– Я хочу… существуют любовные заговоры… Я читала об этом. Я даже сама пробовала… но у меня ничего не получилось.
– Вы пришли за приворотным зельем? – усмехнулась Глория.
Сима мучительно, до слез, покраснела.
– Это ведь большой грех – прибегать к колдовству? – выдавила она. – Но потом… я надеюсь, что отмолю! Схожу в церковь, покаюсь, и…
– Вы можете заплатить за это не только деньгами. Пользоваться приворотом опасно.
– Я знаю! Я жутко боюсь! Но… как же мне быть? Если нельзя приворожить его, то хотя бы сделайте так, чтобы он стал мне противен.
«Бедная глупышка, – думала Глория, глядя на девушку. – Ей дали денег, чтобы она купила любовь… пусть даже ценой душевных терзаний. Она не сможет забыть, что принудила мужчину к ответному чувству. Хотя… какое это чувство? Наваждение, которое он будет стремиться сбросить с себя, как липкую паутину. Она достойна лучшего. У нее наверняка есть поклонники помоложе…»
– У вас есть парень. Почему бы вам не переключиться на него?
– Олег, что ли? – взмахнула ресницами Сима. – Скажете тоже! Мне с ним скучно… Он говорит только о своем бизнесе. У него доля в ночном клубе для молодежи. Он сутками торчит там. У него на уме одни танцы, выпивка и девочки. И вообще… он бывший бандит.
– А доктор – интеллигентный человек, увлекается искусством, с ним можно побеседовать на любую тему… он тонко чувствует и улавливает нюансы женского настроения.
– Да…
«Еще бы, – мысленно продолжила Глория. – Именно женщины составляют его практику, и он давно выработал индивидуальный подход к каждой пациентке. Прежде всего он их очаровывает, а потом уже лечит. Если это можно назвать лечением. Не мудрено, что он очаровал и свою неопытную ассистентку! Он еще не стар, но уже вошел в пору зрелости…»
– Сколько Оленину лет? Тридцать пять… тридцать шесть…
– Тридцать четыре, – поправила ее Сима. – Вы почти угадали.
«Это проще, чем кажется», – чуть не вырвалось у Глории.
– Вы еще молоды… – сказала она вслух. – У вас все впереди. Вы еще встретите человека, который сделает вас счастливой.
– Мне нужен Юрий Павлович, – проявила упрямство гостья. – Я люблю его! А с Олегом мы вместе росли… он был старше и дразнил меня «конопатой жирафой». Я боялась выйти во двор из-за этого паразита! Теперь он вздумал жениться на мне. Соблазняет деньгами. Придумывает всякие небылицы про доктора. Шиш!
– Вы ему не верите?
– Кому? Олегу? Да он все врет! Кто он против Юрия Павловича? Ноль без палочки. И клуб этот его на бандитские деньги создан. Олег совсем сбрендил! Такое несет, аж уши вянут…
Сима разошлась. Глории пришлось выслушать много критики в адрес Олега и восторженные дифирамбы в адрес доктора.
– Значит, ваше решение окончательное? Приворотное зелье? – дождавшись паузы, спросила она.
Сима вдруг притихла и оробела.
– А… что с ним делать, с зельем? В еду подсыпать? Так мы… вместе не едим. Может, в чай подлить? Юрий Павлович не отравится?
– Хуже! – жестко отчеканила Глория. – Он потеряет свою волю, попадет под чужое влияние. Вам его не жаль? Принудительная любовь – штука горькая.
– Принудительная? – совершенно растерялась девушка.
Она машинально теребила бумажный платок, пока не изорвала его на мелкие клочки и не рассыпала по ковру.
– Ой… извините. Я такая недотепа… недавно зеркальце разбила. Это жутко плохая примета, да? С Юрием Павловичем ведь ничего не случится? Он полетел на симпозиум… а самолеты иногда падают…
Перед Глорией внезапно, без всякого повода, возникла картина – полутемная комната, лежащий на кровати человек… мужчина… он прикладывает к лицу компресс…
– А ваш доктор, часом, не заболел?
– Не-е-ет! – удивленно изогнула подкрашенные бровки Сима. – Я же говорю, он на симпозиуме…
– Сдается мне, он дома. Здесь, в Москве.
– Да вы что? Он сеансы отменил… я сама пациенткам перезванивала. Не всем, правда. У нас гарантируется полная анонимность лечения. Некоторые даже телефона не дают. Так что я объявление на дверях повесила, что Юрия Павловича до конца недели не будет.
Глория промолчала. Симе виднее, где ее работодатель – на симпозиуме или в своей московской квартире.
Однако ее предположение заронило в голову Симы зерна сомнения. Звонок Оленина по сотовому смахивал на местный – она вспомнила, что на дисплее не высветился код другой страны. Хотя, возможно, доктор звонил ей из аэропорта, перед рейсом…
Девушка тоже молчала, обдумывая услышанное. Принудительная любовь покоробила ее, заставила посмотреть на ситуацию под иным углом.
– Вы можете сделать так, чтобы Оленин… чтобы я перестала любить его? Если существует приворот, должен быть и «отворот».
– Нельзя купить любовь, нельзя и откупиться от любви! – отрезала Глория.
Гостья, казалось, не поняла ее.
– Я вам заплачу. Дедушка дал мне много денег. Он так и сказал: «Посоветуйся с Агафоном, внучка. Он растолкует, что в книге судеб про тебя написано… И средство даст для исцеления души». А где эта книга судеб? Вы по ней читать умеете?
– Нет такой книги.
– Вы же обещали помочь… – расстроилась Сима.
– Я не отказываюсь от своих слов. Расскажите мне все, тогда и решим, как быть.
Карлик застыл в своем углу, словно изваяние. Он не делал никаких знаков, не гримасничал, не подсказывал. Наблюдал, как Глория будет выпутываться.
Она размышляла о «книге судеб». Неужели ничего нельзя изменить? В таком случае лучше туда не заглядывать. Особенно молодым девушкам.
Ее посетило кошмарное видение: синее лицо… размазанная губная помада… веревка на шее… Неужели ни одной страницы из книги судеб не вырвать, не переписать заново?..
– Я все рассказала, – заявила между тем ассистентка доктора Оленина.
– А что у вас в сумочке?
– Косметика, кошелек… ключи от офиса…
«Она устраивает мне экзамен, – догадалась Глория. – Прикидывается простушкой. На самом деле наша с ней предыдущая беседа – всего лишь прелюдия к главному…»
– Я полагаю, вы мне кое-что принесли показать, – сказала она, руководствуясь внутренним импульсом. – Не так ли?
– Вы в самом деле… колдунья…
– Я бы не употребляла этого слова. Называйте меня Глория.
– Да, конечно, – смутилась девушка. – Я хотела проверить…
– Ну и как? Гожусь я на ту роль, которую должен был сыграть Агафон?
Сима отвела глаза и кивнула, испытывая неловкость.
– Я действительно принесла вам показать одну вещь… – Она полезла в сумочку и достала оттуда компьютерный диск в коробочке. – Это оставила для Оленина одна пациентка. Просила передать.
– Но поскольку доктор на симпозиуме… вы не удержались и…
Девушка держала коробочку в руке, не решаясь отдать ее Глории. Она обвела взглядом каминный зал в поисках приспособления для просмотра диска.
– Я поступила отвратительно, – призналась она. – Юрий Павлович доверяет мне, а я… Мне не следовало любопытничать. Если он узнает, то уволит меня.
– Вы просмотрели диск?
Она опустила голову в знак согласия.
– Я не должна была этого делать. Но та женщина, Айгюль, мне кажется, открыто соблазняет доктора. Она задалась целью стать его любовницей. Я, оказывается, жутко ревнивая! Я ломала голову, что может быть записано на диске. Неужто стриптиз какой-нибудь? Танец живота с раздеванием? У этой Айгюль ни стыда, ни совести…
– Вы подслушиваете во время сеансов?
– Нет! Хотя… что греха таить… я пыталась. Дверь плотно пригнана, и звукоизоляция в кабинете Юрия Павловича такая, что ничего не услышишь. Но… посмотрели бы вы на Айгюль! Тут и подслушивать не надо. Она же… – Сима махнула рукой и протянула Глории коробочку с диском. – Сами можете убедиться. Я ничего не выдумываю! Она нарочно принесла диск… а доктора не оказалось.
– Вы ее не предупредили об отмене сеанса?
– Я не могла. Айгюль не давала своего телефона. Она шифруется. Имеет право. Юрий Павлович сам завел такой порядок.
– Вы предложили ей оставить диск в приемной?
– Не совсем… Я только сообщила, что доктор на симпозиуме. Она покрутилась… потом достала диск и спрашивает: «Можете передать это Оленину, когда он вернется?» Я согласилась. Она добавила, что уезжает отдыхать, поэтому на сеансы пока ходить не будет. Я записала все в журнал, как положено. Айгюль положила диск мне на стол, попрощалась и ушла…
– Больше вы ее не видели?
– С того дня нет.
– Что на диске?
– Давайте вместе посмотрим, – предложила Сима. – У вас есть компьютер?
– Ноутбук, – кивнула Глория.
– Вы меня осуждаете? – спросила девушка, не глядя на собеседницу. – Я не должна была открывать этот диск, но… меня просто подмывало узнать, что принесла Айгюль. Я не удержалась! Обстоятельства как будто сами подталкивали меня к этому. Доктор уехал, диск лежал в ящике моего стола… я постоянно думала, что на нем записано…
– Мы, женщины, унаследовали любопытство от нашей прародительницы, – улыбнулась Глория. – От Евы. Оно сидит у нас в генах. Зачем сопротивляться собственной сути? Я бы на вашем месте поступила так же.
– Да?
Сима с явным облегчением вздохнула и перестала кусать губы, складка на ее лбу разгладилась.
Глория попросила Санту принести ноутбук и вставила диск в дисковод…
Глава 7
Конец XIX века, ХарьковБанкирский дом «Роман Рубинштейн и сыновья» давал кредиты под залог недвижимости и драгоценностей. К его услугам прибегали как представители аристократических фамилий, так и купцы, заводчики и фабриканты.
После смерти основателя, сколотившего капитал на торговле ценными бумагами, его сыновья – Лев и Адольф – значительно приумножили отцовское состояние. Они занялись оптовыми закупками сахара. Братьям принадлежали уже несколько банков, сахарные и пивоваренные заводы. В делах они по-прежнему придерживались правил, установленных Романом Рубинштейном, благодаря чему их коммерция процветала, а капиталы росли как на дрожжах.
Рубинштейны стали баснословно богаты. Они тратили большие суммы на благотворительность и не скупились, когда речь шла об искусстве. Блестяще образованные Лев и Адольф знали толк в живописи и музыке, любили поэзию и театр. Нередко в их домах устраивались вечеринки с импровизированными концертами, в которых принимали участие известные музыканты и артисты.
Вот и сегодня они собрались послушать молодого, подающего надежды пианиста. Адольф предложил выделить деньги на его обучение в Петербургской консерватории.
– Я не против, – согласился Лев. – Папа, думаю, тоже не стал бы возражать.
Основатель банкирского дома Рубинштейнов сурово взирал на своих отпрысков с портрета, висевшего в его бывшем кабинете. Сыновья оставили здесь почти все, как было при отце. Только обновили обивку мебели и заменили несколько деревянных панелей, источенных жучком.
– Как твоя жена? Поправляется? – спросил Адольф.
– Медленно, – вздохнул брат. – Доктора пугают нас, советуют ехать за границу на лечение. Но Эрнестина слышать об этом не хочет. Она обожает наш дом и сад – ей здесь легко дышится.
После рождения дочери жена Льва совсем расхворалась. Жаловалась на боли в груди, меланхолию и несварение желудка. Она исхудала, перестала делать визиты и принимала у себя только самых близких.
– Ида растет, а Эрнестина тает, – с горечью посетовал Лев. – Просто не знаю, как быть. Пригласил светило медицины из Москвы, погостить и заодно обследовать жену. Жду, надеюсь. Выслал ему аванс в счет консультации и неудобств, связанных с переездом.
– Крепись. Наша мать тоже не отличалась железным здоровьем. Помнишь ее вечные недомогания и запах камфары в спальне?
Брат кивнул.
– Я боюсь потерять Эрнестину… – признался он. – Меня гложет постоянная тревога. Не дай бог с ней что-нибудь случится.
– Может, отменим вечеринку?
– Нет, что ты! Жена хоть немного отвлечется… она так любит домашние концерты.
– Ты прав. Ей будет приятно…
Лев молчал, постукивая пальцами по мраморной столешнице.
– Тебя еще что-то тревожит?
– Понимаешь, тут такое дело… – Он нахмурился и поднял глаза на Адольфа. – Один заемщик заявил о своем банкротстве. Он не сможет вернуть кредит.
– Кто?
Лев назвал фамилию, которая ни о чем не говорила брату.
– Мелкий торговец, который взял деньги на строительство лесопилки.
– Всего-то?
– Урон невелик…
Лев чего-то не договаривал. Он встал и полез в сейф, встроенный внутри шкафа с тяжелыми деревянными дверками. Звякнул ключ. Банкир повернулся и водрузил на стол темную, ничем не примечательную шкатулку. В таких пожилые дамы обычно хранят наперстки, нитки и булавки.
Адольф с недоумением уставился на шкатулку.
– Ну, что здесь? Фамильные бриллианты лесопильщика?
Лев остался серьезным.
– Не совсем… Эту вещицу заемщик предложил мне в обмен на долг. Я беру шкатулку, и наш банк считает кредит возмещенным.
– Ты шутишь? – улыбнулся Адольф. – Шкатулка копеечная. Еще и видавшая виды. Где сей несостоятельный господин хранил ее? На чердаке? Или в дровяном сарае? Она вся в царапинах, потрескалась.
– Ценность заключается не в самой шкатулке, а в ее содержимом.
Адольф потянулся к шкатулке, но Лев накрыл ее ладонью, опередив брата.
– Я хочу взглянуть, что там внутри…
– Не торопись. Сначала выслушай.
Из двух братьев Лев слыл более увлекающейся и романтической натурой. Он был подвержен приступам неуемной щедрости, которые сменялись неоправданной скупостью. Словно стремился компенсировать собственную расточительность бережливостью. Похоже, он поддался на мольбы несчастного банкрота и сжалился над ним. А теперь пытается убедить Адольфа в своей правоте.
– Раз ты решил простить клиенту долг, так тому и быть, – сказал тот. – Рубинштейны от этого не обеднеют.
– Ты не понял… – вздохнул Лев. – В этой шкатулке – величайшая ценность!
– Какая?
– Помнишь блюдо, которое ты купил на аукционе во Франкфурте?
– Я приобрел там много посуды…
– Декоративное блюдо, резное и позолоченное, со сценой пира, – объяснил Лев. – Ты еще подарил его Эрнестине.
– А! Твоя жена пришла в восторг от блюда, – кивнул брат. – Разумеется, я тут же преподнес ей понравившуюся вещь. На блюде изображен пир у царя Ирода.
– Жена поставила блюдо на видное место в зале. Один из наших гостей, знаток религиозных сюжетов, рассказал Эрнестине историю сего рокового сборища… Девушка, которая кружится в танце, развлекая пирующих, – это Саломея. Падчерица тетрарха[8] Галилеи. Либо его внучка. Родственные связи древних невероятно запутаны.
– Ты не знал? – удивился Адольф. – Разумеется, на пиру танцует Саломея.
– Скажи, чем художников так привлекает ее образ? Многие изображали Саломею на своих полотнах, на фресках и даже на барельефах. Донателло, Верроккьо, Боттичелли, Караваджо, Рубенс, Рембрандт… Великие имена! Признанные гении. Что они пытались выразить?
– Вероятно… в Саломее соединились красота и жестокость. Порок, заключенный в чудесную оболочку. Великолепное, роскошное зло. Саломея – демон-искуситель в женском обличье…
Лев Рубинштейн продолжал держать ладонь на крышке шкатулки, Адольф же терялся в догадках, что там, внутри.
– Она потребовала в награду за свой танец голову пророка Иоханаана, – добавил Лев. – Иначе говоря, Иоанна Крестителя.
– Ну да… так написано в Евангелии. Ты сомневаешься?
– Кто я такой, чтобы подвергать сомнению Священное Писание?
Терпение Адольфа иссякло:
– Открой же шкатулку. Ты меня заинтриговал. Раз ты заговорил о Саломее…Что там может быть внутри? Волосы пророка? Кусочек рубища с засохшей кровью? Боюсь, тебя обвели вокруг пальца, Лева. Мошенник выдал за святыню обычную подделку.
– Разве ты не чувствуешь?
– Что? Что я должен чувствовать, скажи на милость?
Лев, не отпуская крышки шкатулки, повел свободной рукой в воздухе.
– Ее дыхания… запаха благовоний, которыми она натерла свое тело перед выступлением…
– Кого?
Адольф невольно потянул носом. Ему в самом деле показалось, что он ощущает слабый аромат мускуса и амбры…
– Ты, право, слишком увлекся. И меня увлек! – рассердился он на брата. – Хватит загадок. Покажи мне свое приобретение. Если это клочок волос, будь уверен, что хитрый лесопильщик обманул тебя. Он выстриг собственную прядь. Или запачкал обрывок рогожи бычьей кровью.
– Это не волосы, брат. И не кровь. Это… Не представляю, как он мог расстаться с реликвией…
– Да что там, в конце концов?
Адольф встал и наклонился над шкатулкой. Запах амбры и мускуса усилился. Брат убрал ладонь, и шкатулка осталась стоять – темная и древняя, как Ковчег Завета.
– Ковчег был золотым, если мне не изменяет память, – растерянно пробормотал Адольф, не решаясь прикоснуться к шкатулке. – Лева, открой ее…
– Изволь…
Черный Лог. Наше времяТо, что появилось на экране ноутбука, поразило Глорию своеобразной пластикой, страстью и мрачной изысканностью. Она переживала то же, что переживала Сима, впервые просматривая запись, – возбужденное восхищение.
Перед зрителем открывалась древняя библейская ночь, полная желтого света луны и жажды наслаждений. В этой ночи вдруг ослепительно вспыхнула звезда – феерическим вращением развевающихся покрывал, блесток и прозрачных вуалей. Звездой оказалась… женщина, с ног до головы укутанная в яркие ослепительные материи. Каждый поворот ее головы, каждые поза и жест были выверены с графической точностью. В них сквозили чувственная нега Востока, затаенная порочность и роковая неудержимость, влекущая к гибели…