Раздался писк.
Девочка вздрогнула, подняла голову.
Солнце стояло высоко, и один из внутренних каменных двориков замка был весь залит светом. Но камни дышали прохладой, не пуская сюда удушливую жару, фонтан остужал воздух, свежая зелень черёмухи расточала тонкий аромат. В тени под ветками стояла большая плетёная колыбель.
Из которой снова подали голос.
Девочка обречённо вздохнула. Встала и подошла.
— Ну, чего?.. — пробормотала, заглядывая в колыбель. — Разбудила вас злая тётя Дикарка?
В глухом дворике не было тихо. Откуда-то доносились голоса работников замка, визжали по дереву пилы, кирки стучали в камень. Сама девочка бормотала себе под нос, вполголоса восторгалась найденными фактами или сделанными выводами, хвалила себя или ругала. Но дети в колыбели безмятежно спали и проснулись не от громкого звука — от вспышки холодного гнева, с которым девчонка убила нарисованного врага.
— Ну, извините…
Младенцы заворочались в неплотных завёртках, загулили, как будто советуясь — возмущаться или простить на первый раз.
Их раздумья прервали звуки шагов. По ступенькам, ведущим из помещений замка в дворик, сбежала молодая женщина. Стройная, синеглазая, с коротко подстриженными каштановыми волосами.
— Что?..
— Всё в порядке. Не капризничали. Не промокли. Только что проснулись, — доложила девочка.
— Спасибо. Не знаю, что бы я без тебя делала, — мать наклонилась над младенцами. Они беззубо улыбались. Женщина тоже улыбнулась, но почти горько:
— А ваши папаши почти никогда не улыбаются… — обратилась к ним. — Так, ты будешь первым…
Она распустила шнуровку рубахи, поддёрнула женскую ленту и стала кормить грудью. Ребёнок сопел и чмокал, зажмурившись, шевеля носом-кнопкой.
Девочка вернулась к своим записям, бесцельно перебирала листы. Она чувствовала на себе взгляд Тании: скажи что-нибудь, соври, что у тебя всё в порядке, похвастайся тем, что нашла в скучных книжках. Называвшая себя Дикаркой знала, чего ждёт молодая мать.
Они были почти подругами — ну, насколько могут быть подругами тринадцатилетняя девочка и двадцатилетняя женщина. Вопреки своему прозвищу, Дикарка не была такой уж дикой. Она не отказывалась общаться, откликалась на просьбы — подождать, передать, посидеть с ребёнком. Но не больше. На все попытки сблизиться отвечала глухой обороной и никогда не отзывалась на безмолвный призыв Тании.
Женщина была целительницей, сильной эмпаткой, чужая боль и горе не оставляли её равнодушной. Но некоторые раны можно исцелить только тогда, когда раненый сам признает себя таковым и согласится лечиться…
Дикарка отказывалась признавать свои раны. Нянчит боль, не чувствует в себе силы открыться?.. Нет, скорее защищается от окружающего мира. Все враги, разве не так?.. Её нельзя приласкать, поддразнить, посмеяться над ней или вместе с ней.
Тания вздохнула. Что муж, что эта упрямая девчонка — почти сестрёнка, — резаны из одного камня. Им больно, а они молчат и только набычиваются упрямо. Проси, кричи, плачь — толку не будет. Остаётся только любить их такими, какие они есть.
Один из детей кашлянул, разбивая вдруг воцарившееся неловкое молчание, заикал после кормления. Тания покачала его, ещё раз поблагодарила девочку, задала пару незначительных вопросов и исчезла, унося детей. Дикарка выдохнула, распластавшись на бортике фонтана. Тяжело чувствовать на себе внимание женщины стратига. Так и хочется пожаловаться, может быть, даже поплакать… запустив руку себе за пазуху, она тронула бугорки на рёбрах. Вот чем оборачивается слабость. Срослись неровно, и иногда больно дышать… особенно когда учитель загоняет, но она не жаловалась на запредельные нагрузки. Тренировалась как одержимая, благо большой тихий замок предоставлял широкие возможности для самосовершенствования. Каждый, от самого стратига до последнего слуги, был воином и мог наставить девочку в самых неожиданных мастерствах. В свои тринадцать лет она чего только не умела.
Но так и не научилась принимать чужое участие.
С тех пор как погиб её спаситель…
Книга и записи были оставлены. Девочка уставилась в бездонную синь неба, которое казалось особенно ярким в каменной рамке двора с высокими стенами. И вспоминала.
Ретромотив. Валентино Киош
Невысокий мальчишка с белыми волосами. Худощавый и жилистый, похоже, не слабак, но выглядит неопасным, безобидным и смешным в своей попытке заступить пусть отряду. Так почему же несколько десятков людей пятятся перед ним, смешивая ряды?..
Крики, шум, топот. Острый запах мятой травы. Воздух пропитан ужасом.
В коричневой толпе мелькает белое. Кто-то не поддался панике, он кричит на своих, понуждая собраться, и всё-таки перебарывает готовую обратиться в бегство толпу.
Сам идёт впереди.
Беловолосый стоит и смотрит прямо на него.
Тёмные тяжёлые волны мощи расходятся от него кругами, забивают дыхание, гасят разум. Он создаёт ужас, от которого можно умереть.
Патэ идёт, склонив голову, идёт через давление взгляда беловолосого мальчишки, словно против сильного больно секущего песчинками ветра.
Беловолосый вскидывает лук. Держит в правой — левша. Стрела на тетиве. Наконечник горит солнечной искрой, прямое светлое древко, пёстрые перья. Скрип натягиваемой тетивы, казалось, слышал весь мир. Мгновение — и стрела срывается в полёт.
Она летит медленно-медленно. Удар — и, словно стрела-молния титанов, проходит насквозь. На белой одежде человека нет ни капли крови. Но он вздрагивает, лицо становится спокойным, лишь в застывших глазах скрывается удивление. И горечь.
Его убил его собственный ученик.
У окна стоял эльф. Белая одежда облегает стройное до худобы тело, лицо без возраста покрыто растительным орнаментом — как будто житель леса собрался на войну…
Тания сделала ещё шаг от двери, и наваждение рассеялось, лесное видение обернулось человеком. Всего лишь решётка причудливой ковки бросала тень на тонкое лицо, белая одежда — не знак траура и мести, указывает на церковный ранг.
— Патэ Ирек, — поприветствовала она его.
— Тания, — патэ чуть поклонился в ответ, теневой растительный орнамент сбежал с его лица. — Как?.. — указал глазами вниз. Женщина покачала головой.
— Сидит, читает, пишет. Хмурая, как небо над лесом эльфов, и злая, как василиск в самый жаркий полдень.
Патэ Ирек посоображал, отдавая должное сравнениям, кивнул задумчиво:
— Я даже знаю, почему. А вы помните, какой сегодня день?
— Такое как забыть, — женщина улыбнулась печально. — Ровно два года назад вы напали на нас.
— И погиб патэ Валентино Киош.
— Тот самый учитель Александра? — без особого интереса спросила Тания, подходя. Поставила колыбель на скамью у окна, выглянула.
Каменная комната была в крыле замка, выходившего во дворик с дельфином. Впрочем, отсюда его нельзя было разглядеть.
Мужчина и женщина молча стояли рядом, со стороны их можно было принять за супружескую пару. Она — стройная, синеглазая, с мягкими движениями. Он — невысокий, крепкий, с неторопливым рассудительным голосом и манерой действовать мгновенно и по наитию.
Но они были почти врагами.
Тания усмехнулась про себя. Хочешь помочь девочке, а в себе-то разобраться не можешь. Ради врага оставить родной дом, покинуть всех, кого любила. Единственное напоминание о прошлом — имя сына.
Потому что я целительница. Во имя и для жизни Живой.
— Не знаю, можно ли его называть учителем… Патэ погиб в первый же день Летней войны.
— От рук Александра.
— Не самое подходящее выражение. Патэ Киош пал не от рук, но от… Я читал воинские баллады Фременов, там есть дивное выражение, лучше объясняющее произошедшее. Сердцем убиваю. Вот так он и погиб.
Женщина закусила губу. Один из свёртков в колыбели захныкал, она взяла его на руки.
— Не самое подходящее время я выбрал для упоминания мёртвых, — спохватился патэ. — Извините, я напомнил вам о вашем горе.
Женщина бледно улыбнулась, механически укачивая малыша.
— В тех же балладах, — заговорить смогла не сразу, — в них попадается ещё одно выражение. Отпустите ваших мёртвых. Так поступаем мы, Воличи, Фремены. Помним погибших — но отпускаем их и живём для живых.
Патэ Ирек молча поклонился, как будто салютуя её мужеству. Тания задумалась, был ли случаен этот ранящий разговор. Носящий белые одежды был логиком, человеком, чей разум оттачивался специальными упражнениями. Охотник легко узнаёт зверя по нечёткому отпечатку, скажет всё — самец или самка, сколько весит, сколько лет, умный или дурной, был ли ранен и как. А логик по двум-трём фактам, обмолвкам, ненароком брошенному взгляду восстановит цепочку событий, поймёт скрытые мотивы поступков человека, чуть ли не мысли прочитает.
От размышлений её отвлёк другой ребёнок, завозившийся в пелёнках. Обнаружив, что один в колыбели, запротестовал, и Тания поспешила уложить рядом второго. Дети затихли.
Патэ Ирек неслышно подошёл:
— Где счастливые родители? — спросил, гадая, который из детей сын его господина. Совершенно неотличимые, один чуть младше, но попробуй угадай, который. Не спрашивать же, на такой вопрос Тания могла и обидеться.
— Где-то в городе, — женщина неопределённо повела рукой, словно указывая на раскинувшиеся за стенами жилые районы. — Скоро уже должны вернуться.
— По заданию или так?..
— Придут, спросите.
Патэ усмехнулся, оценив ответ. Родители младшего малыша не были склонны рассказывать о заданиях, которые поручал им отец старшего.
С тех пор, как стратиг Стагор Матис вернулся в свою резиденцию и публично разругался с посланниками Предстоятеля церковного совета, в городе Таноре началось некое тайное шевеление. Пятёрка пластунов осталась с опальным командиром и принимала в этой суете самое непосредственное участие, делая, собственно, ту работу, которой была учена. Разведка, добывание информации. Может быть — подкуп и шантаж, запугивания и убийства. Патэ Ирек не знал всего да и знать не желал. Иногда стратиг приглашал его к себе, скупо выдавал сведения (как добытые пластунами, так и полученные из других источников) и предлагал обдумать то или это, предсказать реакцию человека, спрогнозировать события. Логик добросовестно изучал проблему и выдавал прогноз и рекомендации. А потом забывал.
Его забавляло и даже немного трогало появление в мрачном полном тайн замке двух младенцев мужеска пола. Девушка из воличей, сначала пленная, потом по доброй воле оставшаяся со стратигом, подарила ему ребёнка. И мало того, словно вдохновлённые примером, двое пластунов в своей бесконечной тайной работе тоже умудрились найти время для совершенно посторонних занятий, закончившихся этаким результатом. Ирек, всегда гордившийся своей наблюдательностью, был совершенно ошарашен, узнав. Бета, конечно, великая лицедейка по долгу службы, но как ей удавалось скрывать такое? И ведь так же выполняла задания стратига… хотя, скорее, самые сложные брал на себя муж и коллеги по мрачному ремеслу. Женщина-убийца дала жизнь, благополучно разрешившись от бремени лишь неделей позже Тании. Субординация, сын простых пластунов не мог родиться раньше сына стратига…
Но Танию не интересовали глупые выдумки имперских военных. Презрев субординацию, она преспокойно взяла на себя заботу и о Дереке. У пластунов плохо получалось быть родителями — много работы, которую никто, кроме них, не сделает, и о сыне в основном заботилась Тания.
Своего ребёнка она назвала Рико. Так звали юношу, которого она любила когда-то, который любил её. Или они оба думали, что любили и любимы. Чего уж теперь гадать? Рико нет, нет и деревни, в которой они родились, её жители частью погибли, частью расселились по другим деревням. Или, может быть, воличи восстановили Тэнниа?.. В любом случае, дорога домой ей теперь отрезана. Как и Дикарке.
Империя не слишком жалует работорговлю, ходят слухи, что рабство собираются отменить вовсе… по крайней мере, всё к тому идёт. Конечно, Совету и Собранию не интересны соображения гуманизма. Иерархи Церкви и старшие купцы Гильдий — люди практичные, циничные и умеющие считать деньги. И, как таковые, сочли, что рабство — неэффективная форма общественных взаимоотношений.
Тем не менее, пока империя ведёт политику экспансии, были, есть и будут пленные, беженцы с опустошённых войной областей, лишённые крыши над головой, попавшие под Акт. Империи не нужны орды не умеющих жить цивилизованно (то есть по-имперски), не нужны взрослые, пополняющие ряды городского дна, не нужны армии маленьких беспризорников, ни к чему не пригодных. Они — дестабилизирующий фактор.
Поэтому рабы всё-таки использовались. На умирающих едва-едва окупавших себя плантациях, на рудниках и галерах. Тяжёлый отупляющий труд обычно быстро убивал в человеке человека, оставалось лишь вьючное животное.
Патэ Валентино Киош приметил девочку на рабском рынке. Несмотря на возраст, её нельзя было назвать ни к чему не пригодной. Едва не одолев своих пленителей одной лишь только яростью, девочка наглядно показала свой талант управления Узором. Развить который могло лишь систематическое обучение. Удивлённый силой духа и строптивостью нрава, патэ купил маленькую дикарку за ничтожную сумму.
Пожалуй, именно тогда замок стал наполняться жизнью. Дикарка несомненно стала дестабилизирующим фактором для Дворца, подрастерявшего с её появлением свою мрачноватую строгость. Поварихам, смотрительницам комнат, женщинам из обслуги нравилось заботиться о девочке. Мужчины рады были любопытному ребёнку. Получилась этакая "всеобщая племянница".
Учили её совершенно недевчоночьим умениям. Например, не так давно патэ Ирек выиграл у Дикарки соревнование по метанию ножей. С минимальным преимуществом. И логик даже думать опасался, чему ещё её могут выучить лихие ребята пластуны.
Впрочем, и сам он вместе с Госпожой Архивариусом устроил девочке несколько лекций — как раз логики. Бета учила драться и не делала скидку на возраст. Тании надоело постоянно закрывать царапины и убирать синяки непоседливому ребёнку, и она, недолго думая, научила Дикарку нескольким целительным приёмам воличей.
Стагор Матис учил управлению Узором, и вот это-то больше всего пугало патэ Ирека. Холодный разум стратига сдерживал кипящую мощь его души. Но если той же силой вдруг станет обладать ребёнок, девчонка, не отличающаяся терпением и самоконтролем?..
— Возможно, мы неправильно обучаем детей, — сказал Матис, когда патэ осмелился спросить его об этом. — В любом случае, девочку нельзя учить так, как учат в школе. Она очень быстро достигнет своего потолка… потолка, предусмотренного школьным обучением — так вернее. И попадёт в ловушку силы. И школьные правила не для неё — слишком поздно мы взялись за обучение, испытания уже сформировали характер.
Патэ Ирек кивнул. Если обучающийся в школе ребёнок проявлял слишком большой потенциал управления Узором, за ним следили с особым тщанием. На проказы прочих детей учителя иногда смотрели сквозь пальцы, но с таких, особенных, спрашивали строго. Если они нарушали правила, выходя за предписанные рамки поведения, следовало наказание. Нужно было, чтобы будущий чудодей в любых обстоятельствах мог контролировать себя. И чем больше была его мощь, тем строже контроль.
В школах воспитывали безоговорочную преданность церкви и Каррионе.
— …Здесь же ей есть куда расти, — докончил стратиг.
Патэ Ирек моргнул, выныривая из воспоминаний. Тания отчего-то улыбалась, подняла руку и указала пальцем в проём окна.
Секундой позже в нём появилась фигура, спрыгнула, двигаясь неслышно, как тень.
— Как ты меня заметила? — поинтересовалась Бета, Тания по-прежнему словно целилась в неё из пальца.
— Не знаю, — женщина из воличей пожала плечами. — По мысленному ощущению. Или, может быть, по запаху, или камешек выкатился из-под ноги…
— Не было никакого камешка, — запротестовал Альфа, возникая в соседнем окне. Тания замерла, как будто прислушиваясь, перегнулась через подоконник и вытащила Дикарку. Та побрыкалась в руках и обвисла, словно пойманный за шиворот напроказивший котёнок.
— Как ты?.. — расстроено засопела. — Я думала, что хорошо пряталась, не шумела!..
— Может быть, — кивнула Тания, ставя её на пол. — Но ты была самая заметная. Не в мире, а Живе. Как сполох в ночи.
— Выкини мысли, избавься от них, — напутствовала её Бета. — Думая слишком много, ты становишься заметной. Войди в тень и стань ею.
— Я стараюсь, — пробормотала Дикарка.
— И у тебя неплохо получается, — поспешила заверить женщина-пластун. — Не все люди обладают такой чувствительностью, как Тания.
Целительница подтвердила кивком. Девочка приободрилась.
— …Но лучше тебе равняться именно на них… — Бета подошла к детям и взяла своего на руки. Ребёнок разулыбался.
— Я покормила, — сказала Тания. — Тебя долго не было, — она словно оправдывалась.
— Спасибо, — тихо сказала Бета.
Грик вошёл через дверь, в отличие от своих коллег по пластунскому ремеслу. Впрочем, вошёл так, что его заметили только когда он заговорил, поприветствовав всех.
— Господа… и дамы… — по очереди отвесил поклоны Бете и Тании, преувеличенный Дикарке. — Приглашаю всех на партию в карды.
— А?.. — спросил Альфа, как будто что-то поняв.
— Ага, — заверил Грик. — Так что же?..
Играли Алеф, Бета и Дикарка. На середину комнаты вытащили стол, Тания устроилась в сторонке с детьми.
— Заметил? — спросил Грик после нескольких кругов. Алеф кивнул, потом помотал головой: