрым анджевым листом, — вздохнул Холс. — Мерзкая погода, правда, ваше высочество?
Фербин едва видел лицо слуги, хотя почти мог дотянуться до него рукой.
— Да, — сказал он и, прищурившись, попытался разглядеть циферблат хронометра, засунутого под куртку. — Теперь мы засветло туда не доберемся.
На них упало несколько капель грязевого дождя, пропущенных листвой. Одна шлепнула Фербина по носу и попала в рот. Он сплюнул.
— Мой старик из-за такой вот сраной силсовой бури однажды потерял весь урожай ксирза, — сказал Холс.
— Ну да, эти дожди разрушают, но также и строят, — сказал Фербин.
— Я слышал, их в этом отношении сравнивают с королями.
— Нам нужны и те и другие.
— И это я тоже слышал, ваше высочество.
— Иными словами, у них нет силса, нет липких дождей. Так мне говорили.
— Правда? Так ведь земля тогда просто должна сойти на нет.
— А вот не сходит.
— Даже в далеком будущем не сойдет, ваше высочество? Разве в этих местах не бывает дождя? То есть обычного дождя, который смывает холмы и уносит их в озера, моря и океаны?
— Вообще-то — бывает. Похоже, у них такая гидрологическая система, которая позволяет накапливать землю снизу.
— Снизу? — недоверчиво переспросил Холс.
— Помню, на одном из уроков говорили, будто у них есть океаны такой горячей породы, что она жидкая и не только течет, как река, но может и наверх затекать и потом вылетает из вершин гор, — сказал Фербин.
— Ну уж, ваше высочество... — Холс произнес это так, будто Фербин пытается морочить ему голову, плетет чушь, в которую и ребенок не поверит.
— Эти явления способствуют накапливанию земли, — продолжил Фербин. — Да, и горы плавают, могут расти, тянуться вверх. Целые земли сталкиваются друг с другом, и тогда поднимаются горы. Там говорили что-то еще, но я пропустил начало урока, и все это звучало слишком уж неправдоподобно.
— Думаю, они просто морочили вам голову, ваше высочество. Пытались понять, насколько вы доверчивы.
В голосе Холса прозвучала нотка обиды.
— Признаюсь, я тоже об этом подумал. — Фербин, невидимый в темноте, пожал плечами. — Хотя, может, я чего-то не понял, Хубрис. Честно скажу, я бы не стал принимать это на веру.
— Постараюсь не принимать, ваше высочество.
— Так или иначе, им не нужны силсовые дожди.
— Если эти россказни — правда хоть на одну десятую, то я считаю, что мы живем просто в благословенных краях.
— И я тоже.
Силс перестраивал землю. Насколько понимал Фербин, крохотные обитатели морей и океанов прихватывали частичку ила, а потом производили газ, который поднимал эти организмы на поверхность. Оттуда они поднимались в воздух и складывались в тучу, а та плыла над землей, сбрасывая свое содержимое в виде грязного, липкого дождя. Силсовые тучи были явлением, к счастью, относительно редким — большая туча могла стать для фермы, деревни или даже округа столь же губительной, как небольшое наводнение. Урожай исчезал под слоем грязи, деревья ломались или превращались в голые стволы, плоские крыши проваливались, луга затоплялись, дороги размывались, реки запруживались и вскоре разливались, что приводило к настоящим наводнениям.