Изнуряющее наступление, в котором мы отбивали у врага каждый метр земли, не прошло даром. Стоявший рядом Панихин тронул меня за рукав:
- Вот траншеи, которые захватил со своими бойцами старший лейтенант Васильев. Там же несколько дней дрались ребята лейтенанта Солоджи. Жаль, что Васильеву никогда не узнать, что бросок его штурмовых групп вывел наш полк почти к самому месту сегодняшней встречи.
Не успели замолкнуть приветственные возгласы у подножия Мамаева кургана, как произошла встреча пришедшей с запада гвардейской дивизии генерала Таварткеладзе с полком Долгова, который сражался левее панихинских батальонов. В одиннадцать часов утра здесь был составлен акт о встрече, и соединившиеся части ринулись добивать неприятеля.
А в Городе уже налаживалась мирная жизнь. Состоялся очередной пленум Сталинградского обкома партии.
Окруженная и разрезанная надвое вражеская группировка не думала сдаваться. Гитлеровские генералы надеялись, что им удастся вырваться из "котла", тем более что на помощь им стремительно двигалась армия фельдмаршала Манштейна.
Теперь перед воинами, которые так долго и упорно сражались за Сталинград, была поставлена задача - добить окруженную группировку противника в северной части города.
Бои разгорелись с новой силой и велись буквально за каждый клочок сталинградской земли, и снова радость наших побед омрачалась потерями.
Еще раньше, в конце декабря, наши соседи - войска 39-й гвардейской дивизии - выбили гитлеровцев из цехов завода "Красный Октябрь". В одном из этих разрушенных цехов был создан полевой лазарет, куда санитары доставляли раненых. Фашисты часто открывали огонь по цехам, но этот район наши бойцы уже считали тылом: здесь можно было ходить в полный рост.
В поселке Красный Октябрь за два дня до уничтожения окруженной группировки я встретил Мишу и Машеньку. Я давно их не видел. Мишу - с ноябрьских праздников, а Машеньку - со дня допроса "языка", захваченного Бакаем.
Был вечер, над городом по-прежнему перекатывался орудийный гром, а над Мамаевым курганом, изрытым снарядами и пропитанным кровью, висело тяжелое облако дыма. Там, на западном склоне, снова шел ожесточенный бой, но каждый наш воин понимал, что это было последнее сопротивление вражеской армии.
Да, она сопротивлялась. Бессмысленно гибли тысячи солдат. Горели танки, падали, зарываясь в землю, самолеты, взлетали от огня прямой наводкой дзоты и отлично построенные блиндажи. Ее дивизии таяли с каждым часом. А в воздухе, насыщенном запахом железа, порохового дыма и крови, уже угадывалась наша долгожданная победа.
В этом многострадальном городе, где воины месяцами жили среди развалин, спали в подвалах, на щебне, в снегу, многим из них, конечно, было не до бритвы, не до иголки и утюга. А я всегда ценил в солдате подтянутость, чистоплотность и аккуратность - проверенный признак внутренней дисциплины.
Машенька Боровиченко и Миша Кравченко, казалось, были одеты в новые шинели и ушанки, на ногах добротные да еще начищенные сапоги. Минутой позже, разговаривая с ними и присмотревшись, я заметил, что шинели их заштопаны так искусно, а сукно разглажено так старательно, что с первого взгляда ни дать, ни взять - новая шинель.
Конечно, это Машенька в свободный ночной час где-то в уцелевшем подвале занималась их фронтовой одеждой. Оба они выглядели свежими, будто и не были долгие месяцы в боях.
Они тоже радовались встрече, и, когда я спросил, куда они спешат, Кравченко ответил:
- Направляемся в цех завода "Красный Октябрь", чтобы отобрать для эвакуации за Волгу первую группу раненых.
- Вид у вас молодецкий, - заметил я. - Дня через два-три, когда добьем фрицев, поставлю вас перед строем и скажу: "Вот пример..."
Лицо Машеньки радостно просветлело.
- Мы в санитарной роте уже совещались об этом, - : заговорила она. Решили, сразу же, как уничтожим врага, все шинели, гимнастерки, шаровары, белье - передать в дезинфекцию и ремонт... Тогда нашу гвардию хоть на парад!
- Правильно, Машенька! А парад обязательно устроим: такую победу надо хорошо отпраздновать.
- Для нас с Мишей это будет второй праздник! - горячо проговорила девушка.
- Почему второй?
Они переглянулись, и я понял, а Кравченко подтвердил мою догадку:
- Когда эта битва закончится, мы поженимся...
- Ну что ж, дорогие, - я пожал им руки. - Успехов вам и долгой жизни!
Мог ли я в эту минуту знать, что вижу Кравченко в последний раз?
Через два часа мне сообщили, что военфельдшер Михаил Кравченко убит вражеским снайпером в цехе завода "Красный Октябрь".
Позже я узнал, как это случилось. Фашистский снайпер притаился в развалинах на территории завода. Долгое время он ничем не выдавал себя, по-видимому, имея задание убить кого-нибудь из высших офицеров. Но кроме санитаров, в цех никто не входил. Потом появился Кравченко. Здесь, среди медицинских сестер и санитаров, он был старшим, и снайпер, наверное, решил, что дождался высокого чина...
Когда Миша, просматривая список раненых, остановился посреди цеха и вдруг уронил бумагу, медленно опускаясь на бетонированный пол, Машенька бросилась не к нему, а к провалу, откуда прогремел выстрел.
Она пробежала вдоль стены и скользнула в другой пролом у самого фундамента. А через минуту прогремели два гранатных взрыва. Вражеский снайпер был уничтожен.
Девушка вернулась в цех и молча опустилась перед Мишей на колени. Он был мертв... Кто-то из санитаров с трудом оторвал руки Машеньки от его рук...
* * *
30 января гитлеровцы "отпраздновали" свой мрачный юбилей - 10-летие фашистского режима в Германии, а 31 января южная группировка противника, действовавшая в центре города, прекратила сопротивление. Фельдмаршал фон Паулюс и его штаб сдались в плен.
Северная группировка, насчитывавшая около тридцати тысяч солдат и офицеров, еще агонизировала. На наше предложение капитулировать ее командование ответило отказом. Впрочем, этот отказ имел чисто формальный характер. После мощного удара нашей артиллерии и авиации гитлеровские генералы запросили пощады. 2 февраля началась массовая сдача в плен вояк северной группировки.
За Волгу потянулись нескончаемые колонны пленных. Жалкий вид имели "завоеватели", прошедшие с огнем и мечом через всю Европу.
И глядя на них, мне невольно вспомнился один любопытный и характерный для того момента приказ командира 134-й германской пехотной дивизии:
"1. Склады у нас захватили русские; их, следовательно, нет.
2. Имеется много превосходно обмундированных обозников. Необходимо снять с них штаны и обменять на плохие в боевых частях.
3. Наряду с абсолютно оборванными пехотинцами, отрадное зрелище представляют солдаты в залатанных штанах.
Можно, например, отрезать низ штанов, подшить их русской материей, а полученным куском латать заднюю часть.
4. Я не возражаю против ношения русских штанов".
Не от хорошей, видимо, жизни на русской земле гитлеровский генерал издал этот приказ. Не до стратегии было этому вояке, если даже заплаты на задней части казались ему отрадными.
А пришли завоеватели к нам спесивые, гордые, нарядные. Вырядились как на праздник. Нас называли "руссиш швайн". Но прошло полтора года, и стала "великая" германская армия армией голоштанников. Здесь, в Сталинграде, она получила убедительный урок.
Оборванные, голодные, обовшивевшие, уныло брели под конвоем советских гвардейцев оккупанты Франции, Норвегии, Бельгии и Дании, палачи Чехословакии и Польши - отборные солдаты той самой, еще недавно могущественной армии, что коваными сапогами прошла по всей Европе. Это уже брели полулюди - полутрупы, и путь их лежал на тот самый восточный берег Волги, куда они так стремились и попали в конце концов по иронии судьбы, а правильнее сказать - по воле советских людей.
Гитлеровский генерал снисходительно заявил, что против русских штанов он "не возражает". Еще бы. Да одна беда: мы возразили.
* * *
Разгром гитлеровцев в приволжской степи положил начало коренному повороту в ходе Великой Отечественной войны. Здесь, на берегах великой русской реки, нашли гибель не только отборные немецко-фашистские армии, но и погибла долгая традиция, на которой воспитывалось целое поколение немцев. Здесь окончательно рухнул миф о непобедимости гитлеровского вермахта, о его превосходстве над всеми армиями мира.
Советский народ выдержал суровое испытание - с оружием в руках отстоял свое право на жизнь, на независимость, на будущее!
...Неожиданно мы оказались в глубоком тылу. Еще вчера здесь кипел бой, а сегодня мы в тыловом городе - линия фронта за два с половиной месяца наступления ушла далеко на запад.
Сталинград - тыловой город? Нет, это никак не вязалось с ним.
Перед уходом дивизии отсюда мне удалось, вырвать немного времени для того, чтобы пройти по городу. Что ни шаг - развалины. Груды щебня слегка припорошены снегом, из-под снега торчали концы балок, обрывки арматуры. Мертвыми глазницами смотрели разрушенные дома. На трамвайных линиях застыли, занесенные снегом, изрешеченные пулями, осколками снарядов вагоны...
...Неожиданно мы оказались в глубоком тылу. Еще вчера здесь кипел бой, а сегодня мы в тыловом городе - линия фронта за два с половиной месяца наступления ушла далеко на запад.
Сталинград - тыловой город? Нет, это никак не вязалось с ним.
Перед уходом дивизии отсюда мне удалось, вырвать немного времени для того, чтобы пройти по городу. Что ни шаг - развалины. Груды щебня слегка припорошены снегом, из-под снега торчали концы балок, обрывки арматуры. Мертвыми глазницами смотрели разрушенные дома. На трамвайных линиях застыли, занесенные снегом, изрешеченные пулями, осколками снарядов вагоны...
Тогда-то впервые я по-настоящему понял, что такое руины. Пока шли бои, все это воспринималось иначе, ассоциировалось как опорные пункты, узлы обороны - одним словом, что угодно, но только не руины. Теперь же я увидел разрушенный город. Разрушенный, но не покоренный, живой.
Сталинград прошел сквозь страшные испытания войны, был истерзан бесчисленными бомбардировками, иссечен снарядами, но жил и торжествовал победу.
Над Волгой стояла победная тишина. Огромные массы народа заполнили улицы и площади Сталинграда.
В толпе выделялись преимущественно армейские шинели и полушубки. Но немало людей было и в гражданской одежде. Некоторые с интересом рассматривали подбитый вражеский бомбардировщик, который лежал посредине площади. Многие, разговаривая, показывали в сторону полуразрушенного здания универмага. Из его подвала несколько дней назад советские автоматчики вывели сдавшегося в плен Паулюса.
Строем прошли наши воины. Так непривычно было видеть на фронте людей в строю!
У всех было радостное, приподнятое настроение. За отсутствием оркестра строй проходил маршем под звуки трофейного аккордеона.
Кто-то выкрикнул из строя, обращаясь к регулировщику:
- А где тут, браток, дорога на Берлин?
Регулировщик, улыбнувшись, ответил:
- Прямо!
Снег сверкал солнечными блестками. В морозном воздухе гулко раздавался твердый шаг воинов-победителей.
После многомесячных боев гвардейцы уходили на запад такой же уверенной поступью, какой они пришли сюда, на берега Волги, на защиту Сталинграда...
Послевоенные встречи
Отгремела Сталинградская битва. Кончилась война. Но мы, ветераны, ежегодно 2 февраля съезжаемся сюда, в Волгоград, чтобы воскресить в памяти обжигающее дыхание той горячей поры. И какая бы ни была погода - трескучий ли мороз или метелица - едва только забрезжит рассвет, мы всегда собираемся здесь, у мельничной стены.
Вот и сейчас мы съехались сюда, собрались у мельницы. Она такая же, какую мы оставили, покидая Сталинград четверть века тому назад. Это, пожалуй, единственное здание, сохранившее на своих кирпичных стенах рубцы, шрамы и раны войны. И хорошо, что она осталась в прежнем виде; пусть напоминает о том, что несла с собою война. Здесь уже заложен фундамент здания - музея обороны города-героя.
Как всегда, первым мы встретили на этом месте нашего седоусого друга Василия Сергеевича Глущенко, ветерана трех войн. После Сталинграда он участвовал во многих боях и под Кенигсбергом потерял ногу. Вернувшись на родную Ставропольщину, Василий Сергеевич долго работал в колхозе, потом вышел на пенсию.
- А для меня война закончилась здесь, в "молочном доме", - говорит Илья Васильевич Воронов. - Многовато железа вколотили в меня гитлеровцы. Спасибо врачам - спасли, хотя и сами не верили, что выживу...
Как и у Глущенко, у Воронова протез. Он ныне работает в колхозе, в селе Глинки Орловской области, является секретарем партийной организации и депутатом сельского Совета.
Якова Федотовича Павлова мы называем по-сталинградски "гвардии сержантом". После штурма "молочного дома" его след затерялся по госпиталям и фронтам. Простой советский человек, валдайский слесарь, он не придавал какого-то особого значения своему подвигу и скромно продолжал выполнять свой солдатский долг. Только в конце войны удалось разыскать героя Сталинграда, и в апреле 1945 года ему присвоили звание Героя Советского Союза. Демобилизовавшись, Яков Федотович Павлов закончил Высшую партийную школу, долгое время работал в своем родном городе Валдае, а сейчас приехал из Новгорода, где он ныне живет.
Постепенно наша группа увеличивается. Подходит Файзрахман Зельбузарович Ромазанов, прибывший сюда из Астрахани, из совхоза "Волжский", где он работает кузнецом. В солидной даме Марии Сергеевне Ладыченко мы узнаем худенькую санитарку Марусю Ульянову, чьи ловкие сноровистые руки в свое время перевязали раны чуть ли не каждому из присутствующих здесь.
Особый восторг вызывает появление Зины Селезневой, той самой Зины, что родилась в "доме Павлова" в те далекие грозные дни. Сейчас это "представительница спасенного поколения", как мы в шутку называем Зину, бывшую студентку Волгоградского политехнического института. Она подходит к нам под руку с Иваном Филипповичем Афанасьевым, бывшим начальником гарнизона "дома Павлова".
Трагичной была судьба этого человека.
После тяжелых ранений гвардии капитан Афанасьев ослеп. Целых двенадцать лет для него кругом была мгла. Заведующий кафедрой глазных болезней Волгоградского медицинского института профессор Александр Михайлович Водовозов заинтересовался судьбой героя Сталинграда и решил сделать ему операцию глаз. Операция проходила без наркоза, сам больной был ассистентом профессора.
Превозмогая боль, от которой, казалось, вот-вот померкнет разум, Афанасьев по ходу операции отвечал на вопросы профессора, когда внутрь глаз вторгались иглы шприца, острие скальпеля и другие хирургические инструменты.
Такое мог вынести только закаленный в суровых испытаниях воин.
В памяти Ивана Филипповича Сталинград остался городом руин. Когда ученый вернул ему зрение, Афанасьев увидел другой город, возрожденный к жизни из праха и пепла, во что был превращен гитлеровцами...
- Пошли, - по праву старейшего среди нас говорит Глущенко. - Остальные, кто подойдет, нагонят.
И мы направляемся к всемирно известному дому солдатской славы - "дому Павлова".
Павлов и Глущенко шагают рядом. Когда-то этот путь они проделали ползком, под свист вражеских пуль, пробив дорогу остальным. За ними идет Афанасьев, превративший благодаря своей энергии и мужеству этот дом в несокрушимую крепость, о которую разбила головы не одна сотня гитлеровцев. Благодаря стойкости вот таких сталинградских "гарнизонов" навсегда развеялся миф о непобедимости немецко-фашистской армии, начался ее закат.
Блещущий белизной стен, подсвеченных заснеженной площадью, дом предстает перед нами торжественным и монументальным. А мы помним его продырявленным снарядами, с проломанными простенками, разрушенной сверху до основания четвертой секцией.
Когда на берегу Волги отгремели последние залпы, группа местных женщин во главе с работницей Александрой Максимовной Черкасовой по своей инициативе взялась за восстановление "дома Павлова".
Один подвиг порождает другие. Это вполне закономерно для нашего общества. Народ поднял Павлова и его товарищей на подвиг. Подвиг Павлова вдохновил многих советских людей на героические дела. Именно в этом доме солдатской славы родилось замечательное движение, сыгравшее большую роль в восстановлении разрушенного войной города.
Но ту торцовую стену, что обращена к Волге, так и оставили непобеленной. По-прежнему, "по-военному" краснеет кирпич, а на бетонной части стены художественной резьбой начертаны бессмертные имена гвардейцев героического гарнизона и тех, кто стоит сейчас здесь, рядом со мной, и тех, кто не вернулся из своего последнего боя. А не вернулись многие: Александров, Черноголов, Собгайда, Довженко, Бондаренко, Хаит, Свирин, Чернышенко, Ефремов и другие. Не так давно старые раны оборвали жизнь гвардии рядового автоматчика Мосиашвили, а также одного из лучших снайперов Сталинградского фронта - Анатолия Чехова, часто "охотившегося" вот из этих окон.
Мы долго стоим в скорбном молчании, обнажив головы в память тех, кто никогда не станет с нами в строй.
- Пойдем по нашей улице? - спрашивает Глущенко.
- Разумеется, - говорим мы.
Мы, конечно, горды, что эта улица носит название нашей 13-й гвардейской дивизии. Высокие современной архитектуры дома, спешат на работу прохожие, бегут с портфелями и сумками школьники. Оказывается, ребята всех нас безошибочно узнают: "А этот дедушка с седыми усами Василий Сергеевич Глущенко!", "Вот тот - Яков Федотович Павлов", - раздаются детские голоса.
Каждому из нас кажется, что он у себя на родине.
Сзади под торопливыми шагами поскрипывает снег и слышен знакомый голос:
- Наконец-то, догнал!
Высокий, рослый, с обаятельной улыбкой на совсем неизменившемся лице командир передового отряда гвардии старший лейтенант Захар Петрович Червяков, как и всегда, весел и жизнерадостен.