– Если бы у меня была семья, Люда, то… А так… мне просто не для кого стараться…
– Глупости какие! Если не вылезать из магазина, то никогда ничего и не будет!
Оксана тяжело вздохнула и тихо ответила:
– Мне и не надо ничего… Хватит уже…
– Все ясно. Несчастная любовь, – констатировала Люда.
Оксана уже давно держала себя в таких ежовых рукавицах, что почти и не вспоминала Алексея, но при этих словах светящейся благополучием Водовозовой ее вдруг пронзила такая боль, будто она рассталась с Пылаевым не три месяца назад, а только вчера. Она уронила голову на собственный стол, за которым они с подругой пили кофе, и горько разрыдалась.
– В общем, так, – сказала Люда, ласково поглаживая Оксану по волосам, – надо, милая моя, выходить в люди! У тебя, конечно, отличный магазин, но хоронить себя в нем заживо не стоит. В следующую субботу мы с Григорием… это мой муж, если ты забыла… Так вот, мы приглашены в гости за город, на одну дачу. Хозяин ее… художник и коллекционер.
– Что он коллекционирует? – спросила Оксана.
Люда рассмеялась:
– Ну вот! Так-то гораздо лучше! Ты правильно навострилась. Этот человек, Николай… он все коллекционирует. У него на даче куча всяких разностей: самовары, старые утюги, какие-то прялки-моталки… Но смотреть приглашает он платки.
– Какие еще платки?
– Вроде бы обычные, головные. Он их лет десять собирал. Кстати, и по комиссионкам скупал, на блошиных рынках – тоже. У меня даже купил один, с головой лошади. Помнишь, я его в училище носила?
Оксана кивнула.
– Может и у тебя что-нибудь купить, – продолжила Люда. – Ты ведь всю жизнь на шею платки повязывала. Наверняка дома скопилась куча ненужных…
– Ну… вообще-то есть…
– Можешь прихватить.
– Нет, я уж лучше посмотрю сначала…
– Тоже правильно, – согласилась Люда. – В общем, мы с Гришей заедем за тобой в эту субботу часов в одиннадцать утра! Надеюсь, ты уже проснешься! Говори адрес! Я уж забыла… Столько лет не виделись…
– Ой, нет! – отмахнулась Оксана. – Я не могу в субботу. В субботу магазин работает, как в обычные дни.
– Ерунда! Найдешь, кого оставить за себя. И вообще я тебе скажу, что фирма – не фирма, если без хозяина не может функционировать ни дня! Быстро пиши адрес! – и Люда подсунула Оксане под руку собственную записную книжку.
Оксана, оттягивая время, капитально высморкалась, пару раз вздохнула и нетвердой рукой все же нацарапала адрес.
Оксана давно не была за городом и, в общем-то, совершенно не хотела туда ехать. Она заставила себя. Во-первых, для того, чтобы сделать приятное Люде. Подруге так хотелось ей помочь. Почему бы не сделать вид, что она действительно помогла ей хотя бы на время забыть о бедах. Но, уже выйдя из подъезда, Оксана поняла, что ей не придется особенно насиловать себя. Декабрьское утро было морозным, но очень нарядным. Красноватое низкое солнце залило всю округу золотисто-розовым светом. Снежные шапочки на столбиках ограды румянились и сливочно желтели, будто только что вынутые из печи куличи с застывшей сверху помадкой. Оксана с удовольствием вдохнула свежий воздух и с улыбкой забралась в бежевую «девятку» Людиного мужа.
В Репино было еще красивее и сказочнее. Дитя асфальта, Оксана совсем забыла, что за городом всегда больше снега. Когда они по довольно узкой тропинке пробирались к домику художника Николая, она на пробу тронула ногой близлежащий сугроб и, не удержав равновесия, провалилась почти по пояс. Захлебнувшись снежной пылью, Оксана рассмеялась безудержно и по-детски. Именно так хохотали они, валяясь в снегу, когда в суровые морозы отменяли занятия в школе и дети с радостью бежали на горку, ледяным языком спускающуюся с берега к узенькой местной речушке.
Уже рядом с небольшим бревенчатым домиком началась та самая выставка платков, на которую, собственно, и собирались гости. Оксана думала, что платки им покажут дома, может быть, натянутыми на рамы, или они будут расстелены на столах и диванах. Платки парили в воздухе. Разноцветными штандартами они были развешаны на голых сучьях деревьев и еловых лапах. Оксана сразу обратила внимание на один, тонкий, полупрозрачный с легким рисунком в виде переплетающихся трав. Он реял над сугробом, и сквозь него бил луч все еще розовато-золотого солнца. Платок будто светился и казался волшебным экраном, у которого если постоять немного, то можно, пожалуй, увидеть и собственное будущее. И завороженная Оксана стояла.
– Нравится? – раздался у нее за спиной чуть хрипловатый мужской голос.
Она обернулась. Перед ней высился незнакомый мужчина с длинными соломенными волосами, распавшимися на прямой пробор по обе стороны лица. Конечно же, это хозяин дачи и коллекционер платков – художник Николай. Оксана такими и представляла себе художников: длинноволосыми, без шарфов и шапок в самые лютые морозы, в партизанском полушубке, небрежно наброшенном на плечи, обтянутые свитером грубой вязки. Она не любила штампов, а потому мужчина ей сразу не понравился, хотя лицо у него было неплохое: с довольно правильными чертами и по-доброму улыбающееся.
– Нравится, – ответила она.
– Николай, – представился он. – Я тут живу…
– Оксана, – отозвалась Оксана. – А меня привезли к вам… – Она хотела сказать – Водовозовы, потом спохватилась, что у Люды сейчас должна быть другая фамилия, мужнина, и сказала: – Людмила с мужем…
Николай кивнул, и Оксана поняла, что ему все равно, кто ее привез. Возможно, что он и не помнил, кто такие – Людмила с мужем.
– Тут много народу, – будто согласился с ее мыслями Николай. – Я не всех знаю.
Народу по участку бродило действительно немало. Платков на ветвях тоже качалось много, поэтому Оксана сделала решительный шаг к следующему, ярко-красному, ярмарочно веселому, с яблоками и колосьями по кайме. Николай двинулся за ней. Оксана подумала, что он ждет от нее каких-то изъявлений восторга, но ей почему-то захотелось чем-нибудь уязвить его. Она с минуту подождала, не спросит ли он сам что-нибудь, но Николай за ее спиной молчал.
– А вот этот платок, – сказала она, – я повесила бы не на ветки тополя, а на ель.
– Почему? – очень заинтересованно спросил Николай и встал рядом с ней напротив платка.
– Потому что он плотный и его не стоит смотреть на просвет. На фоне еловой зелени он казался бы еще наряднее. Красное на зеленом – это всегда вызывающе, а потому впечатляет.
– Пожалуй… в том, что вы говорите, есть нечто… А вы художница?
– Нет-нет, что вы! Я просто всю сознательную жизнь ношу платки… на шее да иногда и на голове… Мне шапки как-то не идут… Да и вообще… Я люблю вещи… Не знаю, как объяснить… Понимаете, я занимаюсь комиссионной торговлей…
Оксана и сама не знала, зачем ему это сказала. Какое дело художнику Николаю, чем она занимается. К тому же при слове «комиссионка» очень многие сразу морщат носы. Николай не сморщил. Он улыбнулся и сказал:
– Тогда пойдемте к дому.
Оксана собиралась сказать, что ей хочется еще посмотреть на платки, которыми был завешан чуть ли не весь участок за домом, но Николай, будто опять услышав ее внутренний голос, прямо ему и ответил:
– Я вам по пути покажу самые редкие экземпляры и те, которые мне нравятся больше других.
И они пошли по узким тропинкам, петляющим между сугробами. Николай не только показывал Оксане платки, но без конца то здоровался со своими гостями, то шумно обнимался с кем-то. На сероватых бревнах его домика висели четыре платка с конскими головами и упряжью по кайме: серый, красный, синий и зеленый. Оксана сразу узнала серый, Людин, с вороным конем.
– Хозяйка этого платка меня и привезла, – сказала Оксана.
– Ах, это Людочка! Я с ее мужем, представляете, в одном классе учился! – опять очень шумно обрадовался Николай, когда Оксана сказала ему, что знакома с бывшей хозяйкой платка. – Пойдемте! Они с мужем как раз должны быть в доме. Смотрят мои работы, потому что платки уже видели. Я их летом тоже вывешивал. Поверьте, на фоне зелени – совсем другое впечатление!
– Зимой, наверно, лучше?
– Да, вы правы! Зимой лучше! – он внимательно оглядел ее. – Что-то вы слишком часто оказываетесь правы, уважаемая Оксана! Это настораживает!
– Вы считаете это пороком?
– Мне кажется, такой дар может стать для человека несчастьем, – очень серьезно сказал он.
– Бросьте, – усмехнулась Оксана. – Если бы у меня был такой дар, в котором вы меня подозреваете, сейчас я была бы совсем в другом месте.
– Тогда хорошо, что я ошибся. Я, знаете ли, часто ошибаюсь.
– Это тоже может стать несчастьем…
– Уже стало…
Оксана не знала, какую реплику подать следующей. Разговор показался ей двусмысленным, а потому неприязнь к художнику возросла. И чего он от нее хочет? Но никакого ее ответа ему не понадобилось. Николай открыл дверь, пропуская Оксану в дом. Сразу после крошечных сеней она попала в комнату, всю увешанную картинами. Над картинами по всему периметру стен были устроены длинные полки, на которых, как и говорила Люда, сверкали начищенными боками самые разнообразные самовары, старинные чайники, непонятного назначения стеклянные и глиняные сосуды. Оксану больше всего заинтересовали картины. Ее новый знакомый писал портреты. Судя по внешности Николая, он должен бы быть крутым авангардистом, но портреты, развешанные по стенам, были реалистичны. Более того, они напоминали большие цветные фотографии. Оксана не любила такую манеру письма. Ей казалось, что в любой картине, будь то портрет или пейзаж, художник должен самовыразиться, пойти по какой-то новой тропе, чтобы поклонники живописи ахали: «Надо же! Такого еще никогда не было!» Николай как художник, видимо, сознательно уходил на второй план. На его портретах жили только модели.
Когда Оксана узнала нескольких известных в городе лиц, ее отношение к живописи Николая тут же изменилось. Популярная улыбчивая телеведущая, казавшаяся с экрана удачливой и надменной, смотрела с портрета глазами, полными такой боли и скорби, что Оксане стало неловко. Она будто подглядела за ней в щелку и увидела то, чего видеть никак не должна была. Оксана повернула удивленное лицо к Николаю и, уже в который раз, не успела ничего спросить.
– Танечка не взяла этот портрет, – опять ответил ее внутреннему голосу он. – Сказала, что люди не должны видеть ее в таком виде, потому что у нее другой имидж. Я возражал. Говорил, что имидж – всего лишь маска, но она ответила, что собирается носить эту маску до тех пор, пока она не превратится собственно в лицо. А вот это… – Николай подвел ее к еще одному портрету, – наш знаменитый футболист. Узнаете?
Сергея Мастоцкого нельзя было не узнать, потому что сейчас он уже гораздо чаще мелькал на разных презентациях и телевизионных шоу, нежели на футбольном поле. На его лице была написана такая смертельная скука, что Оксану, как и от портрета телеведущей Танечки, пробрала дрожь.
– Он тоже не взял свой портрет, – сказал Николай. – Догадываетесь, почему?
– Догадываюсь… – пробормотала Оксана и с испугом посмотрела ему в глаза. – Вы… вы… страшный человек, Николай…
– Я как художник обязан видеть глубже, только и всего. Это не всем нравится, потому что, к сожалению, многим хочется, как Татьяне с телевидения, соответствовать какому-то уже выбранному имиджу. Но есть, правда, люди, которые… Впрочем, пойдемте наверх. Сейчас сами увидите…
По узкой и очень крутой лестнице Оксана с Николаем гуськом поднялись на второй этаж. В маленькой комнатушке, которая, очевидно, была жилой, около стоящего на мольберте портрета застыли Люда Водовозова и ее муж.
– Ну что, Гриша? Как тебе портрет жены? – спросил Николай.
Григорий с трудом оторвался от портрета и уставился на художника, потом как-то странно дернул шеей и задушенно сказал:
– Я вообще-то, Коля, знал, что ты талантлив, но чтобы настолько…
Оксана, обойдя Люду, у которой тоже было несколько странное выражение лица, пробралась к портрету и обмерла. Николай изобразил ее фотографически точно: и жидковатые волосы, и непропорционально длинное лицо с маленьким ртом и с крупным кляксообразным родимым пятном на виске, и все же – изображенная на портрете женщина казалась красавицей. Из ее обыкновенных светло-карих глаз шел свет такой доброты и душевной теплоты, что Оксана, обняв подругу, не сдержала восторга:
– Людочка! Это же настоящая ты!!! Мы тебя все обожали в училище, помнишь?! Как хорошо, что нашелся человек, который смог запечатлеть это на портрете!
Николай бросил на Оксану быстрый взгляд и, похоже, захотел сменить тему:
– Ну… вы тут посидите, посмотрите… что хотите… А я обещал людям, которые на морозе… горячее питье… В общем, пойду… И вы спускайтесь… минут через двадцать…
Николай быстро вышел из комнаты. Когда его шаги затихли на лестнице, Люда спросила Оксану:
– Ну и как тебе Николай?
– Он потрясающий художник! – совершенно искренне восхитилась она. – И платки на фоне неба, над снегом – это так здорово! Я прямо не ожидала!
– Ну… в его художественных способностях никто и не сомневается, – улыбнулась Людмила, – а вот… в качестве мужчины… он тебе как?
На лице Оксаны тут же погасла восторженная улыбка.
– Он мне… никак! – сказала она. – Я же тебе говорила, что мне никто не нужен!
– Не горячитесь, Оксана, – вступил в разговор Григорий. – Мне Люда говорила, что у вас на сердце какая-то драма, но и у Николая… В общем, ему очень не повезло… в плане личной жизни… И если вы понравитесь друг другу, то… Ну… в этом же ничего не будет плохого!
– Плохого-то, конечно, ничего… Но я… Вы понимаете, что я не могу… сейчас, когда все еще так живо…
– Никто и не говорит, что прямо сейчас надо что-то делать… В омут с головой… Нет! Но ведь подружиться-то вы можете?
– Вы так говорите, будто он…
– Вы ему понравились, Оксана! – убежденно прервал ее Григорий. – Я-то уж знаю. Мы дружим с ним чуть ли не с яслей! Если бы не понравились, он не привел бы вас в эту комнату. Она только для своих. Внизу… там… как выставочный зал, вечно кто-нибудь толчется. А сюда нельзя. Тут Коля живет. А вам разрешил в первый же день знакомства. Это многого стоит. Поверьте! – Григорий еще раз бросил взгляд на прекрасный портрет жены и добавил: – В общем, вы подумайте над моими словами, Оксана. А сейчас пойдемте-ка вниз. Николай варит такой потрясающий напиток, вроде старинного сбитня! Вам обязательно надо попробовать!
На улице вокруг мангала собрались гости Николая, поедая жареные сосиски с хлебом и запивая горячим коричневым напитком, который Николай разливал из огромного медного чайника. Это был квас с медом, пряностями и даже, как показалось Оксане, с алкоголем. Она спросила о напитке у Люды.
– На морозе он действительно добавляет немного водки, чтобы люди согрелись, – ответила она. – Но мы пробовали и без водки. Тоже вкусно.
Когда гости разъехались, Николай пригласил Григория с женой и Оксаной на обед. За щами из кислой капусты и овощным рагу говорили о живописи и, в частности, о портретах, написанных Николаем. Он, видимо, уже не в первый раз отказывался от денег за Людин портрет.
– Вы лучше… вместо денег… все втроем… – Николай обвел взглядом присутствующих, – разрешите мне написать портрет… словом, ваш портрет, Оксана…
– Нет! – испуганно вскрикнула она и, тут же одернув себя, вымученно улыбнулась. – Я тоже… как некоторые… не хочу, чтобы все обо мне все знали…
– Я… уже все равно многое понял, – сказал Николай, держа в руке вилку, как кисть.
– Вы – это еще не все…
– Мы можем никому и не показывать…
На этом месте Григорий вставил:
– Ну… нам, кажется, пора…
– Да-да! Пора! – тут же вскочила со своего места Оксана.
– Но… вы… Может быть, вы останетесь? – спросил Николай, заглядывая своими пронзительными глазами прямо в ее сердце.
– Если уж вы такой проницательный… то должны знать, что я… не могу остаться… – ответила Оксана.
– Вы не можете, потому что думаете, что я… а я всего лишь буду писать ваш портрет. А вечером или… утром… как захотите… я сам отвезу вас домой…
– Нет! – выкрикнула Оксана, почувствовав, что непременно разрыдается, если он будет настаивать еще. Она хотела обратиться за помощью к Люде, но ни ее, ни Григория за столом уже не было. – Они… уехали? – с ужасом прошептала она.
– Ну что вы! Разве можно так думать о Люде! – отрезвил ее Николай. – Я просто уверен, что они удалились из деликатности и сейчас ждут вашего решения в машине.
Оксана, не сказав больше ни слова, схватила с вешалки свою дубленку, выбежала на улицу и забралась в машину Григория, как в бомбоубежище.
– Зря ты испугалась, – сказала ей Люда, когда они уже ехали в Питер. – Коля – порядочный человек. И если он сказал, что будет писать портрет, то только это и делал бы.
– Я никогда не смогу ему позировать, – проговорила Оксана.
– Почему?
– Боюсь…
– Глупенькая… Он хороший человек.
– Зато я… не очень…
Люда рассмеялась, обняла подругу за плечи, и они так и ехали, обнявшись, до самого Оксаниного дома.
Через несколько дней Николай приехал к Оксане прямо в комиссионку.
– Да не пугайтесь вы так! – рассмеялся он, усаживаясь против нее на стул, все в том же распахнутом партизанском полушубке и в том же толстом сером свитере под ним. – Я не за тем, о чем вы подумали, хотя не против бы и за тем… В общем, я хотел посмотреть ваш магазин.
– Зачем? – все так же испуганно спросила Оксана.
– Может быть, у вас найдется место для меня?
– В смысле?
– В субботу вы так быстро исчезли, что я не успел показать вам всего, что хотел.
– И что же вы хотели показать? – осторожно спросила Оксана.
– Дело в том, что я не только коллекционирую платки. Я занимаюсь еще и их росписью, по шелку. Про технику батик слыхали?
– Ну да…
– Я хотел бы у вас арендовать стенд или прилавок… Для выставки и продажи.
– Но почему в комиссионке? Не лучше ли отнести ваши платки в художественный салон?
– Будет лучше, но только тогда, когда руку набью. Понимаете, я только начал этим заниматься и… словом, не совсем уверен… А платки я как бы специально старю… будто они не новые. Если бы это был металл, сказал бы – что мои изделия с налетом патины, а про текстиль даже не знаю как и сказать. Может, и есть какое название, только я не в курсе, потому что этому никогда не учился, своим умом дошел. Да что там… – Он порылся где-то внутри своего полушубка, вытащил приличных размеров платок и расстелил его на Оксанином столе. – Вот смотрите…
Шелковый платок был темно-горохового цвета, будто с заломами от долгого лежания в сложенном состоянии. В его центре был изображен Медный всадник с гуляющими вокруг него барышнями в капорах и кавалерами в крылатках. Создавалась полная иллюзия того, что платок каким-то чудом сохранился с пушкинских времен.