– А кто твой наставник?
– Грин.
– Блин. Везучий, сука.
– Хороший парень? Я еще пока не понял, они уехали…
– Грин – офигенный. У них группа «L&M», он гитарист. Они сейчас в турне. Завтра утром приедут.
– А, моднячая группа… у нас девочки все на курсе слушали. Как странно… а ему можно?
– А что кому нельзя, Зак?
Они молчали и слушали дыхание ночи за окном – полной моря, весны, разбуженной земли; мои розы поднимаются, как корабельные сосны, к самому небу, подумал Тео; будто мир действительно ждал чуда – воскресения из мертвых – еще раз и еще раз – не ритуала, не праздника, а триумфа, победы, возвращения Короля.
Утром, часов в семь, приехали Грин, Йорик, Роб и Женя; их встретил на вокзале ван Хельсинг, так и не спавший, проходивший всю священную ночь по коридору с четками – черными, агатовыми, антикварными; лицо его было похоже на коршунье; острое, впавшее, темное; будто силуэты башен; Йорик тронул его за руку бережно – «папа, не беспокойся, он найдется, Грин его, правда, не видит, он где-то в другом пространстве, но он не умер, просто бегает где-то по своим мирам» – он впервые при посторонних назвал его «папой», но никто не услышал; в Братстве их ждали все – зевающие, уставшие, будто шаги ван Хельсинга были как вода из подтекающего крана – хрен заснешь; передумаешь всё на свете, все дела переберешь, расстроишься по всем пунктам; Тео, Зак, Дэмьен, Изерли – в белых рубашках – будто одновременно поняли, что в белом будут выглядеть прилично хотя бы; Артур и Ричи – в черном, в обтягивающих «прадовских» водолазках, из тех же соображений; все обнялись; и сели завтракать: кофе, каша рисовая с корицей, грейпфрукты, тосты с мягким сыром.
– Как я соскучился по Джемме, – Грин обнял кофемашину, прижался щекой. Тео подтолкнул Зака, тот шагнул, протянул руку.
– Привет. Я Закария Ле Бёф…
– Я помню, симпатичное имя, – Грин улыбнулся, пожал руку. – Мы знакомы, если что…
– Ну… просто я приготовил торжественную речь… собирался рассказать о себе… ну, ладно, ужасно выходит. Просто спрошу. Не хочешь ли ты стать моим наставником?
– Я? – Грин удивился, посмотрел поверх всех голов на ван Хельсинга, тот стоял у окна и говорил по телефону: просил помочь полицию городка в поисках Дилана, прочесать лес с собаками; и совсем не смотрел на Братьев.
– Ну… да.
– Оу… хорошо. Давай попробуем.
Все слушали, Дэмьен и Тео зааплодировали.
Артур встал неловко из-за стола, все воззрились на него.
– А ты чего, Сеттерфилд?
– Прошу о том же Йорика Старка. Йорик, будешь моим наставником?
– О, это плохой выбор, – простонал еле слышно Визано, свернул газету. – Йорик, зачем он тебе? Он же урод. Его даже бить бесполезно.
Йорик поднял свои изумительные синие глаза. Как они похожи в описании на бумаге, подумал Тео, как персонажи стильной старой манги про вампиров, и какие разные в жизни; Йорик как водопад, как горы, сильная светлая сила, Артур же как вьющееся растение; Йорик кивнул молча, и вернулся к своему американо и тосту, а Артур сел на место, лицо у него было испуганным, будто он, наоборот, получил отказ или опоздал на поезд.
– Зайди после мессы, Старк, я тебе выдам дежурный набор плетей и кожаные сапоги с металлическими набойками, – сказал Визано. – И Библию бери не для путешественников, карманный вариант, а старинную, потолще, чтобы ударить наотмашь, и чтоб сразу челюсть набок.
– Спасибо, – Йорик даже бровью не повел.
Зак взял свою порцию тостов и двинулся к Джемме, сварить себе кофе; возле кофемашины стоял Роб; и тут все как-то внезапно вспомнили про летающий кофе. Тео не знал, где отбывал свой Великий пост Роб, и чему его там учили, и какими способами; ему стало жаль Роба – вот сейчас он просто отдвинется и даст Заку сделать себе американо; и ни слова не скажет, или скажет что-нибудь «а, ну да… держи… осторожно, холдер горячий» – а ведь Роб был хорош именно тем, прежним: легко вспыхивающим, замкнуто высокомерным, будто его кости из слоновой, а кровь – с частичками золота; вдруг это всё вывели, как моль, или того хуже – раздавили, выбили, – как при грабеже ищут драгоценное и крушат всё – цветы, картины, письма, белье, мебель; и всё это на полу, не нужное, не живое; «позволь?» сказал Зак; протянул руку за холдером; Роб, прислонившийся к Джемме – видно, в поезде им тоже особо не пришлось поспать; исхудавший, как все, но ставший от этого еще более изысканным – почерневшая парча; встрепенулся; увидел Зака; приоткрыл рот, и лицо его красивое исказилось – мгновенно; будто девушки гадали, ждали-ждали призрака, свечи уже оплыли, скоро рассвет, и вдруг дунул ветер, и что-то явилось в зеркале, промелькнуло, страшное, черное; доля секунды; но все визжат, так страшно было; «ты видела? видела?!»; потом лицо его стало не потусторонне-жутким, фрейдистским, а надменно-противным – девчачье-убийственное выражение «о, здесь ужасно пахнет, мыло что ли варили»; положил холдер с грохотом на Джемму, развернулся и ушел, задрав нос, к своему месту; Тео улыбнулся – какое счастье, им вернули всё того же Роба, не поддельного; конкистадора в панцире железном; главное, чтоб ван Хельсинг не заметил; не заметил – говорит в свой телефон у окна, скребет ногтем по старинному стеклу; и Зак тоже улыбался – похоже, он боялся того же самого – чтоб Роб вернется униженным, горсткой пепла.
– Где же они всё-таки были? – спросил Тео у Грина; он ему единственному решил показать сад; такую неуверенность и такое счастье испытывал – одному не вынести – это как влюбленность, как рок-н-ролл – пожирает изнутри – и они шли по дорожке, которую он всю расчистил давно, облагородил, отшлифовал; и спросил. – Ну, Роб и Женя…
– Они работали в благотворительном приюте для бездомных животных при ветеринарной клинике, где всего два врача – и обе еще не отчаявшиеся католички; одна бывшая монахиня.
– Ты шутишь?
– Нет. Мы забирали их оттуда. Они весь месяц отпахали там бессменными помощниками; им дали по раскладушке; сапоги, комбинезоны; из удобств только туалет и душевая. Туда кто угодно мог принести животное; они ухаживали за ними, искали им хозяев, средства на содержание, лечение…
– Но ведь… это так страшно…
– Да. Вся боль мира.
– Я бы всё время плакал.
– Ну, Женя сказал, что он готов убивать людей в любых количествах по первому приказу.
– А Роб?
– Роб…
– Чему ван Хельсинг хотел научить его? Плакать?
– Я думаю, что прощать людям их слабость. Скажем даже так – понять. Узнать. Что не все умеют пробивать стены. Что не все стены пробиваемы. Что иногда люди готовы умереть сами, такая боль скапливается в них… Что иногда боль непобедима…
– Тогда Роб должен был бы ненавидеть еще и Изерли…
– Не, за Изерли был ван Хельсинг. Изерли под его защитой. А в рыцари Церкви Роба посвятит ван Хельсинг, он как бы его вассал. И, значит, так же должен беречь и охранять Изерли. Это рыцарский кодекс. На самом деле, Роб практически Ричи: язвительный, раздражительный, желчный порой, набитый, как курица рисом и яблоками, нетерпимостями и предубеждениями; но если Ричи нетерпим просто к злу и лени, к семи смертным грехам по христианской конституции, то Роб лично терпеть не может евреев, например, банкиров, шлюх, мусор на улицах; просто у него имидж лучше: он вроде рыцарь на белом коне, и лучший друг у него Женя Даркин, ангел такой, с пушистыми маленькими крылышками; и за этим мы не замечаем Роба настоящего, его дурного характера…
– Тогда я совсем не представляю его в приюте для бездомных животных, – растерялся Тео.
Грин усмехнулся.
– Может, дурной характер – это то, что нужно рыцарю; он не понимает, что ему пытаются объяснить – что сделать ничего нельзя – он делает всё, что можно… Роб организовал отряды по розыску и спасению животных – пробил у мэра – как официальный орган, как полицию; им выдавались биты, газовые баллончики, телефоны, нашивки; за смену выплачивались приличные деньги; Роб выпросил кучу денег у разных богатых людей, друзей родителей, всё пустил в дело – в листовки, в круглосуточную «горячую линию»; уговорил старшую сестру – она у них известная голливудская актриса…
– Кто?
Грин назвал псевдоним. Тео сказал: «ой».
– Она же «Оскара» взяла прошлой зимой… ааа, ведь похожи…
– Ну вот, он упросил её взять под покровительство несколько бездомных кошек и собак – типа вы берете кого-то из приюта и всем хвастаетесь направо и налево, что это кошка самой Кэмиерон Диаз… к кошке или собаке прилагается письмо от «звезды» с благодарностью и какой-нибудь клевый подарок. Сестра же упросила еще кучу «звезд» поступить так же, в итоге все животные сразу поступают на попечение какого-то из голливудцев… Причем теперь это всё работает само; приют стал очень знаменитым за месяц, и открыли несколько филиалов в разных городах; теперь и писатели, и политики, и спортсмены покровительствуют животным; а был преддверием ада…
– Это очень… очень круто. Ого. Это невероятно.
– Что не помешало Робу оставаться самим собой – красивым и богатым засранцем, заносчивым, ворчливым, антисемитом, еще одним мистером Дарси.
Они уже почти дошли до сада.
– Подожди-подожди, – заволновался Тео.
– Закрыть глаза?
– Ну… сейчас, – Тео вздохнул и шагнул, и раскрыл руки, будто открывая двери.
Грин увидел развалины, оплетенные розами – трепещущими, сладкими – будто лентами; будто этот кусок Рози Кин вот-вот взлетит – как сказочная земля из сказки Дианы Уинн Джонс; и вздохнул.
– Это очень красиво.
– Правда?
– Ты будешь это показывать на Пасху?
– Нет. «Святой Каролюс» еще не распустился, – и он показал куст в центре – будто прима-балерина; замершая перед падением занавеса; вообще, сад Тео напоминал сцену – многоярусную – такое модерновое решение классической постановки: «Спящей Красавицы» или «Ромео и Джульетты» – действие будет происходить сразу на нескольких уровнях; но все актеры будут в привычных костюмах – шелка, бархат, шнуры, шпаги; просто можно выбрать свою историю.
– А когда распустится?
– В июне, начале июля. Это как роды или гороскоп – я могу предположить…
– Класс. Двадцать девятого июня день рождения святого Каролюса как раз…
– Я знаю. Я с этим расчетом и высаживал. Еще нужно будет натянуть гирлянды, елочные новогодние, среди деревьев – у меня целый склад под кроватью.
– Ты волшебник, Тео.
– Как все мы… – и они взялись за руки; как малыши на пороге гостиной, в которой полно взрослых – сейчас начнут спрашивать, кем ты хочешь стать, кого больше любишь – папу или маму, и что больше любишь – шоколад или мороженое; ответы придуманы – космонавтом, бабушку, винегрет; локоны уложены, воротники кружевные по плечам…
– Дилан.
– Без понятия, где он.
– Зак.
– Ну, расскажи, как он, после драки-то…
– Он придумал игру, – Тео засмеялся, вспомнив особенно удачные ответы, рассказал Грину, пока они проверяли розы на вредителей и рыхлили землю – Тео показал, как; он уже ухаживал за садом, как женщина за своими руками – привычно, механически нежно – крем, маникюр; «а о чем сегодня должны были поговорить?» «о ДиКаприо за обедом, и о бойз-бэндах за ужином» «блин! бойз-бэнд – это же мы…» «да ладно, вы же не танцуете дуэтом в широких джинсах с микрофонами у рта» «что за глупости…» «нет-нет, даже не претендуй на взгляд изнутри» «огромные штаны и групповые танцы – тема бойз-бэндов преступно заужена» «а как иначе? о Битлз мы уже поговорили» «я всё пропустил, я так любил Битлз в детстве» «ну, ладно, давай скажи… про Битлз» «какую-нибудь не банальность?.. восемь рук, чтобы обнять тебя; мне кажется, я родился и сразу знал, кто такие Битлз, будто в человеческом генном банке есть один специальный под Битлз – он активизируется при рождении, как программа, и однажды ты понимаешь, что слышал это – ты можешь даже напеть; ты просто родился с этим в голове; со знанием «Yesterday» или «Help»; мама, правда, сказала, что она слушала Битлз, пока была беременна, а надо было бы Баха или Брамса; вот так вышло… но я уверен – все белые дети с зачатия знают, кто такие Битлз» «ну, про Монро тогда тоже можно так сказать… и Наполеона; может, это всё один ген?» «Битлз, Монро и Наполеон?» «ну да» «да ну, это жесть, Тео; тебе что, жалко отдельного гена для Битлз?» – потом они пошли на обед; и хоть Дилана не было, ван Хельсинг будто записку от него нашел в книге – успокаивающую – почему Дилан так ассоциируется у Тео с книгами – нечто закрытое; лицо его было не темным, будто брошенный дом, а обычным, красивым, отстраненным, с улыбкой в уголках губ – розовой тенью; и за столом, наконец, кто-то поднял тему ДиКаприо; Йорику, Робу и Жене Зак разъяснил правила; Роб поморщился; может, ему просто нечего сказать, подумал Тео, вот и злится; всё какие-то тонкости везде; кружева, батист и поэзия; человек без войны; он скучает. На обед были баклажаны с пастой из грецких орехов, салат из рукколы, белого мягкого творога и помидорок черри, белая фасоль с песто в горшочках и черничный флан; Тео вспомнил «Титаник», который все смотрели, когда он приехал, и Йорик сказал: «ох, я бы пересмотрел…», и все как-то закивали; «Полное затмение», конечно же – это Дэмьен: «он там просто грань переходит, когда он уже не то, что не Ди Каприо некий, играющий Рембо, он даже не Рембо – он просто создает новую жизнь»; «Рыдала розово звезда в твоих ушах, цвета пунцово на груди твоей пучина, покоилась бело бескрайность на плечах, и умирал черно у ног твоих мужчина» – «а я помню про гласные: А – черный, белый – Е, И – красный, У – зеленый; О – синий; их тайну скажу я в свой черед…» «братцы, братцы, это всё-таки Рембо, а не ДиКаприо» ««Дневники баскетболиста», – это Грин – ох, я балдел… от музыки, в основном… такой ритм у этого кино… и тоже стихи… главного героя: «Хороший дом, но слишком много окон – чтобы по утрам наполовину открывать, по вечерам наполовину закрывать»… это тебе не «Реквием по мечте», страшилка про отрезанную руку» «А что, «Остров проклятых» и «Начало» никому не нравятся? «Отступники»? «Кровавый алмаз»?» «»Отступники»!!! Йе!» «Поэзии не хватает… тонкий длинный рыжий мальчик, Ривер Феникс, который не умер» «не, не, «Авиатор» – это супер» «Говард любит цитрусы» «Простите, ребята, но «Волк с Уолл-стрит» – полная лажа» «Да ладно…» «Вообще всё неправда», «А «Великий Гэтсби»?» «Вот уж лажа так лажа» – и такой длинный вьющийся разговор, шутки-самосмейки, дымок от сигарет; «гений» вынес суд присяжных; а потом всё-таки приехала полиция из городка, фермеры в резиновых сапогах, три овчарки, красивые невозможно, древнеримские какие-то; все сразу встали, стол бросили неубранным; Изерли раздал свертки с бутербродами с сыром и термосы с чаем; Тео сбегал, переоделся – теплый свитер коричневый с заплатками вельветовыми на локтях, куртка клетчатая, коричневая с бордовым, и тоже с заплатками на локтях – одна коричневая, другая красная; джинсы, ботинки высокие фирменные, с крестами; хотя с трудом представлял, чем может помочь; прицепится к кому-нибудь из старших, иначе сам потеряется; телефон; и шел-шел по мокрому лесу за кем-то из фермеров; американское кино про Ганса и Гретель; фермер даже спросил его что-то; про то, учится ли он в школе; «я учусь в Братстве» ответил мальчик; ну а школа как же, повторил фермер; «ну, нас учат всему тому же – математике, биологии, литературе – только здесь, в замке»; фермер удивился – разве это считается за школу; Тео вздохнул, понял, что натер ногу и решил вернуться; места казались знакомыми – шли все вдоль побережья; «извините меня»; конечно, ты же еще маленький… маленький, почему бы и нет, Тео повернул назад, шел-шел опять и пожалел, что не раскрошил хлеб или сыр – он заблудился; причем, когда он шел с фермером, всюду по лесу слышались голоса других; лай собак – они пугали птиц; наслаждались, как школьные хулиганы; а теперь будто все потерялись; телефон не ловил; но Тео не испугался – до вечера было далеко; ужина и мессы – до святой весенней ночи; пасмурное небо было совсем рядом – акварельное, мокрое; низкое, как звук контрабаса; пахло хвоей, багульником и вереском; солью, медом и травами; как в раю; Тео сел на заросший серым пень, обхватил себя руками, закрыл глаза, слушая шум моря внизу – казалось, он переместился во времени и теперь где-то в эпоху викингов, древней Галлии, такой красоты лес кругом – огромные сосны, переплетения ветвей, мох под ногами; что-то скрипело и потрескивало, будто кто-то сужал круги вокруг Тео; Тео открыл глаза – а ведь он и не подумал, это же дикие леса, слопает его какой-нибудь вервольф сейчас, в человеческом обличье красивый местный кузнец; «Грин, – позвал он мысленно, – вы где? я сижу среди леса, и, кажется, в другом мире…»; и тут сзади ему глаза кто-то накрыл теплыми маленькими ладонями; совсем как кто-то из сестер. Тео взвизгнул. Дилан засмеялся.
– Ну, знаешь, Томас, это уже слишком… – Тео ударил его по рукам, как женщина поклонника веером за дерзость.
– Что слишком, Тео?
– Ты… сначала я вижу, как бежит в море Изерли, а теперь нахожу среди леса тебя… хорошо, я просто сидел, а пошел бы в кусты по делам… похоже, что Грина с Ричи нужно увольнять.
– А я думал, ты обрадуешься – что ты избранный и незаменимый, как Гарри Поттер… если честно, это случайность: я здесь и ты здесь – а что это у тебя в кармане? Чай и бутерброды от заботливого Изерли?
– Да. Хочешь?
– О, умираю от голода, – Дилан жадно схватил сверток, разодрал промасленную бумагу и стал есть, кроша белый нежный хлеб на себя, и сыр; Тео с любопытством его рассматривал – Дилан был небрит, но не более того, подстрижен ультрамодно, челка разноуровневая, будто недавно был на требовательном торжестве вроде свадьбы; в волосах, правда, торчали мелкие сухие веточки и прошлогодняя листва, будто он бежал, спотыкался, падал; на левой щеке была глубокая старая царапина; какой же он необычный, эльфийский – пепельные волосы, черные тонкие брови, ресницы шелковые, тонкий английский нос, ямочка на подбородке; проводник между мирами, священник в церкви над обрывом; одет он был изысканно для леса – черный бархатный пиджак, толстовка жемчужного цвета, мягкая, тонкая, с капюшоном, шелковым шнуром, черные джинсы, сапоги наподобие ван Хельсинговских – высокие, узкие, под колено, без единой складки, черные.