Одна из наиболее интересных черт повествовательного искусства Тацита драматизм рассказа, проявляющийся и в общем построении его исторических трудов, и в разработке отдельных эпизодов. Первые 3 книги "Истории" образуют обширное драматическое полотно гражданской войны 69 г. В "Анналах" история Рима при Тиберии и сохранившиеся части о правлении Клавдия и Нерона развертываются как драма в ряде актов, где выдвинуты на первый план основные носители действия, с кульминационными пунктами и ретардациями. В эти пространные "драмы", охватывающие по нескольку книг, вплетен ряд малых "драм", драматически развертывающихся эпизодов. Для примера укажем из "Анналов" на конец Мессалины (книга XII), матереубийство, совершенное Нероном (книга XIV), заговор Пизона (книга XV). Сила Тацита не столько в пластичности изображения внешнего мира, сколько в патетических картинах человеческого поведения. Повествования о военных действиях менее всего удаются Тациту и часто принимают характер несколько однообразной схемы.
Мастерство описания ("экфрасы") очень ценилось в реторической школе. Тацит изощряется по-преимуществу в описаниях страшного. Такова картина бури на море, застигшей флот Германика (Анналы, I, 70). Охотно описываются пожары: пожар и разграбление Кремоны (История, III, 33), взятие и пожар Капитолия (там же, III, 71-73), пожар Рима при Нероне (Анналы, XV, 38). Политические процессы, происходившие в сенате по обвинениям в оскорблении величества, превращаются у Тацита в целые ансамбли с коллективом сената как фоном и противопоставлениями ряда действующих лиц. В картинах Тацита, как указывает русская исследовательница М. Н. Дювернуа13, "много ансамбля и мало деталей, счастливая группировка частей и смелые краски, сопоставление рядом самых резких противоположностей в мгновенно застывшем движении, - словом, вся картина Тацита - сплошное торжество сценического искусства. Его цель всегда - сильный эффект".
Традиции реторической историографии выработали изощренное искусство отступлений, экскурсов с целью дать отдых читателю, развлечь его разнообразным и непривычным материалом. Тацит помещает отступления почти в каждой книге, но редко уходит далеко в сторону от основной канвы своего повествования. В дошедших до нас частях исторических трудов Тацита есть только один значительный экскурс - историко-этнографического характера - об иудеях, в пятой книге "Истории". В прочих случаях автор ограничивается небольшими отступлениями. Он интересуется диковинными явлениями природы (Анналы, VI, 28), экзотическими культами (История, II, 3; IV, 83-84); однако гораздо охотнее Тацит обращается в своих экскурсах к римской старине, излагает свою концепцию римской истории, свои взгляды на задачи историка.
Речи персонажей исторического рассказа (ср. выше, стр. 213) принадлежали со времени Фукидида к арсеналу античной историографии. Блестящий оратор, Тацит, разумеется, широко пользуется этим приемом.
Речи входят в стилистическую ткань античного историографического произведения как органический составной элемент. Они должны составляться поэтому самим автором произведения. Античный историк менее всего стремится цитировать подлинные речи других лиц со свойственной авторам этих речей стилистической установкой. Поэтому Тацит не включает в свои произведения опубликованные речи других авторов, например Сенеки (Анналы, XV, 63). Только по отношению к неопубликованным речам, известным лишь по пересказам и архивным документам, Тацит считает возможным до известной степени использовать их текст в своей переработке. Примером этого может служить уже упоминавшаяся (стр. 231) речь императора Клавдия (Анналы, XI, 24). Речи иногда вводятся с целью охарактеризовать говорящего, но часто имеют иную функцию: они служат для выражения авторских мыслей. В качестве примера таких речей мы уже приводили речь Гальбы при усыновлении преемника (История, I, 15-16) и речь Цериала перед галлами о пользе римского владычества (История, IV, 73).
Художественная сила повествования Тацита в очень значительной мере основана на том морально-психологическом комментарии, которым все время сопровождается рассказ о действиях лиц или коллективов. Тацит стремится вникнуть в сокровенные мотивы человеческих поступков. Ему все время приходится прибегать к догадкам о том, в чем люди сами не признаются, глухо намекать на возможные причины их действий, высказывать о них предположения. Погружая изображаемое лицо в сферу таких догадок, Тацит создает сложные многоплановые образы.
Характер повествования порождает ряд типических ситуаций: проявления деспотизма, доносы, политические процессы, интриги, заговоры, военные возмущения. Люди живут в постоянной атмосфере страха. Другие душевные движения, о которых говорится у Тацита, чаще всего бывают продиктованы надеждой, ненавистью, завистью, гневом, стыдом. Положительные фигуры историка гораздо схематичнее отрицательных, и их достоинства выявляются часто лишь в момент готовности мужественно принять смерть (например, Сенека).
Персонаж характеризуется своим морально-психологическим обликом, в первую очередь добродетелями и пороками Этот отвлеченный анализ человеческих качеств был одним из достижений декламационного стиля римской литературы I в. н.э. (ср. трагедии Сенеки), и Тацит является одним из искуснейших мастеров этой декламационной характеристики. Историк не избегает даже прямых характеристик, особенно по отношению к второстепенным персонажам. Таков, например, портрет Антония Прима, одного из агентов Веспасиана (История, II, 86). Для основных действующих лиц он предпочитает метод косвенной характеристики, раскрытие морально-психологического облика людей в показе их поступков. Одним из любимых приемов служит здесь сопоставление характеров. Таковы пары - Отон и Вителлий, Веспасиан и Муциан, Тиберий и Германик.
Особенную сложность представляло для античного историка изображение тех деятелей, моральное лицо которых с течением времени менялось, и притом обычно в худшую сторону. Этот вопрос вставал с особенной силой по отношению к 2-м императорам - Тиберию и Нерону. Сложность изображения была связана с тем, что античность понимала человеческий характер статически. По выходе из детских лет человек обычно рассматривался как носитель неких постоянных качеств в их неизменном соотношении. Так строятся античные биографии, так подаются герои в художественной литературе. Однако статичность античного образа иногда вступала в конфликт с действительностью.
Рассмотрим, как разрешает Тацит стоявшую перед ним проблему изменения характера Тиберия. Здесь применены 2 приема. Один путь состоял в том, чтобы допустить возможность развития личности, хотя бы под влиянием окружающей среды. Раболепство перед властелином порождает у него развитие деспотических черт характера. Эту мысль Тацит вкладывает в уста престарелому сенатору Аррунцию, обвиненному в "нечестии" по отношению к императору (Анналы, VI, 48). Для себя Тацит предпочел другое решение проблемы, очень характерное для античной историографии. "Природа" Тиберия оставалась всю его жизнь неизменной. Те черты низости, жестокости, развращенности, которые характеризовали последние годы жизни этого императора, и составляют его истинную природу. Если они прежде не проявлялись, то это было только притворство, вызванное страхом. Перемены в поведении Тиберия представляют собой этапы выявления подлинных черт личности.
Ни одна часть исторического труда Тацита не вызывала в новое время стольких недоумений и упреков по адресу автора, как книги, посвященные Тиберию. Тацита обвиняли в том, что он, посулив читателю беспристрастное изложение, грубо нарушил свое обещание. Самые факты, о которых Тацит сообщает, могли бы создать гораздо более положительное представление о Тиберии как правителе, если бы автор не сопровождал их своим комментарием, разъясняя это как притворство и обман.
Однако изображение Тиберия у Тацита не продиктовано одной лишь злобной ненавистью. Историк ненавидит деспотизм. Это так. "Сенатская" позиция Тацита заставляла его акцентировать потрясающую картину террористической политики Тиберия по отношению к сенату. Искаженная оценка положительных моментов правления Тиберия явилась результатом неспособности античного историка преодолеть статическое понимание характера. Однажды став на ту точку зрения, что истинная "природа" Тиберия открыто проявилась лишь в последние годы его жизни, Тацит не мог не отнести все эти "положительные" моменты за счет искусного притворства и стал вскрывать его с беспощадной последовательностью. Все повествование о Тиберии, первые 6 книг "Анналов" с первой строчки до последней, пронизаны этой концепцией. В ней художественная сила Тацита. Объективно это было искажением действительности. Но "пристрастия" в этом не было. К тому же есть все основания думать, что портрет Тиберия в сенатской историографии, с концепцией "притворства", был установлен уже предшественниками Тацита. Понимание характера Тиберия у Диона Кассия и Светония мало чем отличается от тацитовского. Некоторые черты этого портрета автор "Анналов" даже смягчает (например, I, 76; IV, 10-11).
Искажение действительности у Тацита часто бывает основано на попытках психологического проникновения в мотивы человеческих действий. Добросовестность историка не подлежит сомнению. Сопоставление его рассказа с повествованием других авторов нередко заставляет современного исследователя отдать предпочтение изложению Тацита как наиболее правдивому. Однако именно те качества, которые составляют силу Тацита - моралиста, психолога и художника, - иногда оказываются связанными с ущербом для его точности как историка.
* * *
В полном соответствии с трагически возвышенным колоритом историографических трудов Тацита находится их исключительно своеобразный стиль. Начатки его мы находили уже в "Агриколе", отмечая там "стремление к необычному, асимметрическому, к семантической полновесности и сжатой выразительности" (см. выше, стр. 213). В больших произведениях все эти моменты значительно усилились и образуют в своем сочетании совершенно новое качество. Историческое истолкование этих стилевых особенностей Тацита представляет немалые трудности, главным образом потому, что мы не знаем его непосредственных предшественников. К традициям Саллюстия присоединились определенные тенденции декламационно-риторического стиля. Как мы знаем (см. выше, стр. 208), Плиний находил у Тацита "почтенность", торжественное достоинство. По-видимому, Тацит был связан с тем течением в литературе I в. н.э., которое стремилось к стилевой "возвышенности" (ср. трактат "О возвышенном", на стр. 220). Свойственная этому направлению установка на монументальность, на соединение патетики с суровой абруптностью действительно характерна для исторических трудов Тацита. "Германия" и "Диалог" стилизованы, как мы уже видели, несколько иначе.
Однако стиль Тацита в различных произведениях зависит не только от жанровой принадлежности. Даже внутри исторических работ мы наблюдаем постоянную стилевую эволюцию. От "Агриколы" к "Истории", от "Истории" к "Анналам" все увеличивается количество необычных слов, архаических форм, непривычных оборотов. От произведения к произведению возрастает семантическая нагрузка лексики. Тацит рассчитывает на вдумчивого читателя; многое остается недосказанным, выраженным только с помощью намека.
Это стремление к субъективному стилю, резко отличающемуся от манеры других писателей, достигает своего кульминационного пункта в первой части "Анналов", в книгах о правлении Тиберия (I-VI). Во второй сохранившейся от "Анналов" группе книг (XI-XVI), особенно в книгах XIII-XVI (время Нерона), тенденция к необычному несколько идет на убыль.
Чем объясняется новый стилистический уклон в последние годы жизни Тацита, неизвестно. Нашел ли автор свои прежние тенденции чрезмерными и захотел приблизиться к обычному языку? Не было ли это, напротив, связано с начавшим распространяться во время Адриана архаистическим течением и не пожелал ли Тацит отдифференцировать себя от казавшихся ему уже тривиальными архаизмов?
Этот уклон в сторону смягчения необычного не следует, однако, преувеличивать. В последних книгах "Анналов" Тацит остается тем же мастером глубоко субъективного патетического стиля, оттеняющего безнадежно мрачный тон его исторического повествования.
IV
Плиний Младший сулил историческому труду своего друга бессмертие. "Ты просишь меня описать гибель моего дяди, чтобы ты мог вернее рассказать об этом потомству. Благодарю: его смерть будет прославлена навеки, если люди узнают о ней от тебя" (Письма, VI, 16). "Предсказываю - и мое предсказание не обманывает меня, - что твоя "История" будет бессмертна; тем сильнее я желаю (откровенно сознаюсь) быть включенным в нее" (там же, VII, 33). Письма эти относятся к тому времени, когда "История" только начинала выходить. Это единственные известные нам отклики современников Тацита на его деятельность как историка. После Плиния никто не упоминает о Таците в течение почти целого столетия. От римской литературы II в. сохранилось, правда, не очень много, но вряд ли одним этим обстоятельством можно объяснить отсутствие ссылок на автора "Истории" и "Анналов". Важнее другое: для этого времени Тацит был старомодным писателем.
Историк заканчивал "Анналы" в правление Адриана (117-138 гг.). По сравнению с началом II в., когда Тацит отказался от ораторской деятельности в пользу историографии, политическая и культурная обстановка в Риме успела претерпеть значительные изменения. Старая римская аристократия уже почти вымерла. Борьба императоров и сената, историком которой был Тацит, отошла в прошлое. Со времени Адриана империя прекращает завоевательную политику, и греко-восточная часть Римского государства начинает играть все большую роль. В культурной жизни резко усиливаются религиозные моменты, а в литературе начинает преобладать архаистическое течение, для которого классическая литература Рима заканчивается Цицероном и Вергилием; писатели I в. н.э., как например представители "нового стиля" Сенека и Лукан, вызывают к себе резко отрицательное отношение. Со всех этих точек зрения Тацит должен был представляться автором "не ко времени" Он завершает традиции сенатской историографии I в., акцентирующей деспотизм императоров, поддерживает завоевательную политику, с пренебрежением относится к провинциалам, в особенности к греко-восточным, мало затронут религиозными интересами, а как писатель примыкает к одной из разновидностей "нового стиля". Политическая установка, идеология, стиль - все это у Тацита расходится с тенденциями, получившими преобладание во время Адриана и особенно его преемников Антонинов.
Исторический труд Тацита не нашел в ближайшие два века продолжателей. Историография высокого стиля в Риме надолго замерла. Продуктивным оказался только жанр биографий цезарей, начатый младшим современником Тацита Светонием, и жанр кратких исторических обзоров ("бревиариев"), начало которому положил другой современник Тацита - Флор. Линия старой сенатской историографии на Таците обрывается. Когда, спустя 100 лет после смерти Тацита, сенатор малоазийского происхождения Дион Кассий составляет подробную историю Рима от основания города до своего времени, то он это делает как апологет империи в ее роли оборонительного оплота против варваров. Тацитом он, по-видимому, даже не пользовался, хотя его сведения часто восходят к тем же авторам, которыми пользовался для своих трудов Тацит.
Отрицательно относились к Тациту также представители новой религии христианства. Причиной являлись уже упоминавшиеся нами враждебные отзывы историка как о самих христианах, так и об иудейской религии. Небылицы, которые Тацит рассказывал об иудеях, будто бы почитающих в своем культе ослиную голову, переносились также и на христиан. Это побудило Тертуллиана (около 150-230 гг.), зачинателя христианской литературы на латинском языке, охарактеризовать нашего историка, - с явным намеком на этимологию его имени Tacitus - "Молчаливый", - как "весьма болтливого лжеца"14.
Трудный автор, не считавшийся классическим и не изучавшийся в римской школе, Тацит был известен только ученым. Император Клавдий Тацит (275-276 гг.), считавший себя потомком историка, принимал будто бы меры к распространению его произведений15, но правление Тацита было слишком кратковременным (6 месяцев), для того чтобы его распоряжения привели к какому-нибудь результату.
В период поздней империи (IV-V вв.) консервативные круги, стоявшие на позиции старой религии, стремились во многом примкнуть к традиции литературы I в. н.э. Движение это не миновало и Тацита. Последний выдающийся историк Рима Аммиан Марцеллин (около 330-400 гг.) возобновляет прерванную историографическую традицию и начинает свою "Историю" ("Деяния" - Res gestae) с правления Нервы, примкнув, таким образом, к повествованию Тацита. Знают Тацита также и другие историки IV в. Как можно заключить из приведенного на стр. 223 свидетельства Иеронима, исторические труды Тацита издавались как единое целое в 30 книгах. Христианские писатели начинают чаще ссылаться на Тацита - историк Орозий (начало V в.), поэт и эпистолограф Сидоний Аполлинарий (V в.), хронист Иордан (VI в.). Но даже для такого крупного деятеля, как Кассиодор (VI в.), наш историк - только "некий Корнелий", о котором автор, по-видимому, дальнейших сведений не имеет.
С распадом западной части Римской империи наступает культурное оскудение, и после Иордана следы знакомства с Тацитом теряются вплоть до каролингских времен. В IX в положение меняется. В Фульдском монастыре Эйнгард, а впоследствии Руодольф знают первые книги "Анналов" и "Германию". К этому времени относится единственная рукопись, сохранившая первые 6 книг "Анналов" (Медицейская I), а также та единственная рукопись малых трудов Тацита, к которой восходит все позднейшее предание. Возможно, что некоторые другие авторы IX-X вв. (Видукинд, Адам Бременский) читали Тацита. Около 1050 г. в аббатстве Монтекассино близ Неаполя была переписана (может быть, из источника, восходящего к той же Фульде) рукопись (Медицейская II), содержащая XI-XVI книги "Анналов" и как продолжение их I-V книги "Истории", занумерованные как книги XVII-XXI. У средневековых писателей XI-XIII вв. непосредственного знакомства с Тацитом обычно нет, его знают только на основании Орозия; однако Петр Диакон из Монтекассино (около 1135 г.) использует начало "Агриколы".