Широкий цилиндр — пятнадцать больших шагов в поперечнике, не меньше, — поднялся в центре башни, поглотив тонкую трубку, с которой говорил Фербин. Выдвинувшись метров на пять, он остановился. В сторону отъехала дверь, образовав широкий проход — три всадника могли бы свободно въехать в него. Изнутри полился серовато-голубой свет.
Около башни возникло несколько громадных темных фигур, которые, сужая круги, приближались к вершине. Фербин и Холс, вскочив на ноги, бросились в проем.
В ушах у Фербина все еще звенело, и он не услышал выстрела, сразившего его.
9. НА ПЕРВОМ ПАЛЬЦЕ
Мертис тил Лоэсп сидел в своей гостиной на одном из верхних этажей королевского дворца. В последнее время эта комната стала казаться ему чересчур скромной, но он счел за лучшее в течение хотя бы короткого года ничего не менять, а потом уже переехать в королевские апартаменты. Он слушал доклад двух своих самых доверенных рыцарей.
— Ваш парень знал, где укрывается старик — в потайной комнате за шкафом. Мы его вытащили и заставили рассказать нам правду.
Воллирд — один из двух рыцарей, стоявших на страже у дверей, когда внутри старой фабрики убивали короля, — ухмыльнулся.
— У этого господина язык развязался на первом пальце, — сказал Баэрт, второй рыцарь.
Он тоже присутствовал при смерти короля, а теперь обеими руками сделал движение, словно переламывал тоненькую веточку. Губы его чуть дернулись — может быть, тоже в улыбке.
— Спасибо за демонстрацию, — сказал тил Лоэсп Баэрту и, нахмурившись, посмотрел на Воллирда. — А потом ты счел необходимым убить главного схоласта. Вопреки моим приказаниям.
— Да, мы так решили, — подтвердил, ничуть не испугавшись, Воллирд. — Я подумал, что доставлять его сюда и заточать в казармы — значит идти на излишний риск.
— Будь так добр, поясни свою мысль, — ровным голосом велел ему тил Лоэсп, откидываясь к спинке стула.
Воллирд был высоким, сухощавым смугловатым человеком с сосредоточенным лицом, которое могло — как в эту минуту — принимать почти высокомерное выражение. Обычно он смотрел на мир из-под надбровных дуг, склонив голову. Взгляд его нельзя было назвать ни робким, ни застенчивым — скорее чуть настороженным и недоверчивым, но прежде всего насмешливым, лукавым и расчетливым. Его глаза, казалось, надежно скрывались под защитой этих покровительствующих бровей, потихоньку оценивая слабости и уязвимые места собеседника: Воллирд выбирал момент для удара.
Баэрт был полной противоположностью ему: светлокожий, невысокий, коренастый, временами он казался чуть ли не ребенком, хотя из обоих именно он становился совершенно неуправляемым, если в нем начинала играть кровь.
Оба исполняли любые приказы тила Лоэспа, а это и было самое главное. Хотя сейчас они, конечно, приказа как раз не исполнили. За последние годы тил Лоэсп давал им всевозможные деликатные поручения — устранить кого-нибудь либо устрашить. Воллирд и Баэрт зарекомендовали себя надежными, заслуживающими доверия людьми и пока что его не подводили. Однако тил Лоэсп беспокоился, что вкус к убийствам в конце концов возьмет у них верх над послушанием. Приходилось задумываться над тем, кто поможет избавиться от этих двоих, если окажется, что неприятностей от них больше, чем пользы. У тила Лоэспа имелось несколько кандидатов, но самые жестокие выглядели слишком ненадежными, а самые приличные — слишком робкими.
— Господин Селтис признался во всем, — сказал Воллирд. — По его словам, прибывший туда ранее господин настаивал, чтобы главный схоласт связался с живущим в этом дворце братом названного господина и сообщил ему об обстоятельствах смерти их отца и опасностях, которым может подвергнуться названый брат. У главного схоласта не было времени исполнить эту просьбу, однако мне отчетливо показалось, что он весьма озабочен случившимся и при первой же возможности непременно сообщит об этом любому солдату или бойцу милиции. Поэтому мы отвели его на крышу под тем предлогом, что хотим увидеть место, откуда бежал разыскиваемый господин, и сбросили его вниз. Схоластерикам мы сказали, что он спрыгнул сам, и при этом смотрели на них с глубоко потрясенным видом.
Баэрт посмотрел на своего подельника:
— Я предлагал оставить его в живых, только язык вырвать.
Воллирд вздохнул.
— Но он мог бы написать что-нибудь.
Баэрта эти слова не убедили.
— Переломать ему остальные пальцы, и все.
— А если бы он взял ручку в зубы? — раздраженно поинтересовался Воллирд.
— Тогда...
— Он засунул бы перо себе в задницу, — громко сказал Воллирд. — Или нашел бы другой способ, если, конечно, был таким отчаянным. По-моему, был. — Он посмотрел на тила Лоэспа. — Ладно, мертв — и точка.
Тил Лоэсп задумался.
— Ну что ж, — сказал он, — согласен, вы поступили по обстоятельствам. Но меня беспокоит, что у нас появилась схоластерия, полная оскорбленных схоластов.
— Ну, с этим справиться несложно, — сказал Воллирд. — Их там немало, но они очень кстати собраны в одном месте и охраняются. И все такие мягкие, как детская черепушка, — могу поклясться.
— Опять согласен. Но у них есть родители, братья, связи. Лучше всего, если новый главный схоласт не даст им воли и заставит молчать.
Воллирда эти слова не убедили.
— Самое надежное — когда человек замолчал навсегда, ваше превосходительство.
Тил Лоэсп посмотрел на Воллирда.
— Да ты, Воллирд, мастер афоризмов.
— Только при большой нужде, тил Лоэсп, — ответил тот, не отводя взгляда. — Я не перебарщиваю.
Тил Лоэсп видел: эти двое убеждены, что убийство всех схоластов в Анджрине покончит с вопросом о том, видели они Фербина, живого и в бегах, или нет. Фербин. Живой. Вполне в духе этого слабоумного везучего идиота — не получил в сражении ни царапинки, несколько раз счастливо избежал плена. Но все же тил Лоэсп сомневался, что дело только в Фербиновом везении. Он подозревал, что слуга принца, некто Хубрис Холс, обладал хитростью, которой явно не хватало его господину.
Воллирд и Баэрт полагали, что все решится простым устранением тех, кто видел принца, положит конец проблеме — самый простой, солдатский способ. Ни один из них не понимал, что такая хирургия может вызвать новые осложнения и нежелательные последствия. Нынешняя проблема была маленьким нарывом на пальце: проколи его — и получишь мгновенное облегчение. Но предусмотрительный доктор знает, что это может привести к более серьезному заболеванию, вызвать инфекцию, которая парализует руку целиком и будет угрожать жизни всего тела. Иногда благоразумнее всего наложить целительную мазь или охлаждающую примочку, и нарыв понемногу пройдет. Такое лечение медленнее, но оно не столь рискованно, не оставляет шрамов — и может оказаться более эффективным.
— Ну что ж, — сказал тил Лоэсп рыцарям, — одного мы заставили замолчать навсегда, как вы и предлагаете, хотя все это должно выглядеть гибелью по неосторожности, а не от чьей-то руки. Но схоластов трогать нельзя. Семья предупредившего нас шпиона получит вознаграждение, но не он сам. Он и без того будет возбуждать зависть и презрение — если остальные и вправду подозревают, кто их посетил.
— Если их посетил тот, о ком мы думаем. Но полной уверенности нет, — сказал Воллирд.
— Сомнение — слишком большая роскошь для меня, — возразил тил Лоэсп.
— А что с самим беглецом? — спросил Баэрт.
— Пока не найден.
Тил Лоэсп кинул взгляд на телеграфную депешу от командира эскадрона лиджей, полученную сегодня утром. Тот едва не пленил или убил Фербина и его слугу (предполагая, что это были они) у башни Д’ненг-оал предыдущим вечером. Один из двоих, предположительно, был ранен, говорилось в сообщении. Слишком много допущений и предположений.
— Но у меня теперь тоже есть документы, позволяющие попасть на поверхность, — сказал тил Лоэсп, широко улыбнувшись двум рыцарям. — Разыскиваемый и его пособник убегают. Второе полезное дело, которое они могут сделать. Первое — это умереть. — Он опять улыбнулся. — Воллирд, полагаю, ты хочешь побывать на поверхности с Баэртом и снова увидеть вечные звезды. Верно?
Двое рыцарей переглянулись.
— Мы бы предпочли отправиться с армией против делдейнов, — сказал Воллирд.
Основная часть армии днем ранее уже вышла в поход, чтобы собраться в кулак перед башней, через которую предполагалось атаковать Девятый. Тил Лоэсп собирался выехать из столицы на следующий день и спуститься вместе с войском.
Баэрт кивнул:
— Да, это большая честь.
— Пожалуй, мы уже убили слишком многих — и это лишь для вас, тил Лоэсп, — сказал Воллирд. — Мы устали от убийств. Каждый второй взгляд направлен нам в спину. Не настало ли для нас время послужить своему народу напрямую — на поле боя? Против известного всем врага.
«Служить мне — значит служить своему народу. Я и есть государство», — хотел сказать тил Лоэсп, но не сказал — даже перед этими двумя. Вместо этого он нахмурился и на мгновение сложил губы трубочкой.
— Давайте-ка заключим соглашение, а? Я прощу вам глупость, вероломство и эгоизм, если вы простите мне мои приказы в виде вопроса, якобы оставлявшего возможность выбора. Что скажете?
ГЛУБИНА ПОЛЯ
10. ЧТО БЫЛО — ЧТО СТАЛО
Она целый год пробыла мужчиной.
Совсем иные ощущения. И все совсем иное. Она многое узнала — о себе, о людях, о цивилизации.
Время: она, в общем, привыкла мыслить стандартными годами. Поначалу каждый был для нее полутора короткими годами или примерно половиной долгого года.
Гравитация: она чувствовала себя невыносимо тяжелой и одновременно мучительно слабой. А потому согласилась на курс телоизменения: кости ее начали утолщаться, а рост — уменьшаться еще до отлета с Восьмого. Но все же во время путешествия на корабле и затем еще дней пятьдесят после прибытия она возвышалась над большинством людей и чувствовала себя до странности хрупкой. Ей объяснили, что выбранные ею новые одежды будут с усилением, чтобы кости не поломались при неудачном падении в условиях повышенной гравитации. Она подумала, что ее просто хотят успокоить, и решила быть осторожнее.
Более или менее сохранились только привычные меры длины. Большой шаг был почти равен метру, а километры так и остались, хотя равнялись теперь не тысяче метров, а тысяче двадцати четырем.
Но это оказалось лишь началом.
Первые несколько лет после прибытия в Культуру она оставалась сама собой, разве что стала чуть толще и немного ниже. Тем временем она знакомилась с Культурой, а Культура — с ней. Она многое узнала обо всем. Автономник Турында Ксасс был рядом с первого ее шага на борту корабля «Чуть подпаленный на гриле реальности» (поначалу названия кораблей казались нелепыми, ребячливыми и смешными, потом она привыкла к ним, потом решила что вроде бы понимает их, потом осознала, что понять Разум корабля невозможно, и эти названия снова стали ее раздражать). Автономник отвечал на любой ее вопрос, а иногда и говорил от ее имени.
Первые три года она провела на орбиталище Гадамф, главным образом в области Лесуус. Ее поселили в протяженном городе на островах, разбросанных по широкому заливу небольшого внутреннего моря. Город назывался Клусс и походил на знакомые ей города, только был гораздо чище, а еще — не имел стен и вообще никаких видимых укреплений. Больше всего он напоминал громадную схоластерию.
Прогуливаясь по бульварам, улицам, эспланадам и площадям, она отчего-то чувствовала (не с самого начала, а лишь когда стала понемногу привыкать) странную смесь спокойствия и тревоги. И только со временем стало понятно почему: ни одно из увиденных ею лиц не было изуродовано опухолью или полусъедено какой-нибудь болезнью. Ни сыпи на коже, ни помутневших глаз. Никто рядом с ней не хромал, не опирался на костыли, не сидел на тележке, не стучал деревянной ногой. И ни одного сумасшедшего, несчастного, который стоит на углу улицы и воет на звезды.
Поначалу она не оценила этого, будучи ошарашена бесконечным физическим разнообразием окружавших ее людей. Но, попривыкнув, она стала замечать, что это разнообразие никогда не подразумевало уродства, а самое эксцентричное поведение — умственной отсталости. Она видела столько разных типов лиц, фигур и личностей, сколько и представить себе не могла, но все они были следствием здоровья и выбора, а не от болезни или судьбы. Каждый был (или мог стать при желании) прекрасным внешне и внутренне.
Позднее она обнаружила — все же это была Культура! — что и здесь, конечно, есть люди, которые стремятся к безобразию и даже по своей воле становятся уродами или калеками — чтобы не походить на других или выразить свои чувства, которые нужно донести до остальных. Но, преодолев свое первоначальное раздражение и неприятие (неужели эти люди своим поведением, пусть и ненамеренно, не издеваются над настоящими калеками, получившими свою внешность от природы?), она поняла, что даже благоприобретенное уродство демонстрирует уверенность в завтрашнем дне, что это коллективная насмешка над тупым провидением и старинной (но уже давно поверженной) тирании генетических ошибок, катастрофических травм и заразных болезней.
* * *
Звезда Ауд освещала десятимиллионнокилометровый браслет орбиталища. Казалось, все остальные считали это солнце настоящей, природной звездой. Ей же звезда представлялась невероятно древней и нелепо, чуть ли не расточительно громадной.
Там, в Клуссе, она узнала историю Культуры и галактики в целом, узнала о жизни других цивилизаций, с детства известных ей как Оптимы. Обычно они называли себя Эволютами или Большими игроками, хотя термины эти были расплывчатыми: точного соответствия сарлскому слову «Оптимы» (с намеком на превосходство) не существовало. «Эволюты высокого уровня» — этот термин, наверное, подходил лучше всего.
Она узнала почти все, что можно было узнать о ее собственном народе — о сарлах, чья история давным-давно началась на далекой планете Сарл, об участии этого народа в страшной войне, его осуждении, ссылке и перемещении (отчасти ради его же блага, отчасти ради блага других народов на планете; все полагали, что сарлы либо истребят всех, либо сами будут истреблены), о том, что в конце концов они получили убежище-тюрьму на Сурсамене под надзором Галактического совета, мортанвельдов и нарисцинов. Эта версия похожа на правду, решила она, и довольно близка к мифам и легендам ее народа; правда, не столь ослепительно-величественна и не может служить источником морали.
Выяснилось немало удивительных подробностей — например, то, что делдейны и сарлы были фактически одним народом. Около тысячи лет назад окты переместили часть населения — то есть делдейнов — на уровень ниже, причем без согласия своих менторов-нарисцинов. Считалось, что этот уровень, с которого несколько тысячелетий назад эвакуировали все обитавшие на нем многочисленные расы, не будет вновь заселен разумными существами без особого разрешения. Октам пришлось принести извинения, поклясться, что такого никогда не повторится, и выплатить репарации, уступив влияние в отдельных местах. Но само перемещение целого народа по капризу октов нарисцины все же признали — неохотно — свершившимся фактом.
Она узнала о панчеловечестве, о великом столпотворении расселившихся повсюду человекоподобных, человекообразных и гуманоидных видов, разбросанных по галактике.
Она узнала о нынешнем социально-политическом статус-кво внутри галактики и, как и все, испытала удовлетворение, ибо, несмотря на разнообразие миров, почти повсеместно царил мир. Существовали миллионы видов, сотни различных типовидов, даже при самом широком употреблении этого термина. И это — без учета цивилизаций, состоящих скорее из механизмов, чем биологических организмов. Но вообще-то галактика — она же Вселенная во всем ее разнообразии — представляла собой пустоту. Усреднив все значения, вы получали чуть ли не полный вакуум. Но если взять скопления материи, то есть системы, звезды и планеты и обиталища, — какое изобилие жизни!
Существовало умопомрачительное число одних только пангуманоидов (к которым принадлежала и она сама), но они составляли менее одного процента всей жизненной массы большой галактики. Кроме того, внутри таковых цивилизаций (в большинстве мест и большую часть времени) мужчины и женщины были равны. В Культуре это было даже гарантировано от рождения. И пол ты мог выбирать по своему желанию — подумать только! Она с каким-то мстительным чувством нашла это в высшей степени привлекательным.
Жизнь шумела, гудела, грохотала, плотно заполняя собой всю галактику, а возможно — почти наверняка — и пространство за ее пределами. Бесконечность и непрерывность этой жизни помещали в общий контекст мелочные заботы и тревоги каждого, отчего те казались если не вовсе необоснованными, то гораздо менее важными. Контекст — это все, любил повторять ее отец; но этот всеобщий контекст необычайно сужал казавшиеся прежде бескрайними просторы Восьмого уровня со всеми его войнами, политикой, спорами, сражениями, горестями и неприятностями. Все это теперь представлялось ей ужасно далеким и воистину тривиальным.
Она узнала о Контакте, той части Культуры, которая открывала новые цивилизации и взаимодействовала с ними, особенно с новыми и быстроразвивающимися; узнала и о несколько скандальном, беззастенчивом, по видимости непрозрачном подразделении Контакта — Особых Обстоятельствах. Через некоторое время она поняла: от нее ждут, чтобы она воспользовалась шансом стать частью этой престижной, хотя и не слишком респектабельной организации. Ей стало ясно, что это высокая и редкостная честь, почти единственное отличие, предлагавшееся Культурой — но далеко не любому желающему. Но тут же опять возникли подозрения.