Помимо приятных чувств, которые вызывал ребенок, ей было приятно то, что половина официального Вашингтона включилась в игру около ее большой карты. Не только Николлет и Хасслер, навещая ее три-четыре раза в неделю, утверждали, что ее безграничная вера в способности мужа побуждает приписывать ему чрезмерно большие дневные переходы, но и другие шутили по этому поводу. Она рассмеялась, когда Сэмюэл Морзе сказал:
— Что ты за жена, Джесси? Твой муж не может избавиться от твоего всевидящего ока даже на необжитых землях.
Когда Джеймс Бьюкенен прокомментировал: «Вижу довольно большие костры, они обогревают лейтенанта, Джесси. Я надеюсь, что вы не учините лесного пожара», она была вынуждена ответить:
— Не беспокойтесь, Джеймс Бьюкенен, когда-нибудь появятся города на местах стоянок лейтенанта Фремонта, где горели его костры.
В те месяцы, когда шла подготовка к экспедиции, миссис Бентон принимала большее участие в семейной жизни, чем когда-либо за последние несколько лет. Казалось, у нее даже появилось чувство гордости за то, что ее зятю доверили возглавить экспедицию. Затем Джесси заметила, что подъем энергии у матери стал иссякать. Однажды вечером она с ужасом заметила, что лицо матери свело судорогой — уголок ее правого глаза и правая бровь сдвинулись наверх, а левый уголок рта и левая щека сместились вниз. Придя в спальню матери пожелать ей доброй ночи, Джесси увидела, что искаженное лицо матери породило страх в ее глазах.
На следующее утро Мейли не смогла разбудить миссис Бентон. Она с криком побежала за сенатором Бентоном. Джошаам поспешил за врачом, который сразу же пришел и, запинаясь, сообщил Тому Бентону, что его жену разбил паралич. Томас Бентон стоял, словно его оглоушили палкой, его глаза налились кровью, а большое лицо обмякло.
Следующие три дня были мучительными для Джесси. Отец не отходил от кровати больной, старался вдохнуть жизнь в ее белые неподвижные руки, разговаривал с ней, целовал ее губы. На третий день вечером Джесси вошла в темную, заброшенную библиотеку и увидела отца: он уставился в окно и молча плакал. Она подошла к нему, положила руку на его плечо. Спустя минуту он успокоился:
— Джесси, ты не можешь знать, что это такое… не иметь возможности дать ответ. Словно тебя ударили в темноте, ты не знаешь, кто твой противник… не знаешь, куда повернуться, что сказать и сделать. Я никогда не чувствовал себя беспомощным, но теперь…
Слова и облик страдающего отца глубоко врезались в ее память.
На следующее утро на открытых глазах миссис Бентон непроизвольно задрожали веки, а сама она лежала без движения. Затем она улыбнулась, как бы говоря семье, что ее смерть — не конец всего. Элиза взяла на себя ведение домашнего хозяйства. Джесси оставалась большую часть времени с матерью, иногда читая ей Библию. На десятый день миссис Бентон дала понять, что хочет поговорить с дочерью. Джесси ждала несколько минут, прежде чем миссис Бентон смогла собраться с силами:
— …Не вина отца… я не могла… получать удовлетворение… не вина отца…
Она молчала несколько минут, закрыла глаза, затем открыла их вновь:
— Я была… больше… ты не должна… осуждать отца. Помни, Джесси… не его вина.
Голова миссис Бентон опустилась на подушку, по ее щекам пробежали слезы. Джесси поняла, что мать старалась изо всех сил вычеркнуть из памяти дочери упрек или горечь, которые могли остаться после их разговора во время поездки в Черри-Гроув. И она поняла, как долго придется подниматься по крутой дороге, чтобы стать хорошей женой.
_/6/_Шел девятый месяц ее беременности, когда пришло известие, что Джон и его группа благополучно вернулись в Сент-Луис.
— Я надеюсь, что лейтенант появится здесь во время рождения твоего ребенка, — заметил ее отец.
— Он появится.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Потому, что я подожду, — упрямо ответила она.
28 октября Джон переступил порог дома Бентонов. Его темные волосы отросли и сзади лежали на воротнике мундира. Поздоровавшись с членами семьи, он поднялся в комнату миссис Бентон, поцеловал ее в щеку и сказал, что его радует ее улучшившееся самочувствие. Джесси отвела его в свою гостиную, где они сели в креслах перед камином.
— Сожалею, что я располнела, дорогой. А ведь так хотелось быть красивой к твоему возвращению.
— Если бы ты не была столь красивой перед моим отъездом, то не была бы такой раздувшейся сейчас. Не беспокойся, я подожду нашего второго медового месяца.
Она достала гребень, щетку и ножницы, предложила ему сесть на край кровати и опустилась на колени перед ним. Накинув полотенце на его плечи, она расчесала его длинные волосы. После того как она отстригла их настолько, насколько хватило смелости, Джесси встала перед ним со словами:
— Теперь передо мной вновь мой прекрасный лейтенант, — и нежно поцеловала его.
Он посадил ее на кровать рядом с собой.
— Ты, кажется, оголодал, — сказала она, проведя пальцами по его впалым щекам. — Мы откормим тебя водяными черепахами и добрым ростбифом.
— Хочешь, чтобы я был такой же толстый, как ты сама?
На следующий день она спала долго, допоздна, обретя покой, которого она лишилась в те месяцы, когда он отсутствовал. Открыв глаза, она увидела залитую солнечным светом комнату, но рядом с ней мужа не было. Она обнаружила его в библиотеке: он лежал на животе на ее большой карте с карандашом в руке. Карту он снял со стены и что-то рисовал на ней. Он поднял голову, почувствовав ее присутствие.
— Когда я впервые вошел сюда и увидел эту карту на стене, — сказал он, — я подумал, что лишился рассудка. Не знаю, как долго я стоял перед картой, прежде чем осознал, что это сделала ты.
— Я, — засмеялась Джесси, — и все другие в Вашингтоне: Николлет, Хасслер, полковник Аберт, генерал Кларк, полковник Кирни, генерал Скотт, сенаторы Бентон, Линн, Криттенден, Кинг, твой друг — ботаник из Гарварда и половина любителей-астрономов в столице.
Он подвел ее к карте и подставил стул.
— У тебя масса ошибок. Ты продвигала нашу экспедицию слишком быстро. Ты не предоставила нам времени, необходимого для перехода через Скалистые горы. Ты не учла часть времени, требуемого для перехода небольших каньонов и рек, о которых, возможно, у тебя не было сведений. Но посмотри, как близка была твоя линия к моей!
Джесси указала пальцем на значок лагерного костра у Биг-Сэнди.
— Это была ночь, когда мне не хватало тебя более всего. Поскольку я не могла быть там, то постаралась предоставить тебе больше всего удобств. Я отметила твою стоянку около студеной реки, чтобы ты мог искупаться после дневного перехода, и к тому же в месте, где много дичи…
Вошел Джошаам, широко улыбаясь, его короткие черные штаны были закатаны до колен. Он поставил на столик любимые блюда Джона — бараньи отбивные с картофельным пюре, взбитый омлет, кукурузные лепешки с черносмородинным джемом и большую кружку кофе со сливками. Когда муж набил трубку свежим табаком, Джесси сказала:
— Ты должен рассказать все о своей экспедиции. К полудню наш дом будет переполнен. Но я хочу услышать первая, и самый интересный рассказ.
Он молчал какое-то время.
— Ты помнишь, как мы договорились, что я проведу некоторые исследования после того, как нанесу на карту Южный перевал?
— Да.
— Так вот, мы с трудом поднимались по долине Пресная Вода и 8 августа достигли Южного перевала. Это был очень широкий развал, и мы подошли к нему под таким плавным углом, что мне было трудно установить точный пункт континентального раздела. Не было ущелья. Вместо него мы нашли широкую песчаную дорогу, которая медленно и ровно поднималась к высшей точке, примерно на отметке двух километров над уровнем моря. Мы прошли к истокам Грин-Ривер и прошли по ее руслу до Колорадо. После этого перед нашими глазами возник самый великолепный вид, какой я когда-либо видел: цепь гор Уинд-Ривер, громоздящихся одна над другой, с их снежными шапками, сверкающими в ярком свете августа.
— Есть ли чьи-либо отчеты о горной цепи Уинд-Ривер?
Он вскочил со своего кресла и принялся ходить взад-вперед.
— Дорогая, представляешь, что я нашел? Самую высшую точку в Скалистых горах! Я взял пик, которого никто ранее не видел, не говоря уже о достижении его вершины! Ты помнишь тот флаг, что я заказал в Нью-Йорке, с рисунком орла с трубкой мира в клюве, чтобы показать индейцам, что мы пришли с дружескими намерениями?
— Разумеется, я помню.
— Я взял с собой пятерых спутников. Это был трудный подъем. Наша пятерка держалась почти на отвесной гранитной стене. Мы увидели бесконечную линию изломанных, зубчатых конусов. Пришлось оставить лошадей и карабкаться, цепляясь руками за выступы гранитной стены. Взобравшись примерно на триста метров, мы обнаружили под нами три озера, отливавших изумрудом. В одном месте я был вынужден преодолеть вертикальную расщелину, цепляясь за трещины в скале. Я добрался до вершины, но если бы я сделал всего полшага, то упал бы на огромное снежное поле, находившееся более чем в сотне метров внизу. Я был на самом краю снежной пропасти.
Его возбуждение передалось ей.
— Джесси, это было изумительно: яркий солнечный день, на западе — широкая сверкающая гладь озер и рек, на востоке — обширный глубокий лес с извилистой рекой Уинд и тонкими проблесками рек, впадающих в Йеллоустон и дальше в Миссури. Вдали, на северо-западе, мы увидели снежные пики трех Тетонов, откуда берут начало реки Снейк и Колумбия. Я воткнул шомпол в лед, развернул наш флаг и привязал его наверху.
— Это приятный рассказ, — прошептала она.
В пять часов начался вечер встречи, похожий на прощальный прием, только здесь было больше веселья. Все присутствующие хотели услышать рассказы. Полковник Кирни первый заявил в своей обычной прямолинейной манере:
— До нас доходили сообщения, что племена сиу, черноногих и чейенов объединились и заблокировали ваш маршрут от Ларами к Южному перевалу. У вас были неприятности с ними?
Джон стоял спиной к камину. Джесси сидела, наблюдая за своим мужем и восхищаясь его красотой.
— Мы пришли к форту Ларами в тот момент, когда туда пришел с Норс-Платт Джим Бриджер с группой торговцев. Он рассказал нам, что сиу и черноногие наложили на себя краску войны и ищут сражения. Торговцы и индейцы в форте советовали нам переждать несколько недель, пока кончатся набеги и индейцы вернутся в свои стойбища. Но это показалось мне неразумным.
— Теперь мы имеем достаточно неприятностей с ними, — проворчал полковник. — Если у них появилась такая мысль, они могут не пускать нас на свои территории, просто намазавшись краской войны…
— Я думал точно так же, полковник Кирни. Одна из задач нашей разведки заключалась в том, чтобы выявить самые лучшие места для устройства армейских фортов. Но никакое число фортов не защитит от индейцев, сумевших запугать нас.
Генерал Уинфилд Скотт хотел, чтобы ему показали на карте места, где, по мнению Джона, следовало бы построить армейские форты. Сенаторы с Запада желали получить сведения о характере почвы, есть ли там вода, сколько там пахотных земель и какое по численности население они могут прокормить. Некоторые конгрессмены с Востока интересовались, могут ли сельские и ремесленные семьи провести крытые фургоны через Южный перевал.
Встреча длилась долго, даже слишком долго. Джесси не знала, была ли причиной радость снова видеть мужа дома или волнение, связанное с приемом, но перед рассветом она родила. Когда врач сказал, что родилась дочь, Джесси зарыдала от злости. Она не выполнила своего обещания мужу, не осуществила свою часть обещанного. Когда он вошел в комнату, она старалась не смотреть ему в глаза.
— Нет, не утешай меня, — сказала Джесси. — Если ты попытаешься отвлечь меня банальными словами, я тебе никогда не прощу этого.
В распоряжении Джона было два часа, чтобы примириться с происшедшим. На его лице была слишком широкая улыбка, когда он присел около постели.
— Очень хорошо, никаких банальностей. Но могу ли я высказать два предположения: в восемнадцать лет ты еще не слишком стара, чтобы не иметь детей, а шесть месяцев пребывания в глуши не ослабили моего желания их сотворить.
Маленькая искорка мелькнула в ее усталых глазах.
— Тонко сказано, лейтенант. А теперь уходи и дай мне поспать.
Джесси проснулась в следующий полдень. Когда она пробудилась, умылась, причесала волосы и повязала их розовой вельветовой лентой, в комнату вошел ее муж со свертком ткани под мышкой.
— Дорогая, помнишь, я сказал тебе о флаге, который поднял над пиком Фремонта?
Глаза Джесси ответили ласковым «да».
— Он слегка выцвел, и ветер пробил в нем несколько дыр. Но это первый американский флаг, поднятый над самым высоким пиком Скалистых гор. Я принес его тебе, моя дорогая.
Он расправил флаг и положил его поперек кровати. Джесси была тронута его жестом.
— Неисправимый поэт-романтик, — прошептала она, вытянув руки для поцелуя, не состоявшегося накануне из-за разочарования прошлой ночи.
_/7/_К концу второй недели Джесси переместили на шезлонг в их жилой комнате. В окна врывалось солнце рано наступившей зимы, и Джон развлекал ее рассказами о своем походе. Она слушала его, стараясь понять, как они связаны с историей исследований и какой вклад способен внести лейтенант Фремонт в традиции Роджерса и Кларка, Пайка, Эшли, Смита, Касса, Лонга или капитана Бонневилля.
В дальнейшем он раскрывал картину своего похода в виде последовательной серии рассказов. Одни он рассказывал в постели, другие — за завтраком, третьи — расхаживая в пижаме по спальне; в нижнем белье за бритьем; в брюках из грубой ткани и в выцветшей рубашке, сортируя на полу привезенные образцы; в своей сине-золотой форме в ожидании встречи с официальными лицами военного департамента.
Джесси представляла себе, как он преодолевает реку Канзас в сотне миль от устья, испытывая резиновую лодку Николлета в быстром желтом потоке. Она продвигалась мысленно с ним в земли враждебно настроенных индейцев, где по утрам выдавался порох каждому участнику экспедиции. Она видела перед собой группу иммигрантов, направлявшихся в Колумбию и просивших Джона доставить их письма в Штаты. Она пересекла Большой Вермильон и поставила лагерь на большой возвышенности Блю, где холмы кишели антилопами, а деревья гнулись под тяжестью плодов. Джесси словно шла по свежим следам переселенцев в Орегон, — следам, помогавшим преодолеть одиночество в пути. Она чувствовала, что по мере продвижения на запад почва становится все более песчаной. Там по ночам лили дожди и налетали тучи москитов. Ее мучила два дня жажда по той причине, что ручьи около Биг-Триз по неясной причине пересохли, но когда она добралась до малой возвышенности Блю, то она, мужчины и лошади напились и искупались в чистом прохладном потоке. Каждую ночь она мысленно расставляла охрану и наконец благополучно добралась до Платта, где группа разделилась на развилке — Кит Карсон повел половину членов экспедиции по обычной Орегонской тропе к форту Ларами, а ее муж направился с остальными по пути к форту Сент-Врен. В форте Ларами она пережила драматические часы: Джим Бриджер сообщил, что сиу, черноногие и чейены объединяются на тропе войны, и было принято решение пробиваться вперед, невзирая на опасность. Затем последовал долгий переход по долине Суитуотер, и наконец наступил великий день 8 августа, когда экспедиция оседлала Южный перевал, составляя карты, схемы и обширные записи с целью зафиксировать дорогу для будущих переселенцев в Орегон.
Джесси спросила мужа, не возражает ли он, если она прочитает его дневник. Она была восхищена его поэтическим воображением и вскоре заметила, что дневник состоит из блестящих фрагментов. Лейтенант Фремонт точно и красочно описывал то, что видел, но не имел стройного плана, который позволил бы ему соединить все части в цельную картину. Его дневник походил во многом на сырой материал, опубликованный Льюисом и Кларком, Кассом и Скулкрафтом. В таком виде его прочитают ученые, исследователи и студенты, но не широкая публика. Для того чтобы отчет лейтенанта Фремонта оказал добрую услугу переселению на Запад, он должен быть более популярным для чтения документом по сравнению с его предшественниками, включить все точные описания и стать литературным произведением.
Она понимала, что должна проявить максимум такта, отыскать тонкий способ, чтобы привести его к выводу о том, каким должен быть его отчет конгрессу. Когда Джесси полностью оправилась после родов, она показала ему свою работу по истории исследований и, объясняя смысл этой работы, сумела убедительно изложить свою точку зрения, почему прежние описания экспедиций не стали достоянием широкой публики.
Джон, казалось, проявил интерес, но не выразил желания привлечь ее к работе. Она установила для него пюпитр в их гостиной, разложила ручки, карандаши и пачку бумаги, обеспечила тишину и покой. Джесси поцеловала мужа, сказав:
— Удачи, дорогой, уверена, что у тебя получится хороший доклад, — и закрыла за собой дверь.
Во время обеда она увидела, что он расстроен — не смог написать ни слова. Джесси успокоила его, сказав, что первая страница всегда труднее дается, чем остальные девяносто девять, что после начала рассказ пойдет гораздо быстрее. В конце второго дня она обнаружила в своей гостиной кучу мятой бумаги, пюпитр, испачканный чернилами, а мужа — в таком плохом настроении, что не смогла поговорить с ним. Когда она на третий день тихо постучала в дверь, чтобы пригласить мужа к обеду, то увидела, что у него идет носом кровь. Она заставила его лечь на пол, вытерла его лицо и положила на лоб полотенце, смоченное холодной водой.
— Не могу понять, Джесси, — сетовал он, — когда я рассказываю тебе о том, что происходило во время похода, это стимулирует и возбуждает меня, слова текут сами собой, и в моей голове возникают живые картины. Но как только я сажусь писать, слова становятся холодными, мертвыми.