— Есть настоящий зеленый свет, а есть ложный, Стэн. Она сделала выводы, выходящие за пределы ее допуска, и я хочу знать, каким образом и почему.
— Можете намекнуть, о чем речь?
— Это связано с мерзавцами, марширующими по Германии.
— Это почти ничего мне не дает.
— Она сказала, что ее мужа убила Штази в Восточном Берлине. Вы можете это подтвердить?
— Черт побери, конечно. Я работал с западной стороны Стены, круглосуточно поддерживая контакт с нашими людьми по другую сторону. Фрёдди де Фрис был молодым, очень оперативным осведомителем. Беднягу поймали буквально за несколько дней до того, как Штази отошла в сторону.
— Значит, обостренный интерес Карин к событиям в Германии вполне обоснован?
— Безусловно. Знаете, куда ушли большинство сотрудников Штази, когда рухнула Стена?
— Куда?
— Прямиком в дружеские объятия бритоголовых, этих проклятых нацистов... Кстати, Фрёдди де Фрис работал с вашим братом Гарри. Я знаю об этом, потому что мой Второй отдел координировал их действия. Услышав про Фрёдди, Гарри не просто расстроился, а разозлился как черт, будто это случилось с его младшим братом.
— Спасибо, Стэнли. Боюсь, я совершил, ошибку и оскорбил Карин. И все же кое-что требует разъяснения.
— А именно?
— Откуда миссис де Фрис узнала про меня?
* * *По теневой стороне мрачной улочки на Монпарнасе шел, спотыкаясь, Жан-Пьер Виллье. Он был неузнаваем: огромный толстый нос, набухшие веки. Его прикрывали рваные, грязные лохмотья. По пути ему попадались пьяницы: они сидели на камнях мостовой, привалившись к стене. Виллье бормотал, с трудом, как пьяный, выговаривая слова:
— Ecoutez, ecoutez... gardez — vous, mes amis!.. Слушайте меня, слушайте, да внимательней, друзья... что говорил мне наш дорогой Жодель... Кто-нибудь хочет узнать, или я зря стараюсь?
— Жодель — псих! — раздался голос слева.
— Он на всех нас беду накличет! — выкрикнул кто-то справа. — Пошли ты его к черту!
— Он велел мне разыскать его дружков, сказал — это очень важно!
— Отправляйся в северные доки на Сене — там ему лучше спится, да и воровать проще.
Жан-Пьер побрел на набережную Тюильри, останавливаясь в каждой темной улочке и покидая ее без всякого результата.
— Старик Жодель — свинья! Никогда не угостит вином!
— Треплется, будто у него друзья во властях — где же они, эти друзья?
— Болтает, что знаменитый актер — его сын, вот дерьмо?
— Я вот спился, и плевать мне на все, но дружкам своим я не вру. Только добравшись до грузовых пристаней выше моста Альма, Жан-Пьер услышал от одной старой бродяжки то, что немного приободрило его.
— Жодель, конечно, сумасшедший, да только ко мне хорошо относится. Приносит мне цветы — краденые, сам понимаешь, и называет меня великой актрисой. Представляешь?
— Да, мадам, представляю.
— Значит, и ты такой же сумасшедший.
— Возможно, но вы и впрямь прелестны.
— Ай! Глаза-то у тебя! Синие, как небо! Может, это его призрак явился!
— Разве он умер?
— Кто знает? А ты-то кто?
Наконец, много часов спустя, когда солнце уже зашло за высокие здания Трокадеро, Жан-Пьер услышал в одном проулке, более темном, чем все предыдущие, нечто иное.
— Кто это говорит о моем друге Жоделе?
— Я! — крикнул Виллье, углубляясь во тьму узкого проулка. — А ты его друг? — спросил он, опускаясь на колени рядом с лежащим лохматым бродягой. — Мне надо отыскать Жоделя, — продолжал Жан-Пьер, — я заплачу тому, кто мне поможет. Вот, смотри! Пятьдесят франков.
— Давненько я не видал таких денег.
— Ну, гляди. Так где Жодель, куда он пошел?
— Он сказал, это секрет...
— Но от тебя-то он ведь не скрыл.
— Ну да, мы с ним как братья...
— А я его сын. Так скажи мне.
— В долину Луары, к страшному человеку в долине Луары, больше я ничего не знаю, — прошептал бродяга. — Никому не известно, кто этот человек.
Внезапно в освещенном солнцем конце проулка возник силуэт. Жан-Пьер, поднявшись с колен, увидел, что это мужчина такого же роста, как он.
— Почему ты расспрашиваешь про старика Жоделя? — спросил незнакомец.
— Мне надо найти его, мсье, — ответил Виллье дрожащим, хриплым голосом. — Он мне должен, понимаете, и я ищу его уже три дня.
— Боюсь, ты ничего не получишь. Ты что, газет не читал?
— С чего это мне тратиться на газеты? А посмотреть комиксы и посмеяться я могу, подобрав вчерашнюю газету или хоть старую.
— Бродяга, которого опознали как Жоделя, застрелился вчера вечером в театре.
— Ах, мерзавец! Да ведь он должен мне семь франков!
— Кто ты, старик? — спросил незнакомец, приближаясь к Жан-Пьеру и разглядывая его лицо в сумеречном свете проулка.
— Я Огюст Ренуар, пишу картины. Иногда становлюсь мсье Моне, бываю голландцем Рембрандтом. Весной — Жоржем Сера, а зимой — Тулуз-Лотреком: в борделях-то ведь тепло. А в музеях так хорошо, когда идет дождь и холодно.
— Старый дурак!
Мужчина повернулся и направился к улице, Виллье быстро заковылял за ним.
— Мсье! — крикнул он.
— Что тебе? — Мужчина остановился.
— Раз вы сообщили мне такую страшную весть, заплатите хоть семь франков.
— Почему это я должен тебе платить?
— Потому что вы украли у меня надежду.
— Украл что?..
— Надежду ожидания. Я ведь не спрашивал вас про Жоделя, это вы ко мне подошли. Откуда вы узнали, что я его ищу?
— Да ты же выкрикивал его имя.
— И этого было достаточно; чтобы вмешаться в мою жизнь и уничтожить надежду? Может, мне надо спросить, кто вы такой, мсье. Слишком уж вы богато одеты, чтоб быть приятелем моего друга Жоделя, сукин он сын! Вам-то что до Жоделя? Чего вы сюда явились?
— Да ты просто психопат, — сказал мужчина и полез в карман. — Вот тебе двадцать франков и извини, что отнял у тебя надежду.
— Ох, благодарю вас, мсье, благодарю!
Жан-Пьер подождал, когда любопытный незнакомец вышел на залитый солнцем тротуар, затем пробежал по проулку до угла и выглянул: тот подходил к машине, стоявшей метрах в двадцати вверх по улице. Снова прикинувшись полубезумным парижским бродягой, Виллье выскочил на улицу и, запрыгав, как шут, начал выкрикивать:
— Да пребудет с вами любовь Господня, да примет вас Иисус в свои объятия, мсье! Пусть врата небесного рая раскроются, чтобы...
— Отвяжись от меня, черт бы тебя побрал, старый пьяница!
«О, безусловно отвяжусь!» — подумал Жан-Пьер, запомнив номер отъезжающего «пежо».
* * *В конце дня Лэтем во второй раз за восемнадцать часов сел в лифт, доставивший его в подвальный этаж посольства. Он направился не в центр связи, а в святая святых — отдел документации и справок. За столиком справа от стальной двери сидел морской пехотинец; узнав Дру, он улыбнулся.
— Как там погода, мистер Лэтем?
— Воздух не такой прохладный и чистый, как здесь, сержант, но ведь у вас самый дорогой воздушный кондиционер.
— Слишком уж нежный у нас народ. Хотите войти в наше хранилище секретов и отъявленной порнухи?
— А у вас демонстрируют извращения?
— За сотню франков с человека, но вас я впущу бесплатно.
— Я всегда знал, что можно положиться на морскую пехоту.
— Кстати, ребята хотят поблагодарить вас за выпивку, которую вы нам выставили в кафе на Гренель.
— Всегда к вашим услугам. Не знаешь ведь заранее, когда придет охота посмотреть порнуху... Вообще-то владельцы того заведения — мои давние друзья, а ваше присутствие несколько охлаждает пыл неприятных субъектов.
— Да, вы нам говорили. Мы тогда оделись, будто собрались в оперетту.
— Скажите, сержант, — перебил его Дру. — Вы знаете Карин де Фрис из отдела документации и справок?
— Только здороваемся и прощаемся, вот, пожалуй, и все. Она очень интересная девчонка, но, по-моему, старается это скрыть. Носит очки, которые весят, наверное, фунтов пять и одевается во все темное, не по-парижски.
— Она здесь недавно?
— Должно быть, месяца четыре, ее перевели к нам из НАТО. По слухам, она из тихонь и держится от всех в стороне, понимаете?
— Думаю, да... Ну, ладно, хранитель таинственных ключей, посадите меня в первый ряд.
— Вообще-то это как раз в первом ряду, третий кабинет справа. Ее фамилия — на двери.
— Вы туда заглядывали?
— Конечно, черт подери. Каждый вечер, когда эту дверь запирают, мы обходим все помещения, держа наготове оружие, на случай, если сюда проникли нежеланные гости.
— А-а, занимаетесь тайными операциями. Вам бы в кино выступать, в серьезных фильмах.
— Вашими бы устами да мед пить. Ужин из нескольких блюд, вино льется рекой, и все — для тринадцати морячков? А хозяин нервничает, бегает по залу и рассказывает всем, что мы — его лучшие друзья и чуть ли не американские родственники, готовые явиться со своими базуками в ту же минуту, как он позовет нас. Такой сценарий, да?
— Абсолютно невинное, без всякого подвоха, приглашение страстного поклонника морской пехоты.
— Абсолютно невинное, без всякого подвоха, приглашение страстного поклонника морской пехоты.
— Нос у вас становится все длиннее, мистер Пиноккио.
— Вы ведь уже надорвали мой билет, так что впустите, пожалуйста.
Морской пехотинец нажал на кнопку, вмонтированную в его столик, и в стальной двери что-то громко щелкнуло.
— Входите во дворец Чародея, сэр.
Лэтем вошел в коридор, где тихо жужжали компьютеры. Отдел документации и справок размещался в кабинетах, находившихся по обеим сторонам центрального прохода. Как и в центре связи, все здесь было стерильно белое; с низкого потолка шел свет от толстых неоновых трубок. Лэтем подошел к третьей двери справа и увидел белую надпись в центре верхней панели: мадам де Фрис. Не мадемуазель, а мадам. Вдове де Фрис придется ответить на несколько вопросов, касающихся некоего Гарри Лэтема и его брата Дру. Он постучал.
— Войдите!
Лэтем открыл дверь. Лицо Карин де Фрис, сидевшей за столом у стены слева, выражало изумление.
— Вот уж не ожидала вас увидеть, — испуганно сказала она. — Простите, мне не следовало так уходить.
— Вы все превратно поняли, мадам. Это я должен перед вами извиниться. Я говорил с Витковски...
— Да, с полковником...
— А теперь пришел побеседовать с вами...
— Мне бы следовало догадаться, — перебила она. — Хорошо, давайте поговорим, мсье Лэтем, но не здесь. В другом месте.
— Почему? Я просмотрел то, что вы мне дали, — работа выполнена не просто хорошо, а великолепно. Я едва могу отличить пассив от актива, но вы объяснили все очень понятно.
— Благодарю. Однако вас привело сюда не это, правда?
— Что вы имеете в виду?
— В шести кварталах отсюда, если свернуть на восток с авеню Габриель, есть кафе «Le Sabre d'Orleans» — «Орлеанская сабля». Оно маленькое и не слишком посещаемое. Приходите туда через сорок пять минут. Я буду в кабинке в глубине зала.
— Не понимаю...
— Поймете.
* * *Ровно через сорок семь минут Дру вошел в маленькое захудалое кафе в стороне от авеню Габриель и, вглядываясь в полумрак, подивился тому, что в одном из самых дорогих районов города находится столь убогое заведение. Он нашел Карин де Фрис в самой дальней кабинке.
— Ну и дыра, — прошептал он, усаживаясь напротив нее.
— L'obstination du francais[34], — заметила де Фрис. — Кстати, шептать незачем. Здесь нет никого, кому интересны наши дела.
— А кто же упрямец?
— Хозяин кафе. Ему предлагали большие деньги, но он отказывается продать свое заведение. Он человек богатый, а это кафе принадлежало его семье еще до того, как он разбогател. Он держит кафе, чтобы давать работу родственникам, один из них как раз направляется к нам — только не упадите.
К столику нетвердой походкой подошел пожилой, явно пьяный официант.
— Будете заказывать? Только еды у нас нет! — выпалил он.
— Шотландское виски, пожалуйста, — сказал Лэтем по-французски.
— Шотландского сегодня нет, — ответил, рыгнув, официант. — У нас хороший выбор вин и японская мура, которую тоже называют виски.
— Тогда белое вино. Шабли, если есть.
— Значит, белое.
— И мне тоже, — сказала Карин. Когда официант отошел, она заметила: — Теперь вы поняли, почему это кафе непопулярно.
— Его просто-напросто следует закрыть... Давайте поговорим. Ваш муж работал с моим братом в Восточном Берлине.
— Да.
— И это все, что вы можете сказать? Только «да»?
— Полковник же все вам сказал. Я не знала, что он работает в Париже, когда попросила перевести меня сюда. Выяснив это, я поняла, что разговор с вами неизбежен.
— Так вы перевелись из-за меня?
— Из-за того, что вы — брат Гарри Лэтема, которого мы с Фредериком считали очень близким другом.
— Вы так хорошо знаете Гарри?
— Фредди работал на него, хотя это нигде не зафиксировано.
— Подобное никогда не фиксируется.
— Даже коллеги Гарри, а уж тем более полковник Витковски и его военная разведка не знали, что Гарри — куратор моего мужа. Не было ни намека на их сотрудничество в этой области.
— Но ведь Витковски сказал мне, что они работали вместе!
— Как единомышленники — да, но не как агент и куратор. Сомневаюсь, что кто-то об этом подозревал.
— Это следовало держать в тайне даже от нашего начальства?
— Да.
— Почему?
— Из-за характера работы, которую так охотно, с таким энтузиазмом выполнял Фредерик для Гарри. Если бы в некоторых событиях был обнаружен американский след, это привело бы к ужасным последствиям.
— Ни одна из сторон не отличалась особой чистоплотностью, а порой и обе выглядели чудовищно. Что же могло нарушить это негативное равновесие?
— Думаю, убийства.
— Убивали и те, и другие.
— Но убивали крупных людей. — Глаза Карин расширились, они почти молили. — Как я понимаю, многие из убитых занимали высокое положение, это были немцы — фавориты Москвы, лидеры, отчитывавшиеся непосредственно перед Кремлем. Представьте, что мэров ваших крупных городов или губернаторов штатов Нью-Йорк или Калифорния убили советские агенты. Понимаете?
— Этого не могло бы произойти — подобные акции ничего не дают. Москва никогда бы не пошла на это.
— А здесь такое было, и Москва, кстати, весьма разумно не раздувала скандала.
— Не хотите же вы сказать, что мой брат, куратор вашего мужа, приказывал ему убивать таких людей? Это абсурд. Да история с «У-2» по сравнению с этим — детская забава. Я вам не верю, леди. Гарри слишком умен и опытен, чтобы устраивать такое — это вызвало бы массовые ответные акции в Штатах, дело покатилось бы к атомной войне, а этого никто не жаждет.
— Я же не говорила, что ваш брат приказывал моему мужу совершать такие акции.
— Что же вы говорили?
— Что такие акции совершались и что Гарри курировал Фредерика.
— Вы хотите сказать, что ваш муж...
— Да, — тихо сказала Карин де Фрис. — Фредди хорошо служил вашему брату, он так снюхался со Штази, что они устраивали приемы в честь торговца бриллиантами из Амстердама, который обогащал аппаратчиков. Потом выявилась схема: время и место убийства влиятельных восточных немцев, связанных с Кремлем, неизменно свидетельствовали, что это дело рук Фредерика. Мы с Гарри — порознь и вместе — спросили его об этом. Он, конечно, все отрицал. Его простодушное обаяние и находчивость убедили нас, что все это чистейшие совпадения.
— В этих делах не бывает совпадений.
— Мы это поняли за неделю, до падения Стены, когда Фредерика схватили. Под пытками и под действием медикаментов муж признался в убийствах. Гарри, один из первых профессионалов, проникших в штаб-квартиру Штази и начавших там обыск, пришел в ярость от смерти Фредди. Он знал, когда это случилось и что надо искать. Найдя копию допроса, он держал ее у себя, пока не отдал мне.
— Значит, ваш муж сражался в одиночку, и ни вы, ни мой брат его не раскусили.
— Надо было знать Фредди. Он имел основания для таких поступков. Он ненавидел воинствующих немцев, но это чувство не распространялось на терпимых, даже склонных к покаянию граждан Западной Германии. Видите ли, его деда и бабку расстреляли эсэсовцы на городской площади на виду у всех жителей. Они были виновны лишь в том, что принесли еду голодающим евреям, которых держали за колючей проволокой в поле, возле железнодорожного депо. Хуже всего, что в назидание непокорным жителям вместе с его дедом и бабкой расстреляли семерых невинных мужчин, а все они имели детей. Безумие, порожденное паникой, привело к тому, что на всю семью де Фрис легло клеймо. Родственники забрали Фредерика в Брюссель, ему лишь изредка разрешали видеть родителей, которые впоследствии одновременно покончили с собой. Я уверена, что страшные воспоминания преследовали Фредди до самой смерти.
Она умолкла. Пьяный официант принес вино, выплеснув часть из бокала на брюки Дру.
— Пошли отсюда, — сказал Дру. — За углом есть вполне приличная пивная.
— Я тоже ее знаю, но предпочла бы закончить разговор здесь.
— Почему? Здесь же отвратительно.
— По-моему, нам не стоит показываться вместе.
— Господи, да мы же вместе работаем. Кстати, почему вы ни разу не появлялись на наших посольских сборищах? Я уверен, что запомнил бы вас.
— Я не особенно люблю вечеринки, мсье Лэтем. Я живу очень уединенно и вполне счастливо.
— Одна?
— Таков мой выбор. Дру передернул плечами.
— Что ж, о'кей. Итак, вы увидели мое имя в списках, направленных нами в Гаагу, и попросили перевести вас сюда, потому что я брат Гарри. Зачем?
— Я же говорила вам, что прошла проверку в НАТО и имею допуск к самым секретным материалам. Полгода тому назад мне в руки попала памятная записка главнокомандующему, переданная по радио, по спецканалу, и, снедаемая любопытством, я, как и сегодня, прочла ее. В ней говорилось, что некоего Дру Лэтема — с полного согласия Кэ-д'Орсей — переводят в Париж для изучения «Германской проблемы». Не надо обладать богатым воображением, чтобы понять это, мсье. «Германская проблема» погубила моего мужа, и я хорошо помнила, как тепло отзывался о вас Гарри. Он очень не хотел, чтобы вы шли по его стопам, ибо считал вас человеком слишком горячим и лишенным способностей к языкам.