Но все в его судьбе шло тем не менее как по маслу. Его жизнелюбие выдавали только розовые щеки. Друг, рассказавший ему страшную тайну, куда-то исчез, будто под землю провалился. Война отгремела, а глаз, правда, из специального стекла, вставили в Москве, слегка прикрыв его для достоверности серым веком.
И теперь, ощущая приехавшего из Свердловска корреспондента и сомневаясь на его счет, Кондрашов решил, что жизнь на этом не кончается, и даже более того, почувствовал приступ волчьего аппетита.
Он довез его до вокзала и выпустил из машины, как выпускают хищника из надоевшей клетки.
Гость шел широкими шагами, придерживая на голове шляпу, которая норовила слететь от холодного ветра. Кондрашов с шофером бежали за ним следом, едва поспевая.
На перроне стояла заиндевевшая электричка с распахнутыми дверями. По репродуктору дикторша объявляла что-то подлым неразборчивым голосом.
– Ну все, прощайте, – обернулся Николай к провожатым, протягивая им свою неготовую к рукопожатию ладонь.
– Когда выйдет статья? – вцепился в него Михаил Борисович.
– Когда главный поставит в номер. Сам же я ее напишу за полдня. Дело ведь ясное.
– Ясное-то ясное, – засуетился Кондрашов. – Но статью надо прислать к нам на согласование!..
– А это уже не про меня, – отрезал Николай, задохнувшись от подобной наглости. – Это – компетенция главного редактора.
– Вот как?.. Тогда прослушайте анекдотец. В приемной Бога звонит телефон. Ангел снимает трубку и говорит: «Вас к телефону, Господи!» А Бог ему отвечает: «Скажи им, что меня нет!..» – И уполномоченный весело засмеялся. – «Нет меня, нет!» Понимаете?
Николай вырвал руку из клещей Кондрашова и впрыгнул в электричку. Продвинулся вдоль деревянных сидений, ища удобное место. Помахал рукой провожающим.
Потом перешел в другой вагон, и стоящие на перроне потеряли его из виду.
С лица Кондрашова сползла искусственная веселость, оно сделалось весьма серьезным. Он вытащил из кармана пальто сухой злак, положил его в рот и начал тщательно жевать.
– Не повезло нам, Сергеич, – со вздохом сказал он шоферу, сглотнув и прожевав все. – Нутром чую, запорет дело.
– Мяса не жрет… А еще шляпу надел! – согласился с ним шофер.
Локомотив дал протяжный гудок. Раздосадованный и тревожный, Михаил Борисович подправил платком левое веко, чтобы оно не слишком обнажало стеклянный глаз, и решительным шагом пошел прочь с вокзала…
В это время из последнего вагона выпрыгнул на перрон Николай.
Был он в состоянии нервном, мятежном. В таком состоянии люди или делают революции, или кончают с собой на глазах окружающих. Начал озираться в поисках соглядатаев. Но они уже ушли в здание вокзала, эти глупые соглядатаи, очевидно, уверенные, что провернули сомнительное дельце и оставили его, Артемьева, знающего наизусть Гумилева и Ахматову, в дураках.
Электричка тронулась с места, и колеса ее с железным скрежетом начали медленно набирать обороты…
Николай, повернувшись спиной к холодному ветру, открыл записную книжку и еще раз заглянул в страницу с замятым на память уголком.
На ней было написано химическим карандашом: «Таня Скрипникова. Ул. Чкалова, дом 84».
6
Темнело. Тусклые фонари, горевшие на столбах через одного, будто их расстреливал сам Чапаев (говорят, он поступал именно так с отрядами, затеявшими бузу), раскачивались со скрипом. Были они в металлических абажурах, напоминающих шляпы, и Николаю казалось, что это головы висельников раскачиваются в вышине. Снег набивался в ботинки, и тонкая подошва промерзала насквозь.
Внезапно из пурги возникли три фигуры в милицейских шинелях, в ушанках, недовольные тем, что кто-то ходит в пургу, кроме них, по улице. Николай заметил, что за спинами их стоит квадратный кованый сундук – «воронок».
– Документы! – рявкнул один из них, протягивая свою лапу.
– А что такое? – наивно спросил Николай, поняв, что дело-то весьма серьезное.
– Ты что, глухой?! Ваши документы, гражданин!
Николай беспрекословно отдал постовому паспорт и, на всякий случай, свое корреспондентское удостоверение.
– Куда направляетесь? – поинтересовался постовой, внимательно изучая штамп о прописке.
– К железнодорожному вокзалу, – соврал Николай.
– Проход через улицу Чкалова запрещен. – И милиционер нехотя отдал журналисту документы.
– А как мне теперь идти?
– Через Челюскинцев. Потом через Орджоникидзе направо. Поняли?
– Понял. Осознал.
Николай вдруг увидел за спиной милиционера еще один кордон, метрах в пятнадцати от «воронка» – уже из человек десяти, недовольных и злых, как эти.
– Тогда я пошел, – сказал гость. – Всего вам доброго!
– Через Орджоникидзе направо! – прокричал ему в спину постовой и добавил сам себе с досадой: – А ведь ничего не найдет.
Но силуэт Николая уже пропал в снежной крупе.
Он знал, куда ему теперь идти. Спасительная мысль родилась внезапно, из ничего, как рождается все самое лучшее в этой жизни.
7
– …Василий Першин… Старший лейтенант… у вас работает? – спросил он дежурного.
– Есть такой. А вам зачем? – поинтересовался милиционер.
– Скажите, что его ждет друг из Свердловска. Корреспондент Артемьев. Он поймет…
Дежурный вышел из-за стола и прошел в служебное помещение. Николай опустился на стул под цветной стенгазетой с ало-красным заголовком: «Навстречу ХХ съезду КПСС». Закрыл глаза…
В отделении милиции было тепло. Где-то над головой журчали трубы канализации. Стены без обоев, крашенные в тошнотворный бледно-зеленый цвет, указывали на принадлежность к могучему государству, которого боялись все по ту и по эту сторону границы. Снег на шляпе растаял, усы отогрелись и покрылись влагой. Кажется, Николай даже задремал на секунду-другую…
При его внутренней бездомности даже камера предварительного заключения могла показаться вполне сносным пристанищем. Был ли у него дом? Он пребывал в уверенности, что нет, не был. Жену он не любил. Ее услужливость раздражала. Женщина, по его мнению, должна быть гордой и истеричной, как необъезженный конь. То есть сбрасывать любовника ногами, когда тот заберется на нее в темноте, плевать ему в лицо, презирать до глубины души, до спазма, проходящего по конечностям, как электрический ток, презирать до оргазма, после которого тошнит… Вот какой должна быть женщина! Такой женщиной, как ему представлялось, была Лиля Брик у Маяковского. Владимиру Владимировичу повезло – над ним наизмывались впрок, и от этого случайная преходящая связь превратилась в роковую сладкую муку с адским пламенем. А по поводу дома… Разве может быть дом с коллективным нужником, когда, сходив в него, приходится жечь втихаря газету, чтобы огонь уничтожил обличительный запах, потому что запаха не может быть у человека, знающего наизусть «Сероглазого короля» и носящего импортный плащ из пластиката… Нет, мерзко все, мерзко!
…Раздался звук слившейся воды. Из двери вышел, застегивая на ходу ширинку, старший лейтенант Першин, тот самый, который приглашал столяра Павла Игнатьевича вырубать доски под застывшей насмерть Татьяной.
– Коля?
Николай вздрогнул от его голоса, пробуждаясь.
– Я… Здравствуй. – Он крепко пожал лейтенанту руку.
– Опять к нам? Не дописал чего?
– Именно так… Погоди. – Николай вгляделся в короткий ежик волос старшего лейтенанта.
– А ты как будто поседел, Василий!
– Работаю без выходных, – неохотно объяснил старший лейтенант. – И потом… с женой развожусь.
– Сочувствую. А почему?
– Когда прихожу с работы, я молчу. Когда она приходит, она молчит. Выходит, что мы десять лет уже промолчали.
– Да, – согласился Артемьев. – Это знакомо… И больше ничего? Ничего у вас не случилось?
– А с чего ты решил, что должно что-то случиться?– И Першин подколол кнопкой отклеившийся край плаката. – Реорганизуют нас, это будет, а так – ничего…
– А вот со мной произошло. И ты должен мне в этом помочь.
– Только не превышая служебные полномочия, – с тревогой уточнил старший лейтенант.
– Понимаешь, Вася. Получил я тут редакционное задание – описать вашу здешнюю комсомолку. С которой якобы произошло ЧП на какой-то там вечеринке…
Старший лейтенант глубоко вздохнул и пригладил ладонью серые волосы на голове.
– Тема горячая, атеистическая… Приехал в Гречанск сегодня утром, а ваш уполномоченный по делам религии мне тюльку под нос сунул.
– Кондрашов, что ли? – недовольно спросил Василий.
– Он самый. Нарядил какую-то девку, и она под пряники несла всякий вздор.
Першин снова вздохнул.
– А мне туфты не нужно. Мне нужны живые люди. Не бал-маскарад, не пионерская елка…
– Нет, – пробормотал старший лейтенант. – Ничего я об этом не знаю.
– Знаешь! – страстно выдохнул Николай и схватил его за руку. – Да чтобы на улице Чкалова стоял двойной кордон и ты бы ничего не знал?! Я тебя не понимаю, Василий!
– Нет, – пробормотал старший лейтенант. – Ничего я об этом не знаю.
– Знаешь! – страстно выдохнул Николай и схватил его за руку. – Да чтобы на улице Чкалова стоял двойной кордон и ты бы ничего не знал?! Я тебя не понимаю, Василий!
– А откуда ты знаешь, что девица живет именно на улице Чкалова? – едко спросил Першин, отдергивая руку и ударившись слегка затылком о побеленную стену.
– Догадываюсь… Хотя, может быть, это совпадение… Дело в том… – Тут Николай замялся… – Я в прошлый свой приезд к вам… в декабре это было, ты помнишь… познакомился тут с одной… С Татьяной Скрипниковой… В общем, дело личное. Перезванивались… Я обещался быть у нее на Чкалова в январе, но не приехал… Впрочем, может быть, совпадение? Здесь две Татьяны Скрипниковых? Три? Четыре?
Он проговорился о сокровенном. Людей Артемьев презирал, но данный конкретный человек – Татьяна – вызвала в нем чувства, точнее – похоть, точнее – любопытство. Он еще никогда не встречал таких худых, буквально как вешалка, женщин. Все были какие-то пухлые, со слоем мягкого жира под кожей, с веснушками на спине и звонким глупым смехом. А эта была ледащей, похожей на велосипед, вставший дыбом, необразованной, грубой. И ему захотелось узнать, какая она под платьем, есть ли под ним, под платьем, окружность, например, живот… Или рука, коснувшись его, сразу провалится вниз… В прошлый приезд ничего такого выяснить не удалось, потому что не было подходящего места для встречи. В январе он приехать не смог, его Наталья неожиданно приболела и впала в прострацию. А теперь… Теперь же все дело приняло фантастический оборот.
– Извини, Артемьев, но мне работать надо, – сказал Василий, вставая.
– И ничем не поможешь? Партийное задание… Лично главред поручил!
– Это ты партийный. А я еще кандидат.
– А я даже не кандидат, – признался Николай. – Но растравил мое любопытство ваш уполномоченный… Хочешь, на колени перед тобой встану? Как у Достоевского?
Здесь Артемьев вдруг грохнулся перед ним и отбил земной поклон. Даже пол поцеловал.
Но старший лейтенант, испугавшись странного порыва, бросился от него и исчез за массивной дверью, обитой войлоком.
Постоял над унитазом, в котором урчала вода. Артемьев был, в общем-то, неплохим парнем, мог идти на конфликт и прошибал лбом стену, если было надо. Першин знал Николая еще со времен средней школы, и его грела мысль, что где-то в областной газете, в неблизком Свердловске есть человек, который, в случае чего, заступится в прессе, напечатав «письмо из глубинки», впустит на постой и угостит пивом в дымной, прокуренной насквозь закусочной. Терять его не хотелось. Тем более, что из столицы после ареста Берии подули новые ветры, грозившие перейти в неуправляемый антипартийный ураган. И при этом урагане Артемьев с его бойкими фельетонами мог, конечно, выбиться и в Москву. «Что я теряю? – спросил сам себя старший лейтенант, глядя в унитаз. – При этом бардаке, который теперь в городе, кто заметит пришлого мимолетного человека? Правда, если МГБ поставило на Чкаловской своих людей в штатском, то обязательно заметят. А где они, эти люди в штатском? Я бы обязательно знал. Нет их, этих людей. Все хотят свалить на рядовых сотрудников, а потом уже разделаться со всеми. В конце концов, он – областная пресса. Как это у Ленина сказано? "Колесико и винтик государственной машины". Вот именно. Артемьев – колесико и винтик. Будь что будет».
Он снова спустил воду. И когда выходил, прозвучал в ушах незнакомый голос: «Куда? Куда?..» Тот самый, что кричал когда-то Хоме Бруту, а тот не послушался.
– Пойдем, – сказал Першин Николаю. – Только смотреть там особенно нечего…
Они двигались в темноте на ощупь, пробираясь на улицу Чкалова, 84 через сугробы, гололед и пургу.
Миновали милицейский кордон, тот самый, что остановил два часа назад Артемьева.
– Свои, – буркнул им Першин и прошел мимо.
Все дома были похожи друг на друга. Но когда приблизились к тому самому, то он показался особенно черным, несмотря на то, что окна горели нестерпимым электрическим светом. Здесь, по-видимому, не спали даже ночью.
Артемьев заметил машину «скорой помощи», дежурившую у дома, и два милицейских «воронка».
Старший лейтенант шепнул что-то постовому на крыльце. Тот покосился на Николая и отступил на шаг от охраняемой страшной двери.
Они вошли в сени, и Артемьев аккуратно обтер свои ботинки о половик.
– У тебя пять минут, – сказал Першин.
Николай осмотрелся. Чисто убранная изба была пустой, в том смысле, что никаких людей он не увидел. Лампа под низким потолком, болтающаяся без абажура на кривом электрическом проводе, равнодушно светила. Все это чем-то напоминало кабинет следователя, в котором вечно горит огонь.
– Где все? Где ее мать? – спросил Николай, оглядываясь.
– В сумасшедшем доме. – …А сама девица?
Старший лейтенант крякнул. Борясь с собственным испугом, а, точнее, с неловкостью, он отодвинул занавеску, которая отгораживала комнату от русской печки…
У Николая прервалось дыхание. Перед ним стояла фигура в белом, вся завернутая в какие-то простыни. Лица не видно. На уровне живота – жирные масляные пятна.
Артемьев не знал, что сказать.
– А нельзя открыть ее? – спросил он после долгой паузы, через силу…
Першин тяжело вздохнул. Пугливо озираясь, размотал первую простыню и вторую… Смятое полотно упало к ногам стоявшей.
Лицо Татьяны было желтым, глаза закрыты. Под кожей были заметны следы тления.
– А это?.. – выдохнул Николай, показывая на странный предмет в ее руках, прижатый к животу.
– Иконка, – прошептал милиционер. – Из нее смола выходит…
В самом деле, деревянный торец иконы был покрыт желто-бурыми наростами, напоминающими то ли пчелиные соты, переполненные медом и воском, то ли липкую, растущую на глазах паутину.
– Она мертвая, – пробормотал Артемьев. – Это – покойник!..
Старший лейтенант не ответил. Достал из кармана кителя маленькое карманное зеркальце и приставил к губам стоявшей.
Амальгама сразу же запотела, доказывая наличие дыхания.
Николай отвернулся. Чтобы скрыть свое замешательство, потрогал побелку печи. Пролепетал еле слышно:
– Почему не топите?
– А для кого?.. – спросил Першин.
Его ответ бил в самую точку.
Артемьев боком, не оглядываясь, вышел. …В лицо ударила колючая холодная крупа.
Он хотел сначала подождать Першина, сказать что-то, может быть, пошутить… Но ноги сами понесли со двора. Скорее, подальше, подальше от этого места!
Он упал, поскользнувшись. Шляпа отлетела куда-то вбок и пропала в темноте. Он даже не стал ее искать.
Поднялся и, не заметив ушиба, побежал дальше.
За его спиной горел электрическим светом черный, как сажа, дом.
8
– У вас в животе полипы, – сказал Наташе врач, глядя на нее через окуляры очков.
– А что это такое? – не поняла она.
– Это полипы, – ушел он от объяснения. – Такие образования на кишечнике…
– Так это… рак или не рак?
Вздрогнув, она проснулась и села на кровати.
Ей приснился недавний эпизод с посещением местной поликлиники, где ей сказали, что все в порядке, что беспокоиться ни о чем не следует.
Тогда эти слова говорили всем. Чтобы скрыть катастрофу с опухолями, которые явились внезапно, из ничего, придумали безобидное слово «полипы». И люди на какое-то время успокаивались, даже строили планы на будущее. Они, эти полипы, казались вроде камней на деснах, мешают, но жить можно. И только несколько человек в Москве, владеющих статистикой, знали, что онкологическая волна накрыла уже Сибирь и Урал, вспыхнула, будто политая бензином, в крупных промышленных городах и уже разбросала свои искры в самой столице. Это было напрямую связано с ядерными испытаниями, особенно в атмосфере, но тогда об этом никто не думал, кроме тех солдат, что собственными глазами видели гигантские грибы над притихшей землей, но рассказать никому не могли.
В комнате было темно.
Наташа услышала: в двери кто-то ковырялся ключом или гвоздем. Поглядела на часы – стрелки указывали четверть седьмого утра.
Встала с грелки, которая лежала у нее под поясницей. Накинув на плечи халат, выбежала в коридор коммунальной квартиры. Комната их находилась рядом с прихожей, мимо нее ходили все, кто пришел, кто вышел, – все на виду, зато имелось одно явное преимущество – не надо занимать очередь в уборную.
– Кто здесь? – спросила в темноту.
Из-за двери раздалось неразборчивое мычание. Наташа рискнула через цепочку посмотреть, что происходит на лестничной площадке, и в проеме заметила своего мужа. Без шляпы, плащ вымазан в какой-то глине. Шнурки на одном ботинке волочились по полу, и он был похож на галеру со спущенными веслами.
– Что с тобой? Ты пьян?!
Внизу хлопнула дверь. Видимо, кто-то на нижнем этаже слушал их разговор.
Сняв цепочку, она впустила его в квартиру.