Облегченно выдохнув, Марина покидала мрачные стены. «И как здесь люди работают целыми днями из года в год?», — вопрос вертелся в голове все время, пока она шла по коридорам и спускалась по лестнице. На улице ее ждал Ярослав, лицо его сияло, как ни старался он скрыть это от окружающих. Он открыл дверцу машины и помог коллеге сесть. Уже закрывая дверь со своей стороны, спросил:
— Марин, ну как ты? — и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Сегодня скачки, отборочные заезды, в воскресенье — открытие сезона. Предлагаю поехать.
— Нет, не сегодня, я устала, да и дело еще есть. Давай-ка лучше по записке. У меня есть результаты. Думаю, тебе нужно срочно позвонить Горячеву, нужно еще много сделать.
— Марин, рабочий день уже закончился, ну что ты, в самом деле? Завтра с утра сама и доложишь! — Краснов явно ожидал другого ответа и не хотел сдаваться. Но Марина настаивала на своем.
— Человек уже год сидит, и сидит зря! Верно в народе говорят: «От сумы да от тюрьмы…». А представь на его месте любого из своих близких! Мало того, что соседство там, прямо скажем, не салонное, в опасности его здоровье — это же рассадник туберкулеза и прочей мерзости, заболеваемость почти стопроцентная. А мечта его жизни? Он только-только приступил к ее осуществлению — и тут все рухнуло. Но главное, убийца на свободе! А ты говоришь — завтра! Нет, ты сейчас же отвезешь меня в офис, там при мне сделаешь все необходимые звонки и оформишь заявки. А по дороге я все тебе расскажу.
Такой напористой и деловитой Ярослав не видел Марину никогда. Эта мягкая, деликатная миловидная женщина всегда казалась такой беззащитной, да, по сути, и была такою. Ее жизненная драма тому доказательство. Но сегодня… Что случилось с ней после встречи с женой генерала? Или это записка оказала такое воздействие? Если она воюет за совершенно незнакомого ей человека, то какой верной подругой станет тому, кого выберет в спутники жизни? Господи, спасибо тебе за такой подарок! Мысли эти промелькнули в голове Ярослава мгновенно, но сам он виду не подал. Ни растерянности, ни удивления не отразилось на его лице.
— Марина, я же не знал, что все так серьезно и срочно. Конечно, мы едем немедленно, — проговорил он, поворачивая ключ в замке зажигания, — Давай, выкладывай.
Постепенно успокаиваясь, Марина начала рассказ.
— Записку писал мужчина, но это был не Ремезов и не убитый. Человек страшный, убийца, он злобно усмехался, вставные зубы — золотые, не имитация. Все его тело покрыто татуировками: множество перстней и куполов говорит о неоднократной судимости, значит, его фото и описания есть в картотеке. Это на руках. Портрет Сталина — тоже не у каждого на груди, а справа — волк, воющий на луну — наверное, тоже что-нибудь да значит. Но самое интересное — на спине вдоль всего позвоночника — огнедышащий дракон с огромными кольцами, с чешуей, с острыми когтями на лапах, простирающий крылья до самых плеч — кончики крыльев выглядят как погоны. Я чувствую, что таких драконов немного, и он им очень гордился. Ты запоминаешь? Дальше. Мне надо, чтобы вы с Горячевым нашли хозяина дракона по картотеке, а он непременно там есть! И еще, мне нужно знать о судьбе лаборатории Ремезова.
* * *Уже поздним вечером Марина решилась заглянуть к Але. Ее всегда тянуло к этой деловой, энергичной женщине, сумевшей устроить свою жизнь так, как ей того хотелось — по крайней мере, так казалось Марине. И если уж с кем говорить по душам, по-девичьи — то с Алей. Кроме того, был и формальный повод для встречи — Марине хотелось поскорее, не дожидаясь летучки, узнать, сможет ли Аля увидеть что-нибудь по фотографии из альбома Екатерины Николаевны Садовниковой.
Дома у Али вкусно пахло борщом и пирожками. Марина всегда удивлялась, как у Сочиной получилось так изменить свой образ жизни — ведь она почти все детство и юность провела в цыганском таборе, кочевом и неугомонном, а теперь вовсю занималась хозяйством, заботилась о муже и сыне. Только в гардеробе Али еще заметен был цыганский колорит, но это сейчас даже модно.
И еще одна черта осталась у Али от цыганского воспитания — гостеприимство. Несмотря на поздний час, Сочина искренне рада была видеть Марину, только немного поворчала для виду в трубку, когда Марина набрала ее номер, чтобы договориться о встрече. Выдав гостье мягкие тапочки и усадив ее за стол, Аля поила гостью чаем с домашней выпечкой.
— Ну, что стряслось-то? — спросила Аля. Она и себе налила чашку чая, и теперь сидела за столом, выжидательно глядя на Марину и подперев рукой подбородок. — Ко мне просто так не приходят.
— Даже старые друзья? — улыбнулась Марина. На нее навалилась усталость от всего этого долгого дня, а теперь, за чашкой ароматного чая со свежими, с пылу-с жару картофельно-мясными пирожками, она как-то незаметно для себя начала расслабляться, даже словно бы впадать в какую-то вечернюю полудрему, полунегу.
— Даже друзья, если уже поздний вечер, — улыбнулась Аля в ответ. Ее глаза светились добротой и мудростью. — Выкладывай, не тяни.
— У меня тут дело одно… хочется в нем побыстрее разобраться. Я фотографию взяла, можешь глянуть? Вот мужчина рядом с невестой, хочу понять, как он оказался втянутым в эту историю. Он сейчас сидит по ложному обвинению, вот что обидно.
— Ну ладно, фотку я гляну. Ты лучше расскажи, что тебя так тревожит. Я же вижу.
Марина смутилась. Неужели и вправду было так заметно? Или это только Аля, с ее наметанным взглядом гадалки, видела все? У нее действительно никак не шел из головы сегодняшний разговор с Ярославом — да что там, не разговор, а почти ссора. Видно, все дело в ней — не умеет она с мужчинами. Петр от нее ушел, и Ярослав, похоже, надолго не задержится…
Как могла, Марина пересказала Але всю ситуацию. Сочина только усмехнулась.
— Если б все в жизни было так просто, тут — черное, там — белое. Оба вы взрослые люди, и юношеских «заскоков» можно не бояться, но ведь и за плечами у вас разное. У тебя был муж, и ребенок был — да не дала судьба счастья семейного испытать. И у него все не так просто, сама знаешь.
— Мне вот сегодня показалось — не подхожу я ему. Вот он и пытается меня под себя перекроить, переделать. Но и я ведь уже не девочка, мне перестраиваться не с руки… Выпить хочется. Да нет, нет, я не буду, — испуганно добавила Марина, — это так, к слову пришлось. Устала я сегодня.
Именно Аля когда-то — не так давно, а кажется, будто уже годы назад — посоветовала Марине перестать искать спасения от бед на дне бутылки. Наверное, не всякий ее поймет, но до этого Марина, устав биться о стены одиночества, устав от слез, которыми оплакивала погибшего ребенка и ушедшего к другой мужа, не пожелавшего делить с ней это горе, стала часто выпивать. Как это водится — сначала от случая к случаю, по праздникам или, наоборот, в самые тяжелые дни, а потом и не заметила, как это превратилось в привычку. Горькую, смертельно опасную привычку. Аля тогда смогла как-то встряхнуть ее, убедила, что жизнь еще не прожита — и еще сказала, что ее ждет новая любовь. Все сбылось, но вот сегодня Марина задумалась, а стоит ли новая жизнь душевных терзаний, опять поджидавших ее за углом?
— Перестраиваться, перекраивать, прогибаться… А кто сказал, что человек должен остаться таким, каким мать родила? Мы все время меняемся, а немного измениться ради любимого тобой человека — дело святое. Через это все проходят. Кто за свою свободу пуще любви держится — остается один, кто любовью пуще себя самого дорожит — рискует свою собственную жизнь потерять, растворить. Во всем нужен баланс. Хоть недосоли, хоть пересоли — а все равно невкусно будет.
— У тебя-то всегда вкусно. Спасибо тебе, Аля, — улыбнулась Марина, — ты всегда умеешь помочь. И в семье у тебя мир да благодать. И как у тебя это выходит?
Аля в ответ только махнула рукой.
— Чужая-то трава — она всегда зеленее. Я не жалуюсь, но и у меня не всегда все гладко выходило. Ну, давай свою фотографию, посмотрю.
Глава 7
Утром следующего дня Горячев вызвал в кабинет несравненную Леночку Марченко, 28-летнюю красавицу-следователя, работающую в его отделе, самую кропотливую из сотрудников — то ли в силу великого женского начала в ней, то ли просто в силу характера. Вот и сейчас именно Леночке Горячев решил поручить поиск хозяина дракона по картотеке. Попросив отложить все дела и не затягивать с поиском, он оставил ее в кабинете работать с базой данных. А сам направился к столу Игоря Валуйского. Тот сидел за столом и, не торопясь, потягивал крепкий кофе.
— Филонишь? — не спросил, а, скорее, утвердительно произнес Горячев, — Давай, выкладывай, что там на скачках.
— Скачки прошли на удивление динамично: лошади скакали резво, люди вскакивали бодро, пацаны кричали громко, — Игорь откровенно хохмил, но Горячеву было не до шуток.
— Скачки прошли на удивление динамично: лошади скакали резво, люди вскакивали бодро, пацаны кричали громко, — Игорь откровенно хохмил, но Горячеву было не до шуток.
— Не ерничай! Без тебя знаем, новости у нас оперативные. По заданию что? — Горячев не очень приветствовал панибратство. — Видел?
— Видел! И слышал! В следующий выходной планирует ставить по-крупному. Будут большие бабки, — Игорь вскочил со стула, поставил чашку с недопитым кофе и, делая под козырек, ответил коротко. — Василич, я все в отчете написал, не переживай, у нас еще неделя, успеем подготовиться.
— Сказал же, не ерничай. Ладно. Марченко не отвлекай, я ей срочную работенку дал, а сам сейчас пробей-ка мне данные по лаборатории Ремезова Александра Николаевича: адреса, телефоны там, кто теперь вместо него, чем занимаются, ну, в общем, всю информацию, поподробнее.
Раздав задания, Горячев взялся за трубку телефона: испросить разрешение на встречу следователей с осужденным за убийство, не возобновляя при этом расследования, было делом не то чтобы трудным, но рутинным, долгим, требующим не только связей, но и особого подхода к тем, кто решение это принимал.
Наверное, силы небесные благоволили сегодня всем, и ему в том числе, потому что, приготовившись к нескончаемым препирательствам со своим руководством, долгому и нудному объяснению причин и целей, он с неожиданной легкостью одолел все нужные переговоры и уже к обеду ждал посыльного с пропуском в колонию, где отбывал свой срок генеральский шурин. К этому времени подоспела с результатами поиска и Леночка Марченко.
Оказалось, что людей с таким набором татуировок было не так уж и много. Трубин был уже очень стар и после последней отсидки отошел от дел, его чахотка — а она не жалеет никого за колючкой — оставляла ему не так много шансов, поэтому старик купил себе дачку в сосновом бору и занялся выращиванием экзотических растений.
Степан Крошка (фамилия совершенно не подходила этому бугаю) во время совершения убийства уже две недели находился под арестом по очередному эпизоду, да и внешне не подходил под описание, данное Мариной Лещинской и Сергеем Скрипкой.
Жора Горгиа, он же Георгий Горгиадзе, взрывной кавказец 37 лет, скончался после драки в колонии при очередной отсидке месяцев пять или шесть назад. «Надо будет перепроверить этот факт», — подумал Горячев.
Последним из списка Лена назвала Анненского Бориса Павловича. Этот «господин» отмотал две трети очередного срока и вышел по амнистии, хотя статья, по которой он был осужден в последний раз, не предполагала такой возможности. Время освобождения Анненского не совпадало с днем убийства на даче Ремезова ровно на две недели, те самые две недели, в которые и произошли пропажи часов у жены генерала…
Но не это удивило Горячева. А то, что именно Анненского разрабатывал в настоящее время по совершенно другому делу их отдел. Целый ряд преступлений тянулся за страшным человеком с дворянской фамилией.
Перезвонив Краснову, Горячев занялся делами, не терпящими отлагательств. Ведь весь завтрашний день им предстояло провести с Мариной в колонии.
* * *Окна в квартире Марины выходили на набережную. Все, кроме одного. Окно кухни, как чаще всего бывает, смотрело во двор. Без пяти шесть во дворе прошуршали шины, Марина с кружкой утреннего кофе в одной руке и бутербродом в другой выглянула в окно. Из открытой двери служебного ГАЗика выглянула голова Горячева, он смотрел вверх. Марина помахала рукой, сделала последний глоток кофе, ополоснула кружку. Выходя с кухни, прихватила подготовленный заранее пакет с бутербродами и термосом.
Ровно в шесть выехали со двора. Горячев сидел впереди, рядом с водителем, Марина устроилась на заднем сидении. Утро раннее, дорога дальняя, почти три часа ехать, можно и подремать. Предусмотрительный водитель захватил пару небольших подушечек. Марина расположилась поудобнее и прикрыла глаза. На ночь светофоры в городе переключаются на предупреждающий желтый, машин почти нет, и ГАЗик без остановок выехал на трассу. Асфальт с шорохом стлался под колеса ровной черной лентой, и машина летела ровно, без толчков и раскачивания. Ничто не мешало Марине, но уснуть не удавалось. То ли кофе был крепок, то ли вчерашний разговор с Алей не давал покоя.
«Измениться ради любимого тобой человека — дело святое» — так вчера сказала Аля. Действительно, нужен баланс, гармония. Только где эта невидимая глазу граница, переступив которую, теряешь себя, растворяешься в любимом? Марина это уже проходила и знала, как больно отрывать часть себя, безвозвратно растворенную в другом человеке. Она боялась любви, не хотела ее, но Любовь не привыкла спрашивать позволения, и кажется, настигала Марину, накрывала своими крыльями. Сопротивление бесполезно?
ГАЗик остановился у ворот колонии. После проверки документов дежурный открыл ворота, и машина подъехала к крыльцу административного корпуса. Марина вышла вслед за мужчинами и осмотрелась. Высоченный забор был наращен еще и несколькими рядами колючей проволоки. Двор забетонирован, ни клочка травы. Отовсюду тянуло холодом, и Марина поежилась. Вслед за Горячевым поднявшись на крыльцо, Марина взглянула на синеющий обрывок неба, как в последний раз, глубоко вдохнула и словно нырнула в дверь. Коридор оказался светлым и просторным. Тревога постепенно рассеивалась. С удивлением входила Марина в кабинет начальника колонии: стол был накрыт скромной клеенчатой скатертью, посередине стояло блюдо с пирожками и булочками, а вокруг него сверкали стаканы в серебристых подстаканниках. В углу кабинета на маленьком столике пыхтел самовар.
— Сейчас чайку с дорожки, а потом и за дела, — начальник колонии обнял Горячева, похлопывая по спине. Затем пожал руку водителю, знаком приглашая за стол. Наконец увидел Марину, — Проходите, милая барышня, не стесняйтесь. Не бережете красавицу, неужто без нее никак. Хотя мы таким гостям всегда рады, — и обращаясь снова к Горячеву, — Маневичу сказал, завтра, мол, твой крестный отец приезжает, так он с пяти утра на кухне колдовать начал, пирожков вот напек. Скоро на волю, чем без него гостей потчевать буду! Осенью выпускаю шеф-повара моего…
— А вы ученика ему приставьте, из молодых, — предложил Горячев.
За чаем разговор крутился вокруг былых событий и встреч, и ни слова о цели приезда. Марина с интересом слушала реплики мужчин, узнавая неожиданное о своих коллегах. Оказывается, Горячев наезжал сюда время от времени, встречался с теми, кто проходил по следствию и был осужден, интересовался поведением, новыми увлечениями, именно он «пробил» программу по организации курсов резчиков по дереву. Благодаря пробивному характеру Николая Васильевича здесь организовали художественную мастерскую народных промыслов, приусадебное хозяйство с птицефермой. Его же стараниями была открыта и мебельная мастерская, планировалось построить часовню и пригласить звонаря обучать зэков колокольному звону. С начальником колонии они давние друзья: Андрей Андреевич был отцом сослуживца, погибшего в перестрелке при взятии крупной банды. Горячев, сам рано потерявший отца, заменил старому майору сына. Марина слушала, широко раскрыв глаза: оказывается, осужденные, зная здешние условия, сами просились сюда для отбывания наказания, но не каждый мог попасть в это «райское место». В эту колонию определяли только тех, кто действительно раскаялся и встал на путь перевоспитания.
Полчаса за чаем и беседой пролетели почти мгновенно. Поблагодарив гостеприимного хозяина, Горячев и Марина направились в красный уголок колонии. Пора приступать к делу.
После непринужденной беседы за самоваром Марина почувствовала себя спокойнее. Расположившись за столом, она разложила на нем письменные принадлежности и большой блокнот. Все, к встрече с Ремезовым она готова. Горячев разместился в соседней комнате, видно было, что он наготове прийти на помощь словом и делом. Марина уговорила его не смущать Ремезова своим присутствием, и он, хоть и скрепя сердце, но согласился.
В дверь постучали. Получив разрешение, в дверной проем втиснулся высокий худой человек в очках. «Заключенный Ремезов прибыл», — растерянно перебирая в руках кепку, повинуясь жесту Марины, он прошел к столу и сел на приготовленный для него стул. В его глазах жила мучительная тоска.
— Здравствуйте, Александр Николаевич! Садитесь поудобнее, разговор у нас с вами будет длинным.
Глава 8
Обстановка, конечно, не располагала к расслабленной, доверительной беседе — полупустая комната, казенные стол и два стула, маленькое окошко за спиной, за дверью — два конвоира. Все это смущало даже саму Марину, не оставляя ей и Ремезову других ролей, кроме «следователь — преступник». Но человек, сидевший напротив нее на жестком стуле, низко опустивший голову и смотревший только на свои ладони, лежавшие на коленях, преступником не был — и об этом следовало помнить прежде всего.