— Ты помнишь Соломона Кори? — спрашивает он Чака.
— Да, — отвечает Чак, запуская камушком в пруд. Оба замолкают, наблюдая за расходящимися кругами. — Я всегда считал, что он все еще там, на дне. Мне не приходило в голову, что его вытащили.
Они сидят на одном из плоских валунов, передают друг другу бутылку кидушного вина. Крайне редко приторное кидушное вино бывает хорошо на вкус, но Сильверу приятно, что сейчас как раз тот редкий случай.
— Он был первым, кто умер, среди знакомых.
Чак кивает, делает долгий глоток, морщится от отвращения.
— Уау, дрянное винишко.
— А мне даже нравится.
— Итак, — говорит Чак, — каков план? В смысле, зачем ты это делаешь?
— Трудно объяснить.
Чак передает ему бутылку.
— А ты постарайся.
Сильвер отпивает еще, смакуя вино, вкус его детства и напоминание о Боге. Он откидывается на спину и смотрит в небо. Пруд — одно из самых темных мест в округе, потому отсюда лучше всего смотреть на звезды.
— Можно сделать операцию и вылечить меня, — говорит Сильвер. — Но когда я очнусь, мне не станет лучше. Все последние годы, с самого развода с Дениз, я жил, как будто устроив передышку, как будто вот-вот перестроюсь и рвану дальше. Но прошло семь лет, а я никуда не рванул. Я ничего не сделал. Я просто… остановился. А теперь они хотят спасти мою жизнь, но если это все возвращает меня в ту жизнь, которая у меня была, так нет, я насладился ей сполна.
Чак печально кивает, обдумывая его слова, а Сильвер отворачивается, не в силах смотреть в глаза своему младшему брату.
— Но я думаю, что это хорошо, — произносит Чак. — Ты все трезво оценил, ты понял, что нужно что-то менять. Так сделай операцию и начни менять.
— Если бы я мог, я бы, наверное, это уже сделал.
— Сейчас все по-другому.
Сильвер качает головой.
— Но я не другой. Я все тот же запутавшийся неудачник, каким всегда был. И, честно, я не вижу, почему это должно измениться. — Задумывается на мгновение. — Когда я думаю об этой операции, я представляю, как проснусь в кровати, а рядом — никого. Никто меня не ждет, никто не заберет домой.
— Мы все будем рядом.
Сильвер улыбается.
— Я не об этом.
Чак грустно улыбается.
— Я знаю. Я понимаю, о чем ты.
Они тихо сидят, бросая камушки в пруд, и слушают, как вода с чмоканием заглатывает их. В темноте заунывно квакают лягушки.
— А ведь я могу помочь тебе, — говорит Чак. — Давай наметим план, определим цели: скажем, хорошая работа, больше времени с Кейси.
— Ты хочешь стать моим инструктором?
— Кажется, да, хочу.
Сильвер качает головой. Он тронут и в то же время бесконечно устал. Вино подействовало, и глаза слипаются. Он прикидывает, а если умереть прямо здесь, у пруда, подле своего брата. Есть в этом что-то, своего рода симметрия. Но даже не додумав мысль до конца, Сильвер понимает, что нет в смерти никакой симметрии. Спросите Соломона Кори.
— Ну что же, — говорит Чак, — может, ты и неудачник, но я все еще ловлю себя на том, что хочу быть похожим на тебя.
— Ну что же, как я и говорил, — отвечает Сильвер, — особенным умом ты никогда не отличался.
Глава 32
Потом он провожает Дениз домой. Кейси ушла, пока он был с Чаком, — она заедет к Локвудам на отвальную вечеринку Джереми, который на один семестр отправляется за границу, даже не догадываясь, каких дел он тут натворил. Сильверу не очень ясно, зачем Кейси собралась на вечеринку, но он никогда толком не понимал женщин, а теперь и собственная дочь превратилась для него в точно такую же загадку.
Дениз и Сильвер молча идут рядом. Она слева, так что он ее не видит — периферическое зрение все еще не восстановилось, — но ее рука, слегка касающаяся его, направляет его. Он помнит подобные вечера, когда они только поженились — по пятницам они возвращались от родителей, предвкушая тихий уют своего дома. До него доходит, что они сейчас минуют тот самый старый дом, и от этой мысли ему делается страшно.
Это маленький дом, одноэтажный, со щипцовой крышей и большой гостиной, пристроенной в 1970-е рядом с кухней. Когда Дениз с Кейси выехали, дом остался Сильверу, пока банк не забрал его себе. Вскоре после этого в пьяном угаре Сильвер въехал на машине на лужайку перед домом, а потом в стену гостиной. Машина не подлежала ремонту, и новой он уже не покупал.
Они доходят до угла своего прежнего квартала, и Дениз спрашивает:
— Хочешь пройти другой дорогой?
Сильвер смотрит на улицу. После развода он еще долго, закинув в багажник барабаны после концерта, на автопилоте ехал сюда. Только свернув на свою бывшую улицу, соображал, что больше здесь не живет. Весь мир заключается для тебя в семейной жизни, а потом она вмиг рушится, и мир на время лишается смысла. Либо, как в его случае — навсегда.
— Нет, — отвечает Сильвер. — Давай этой.
Его тянет пройти мимо дома вместе с ней. Непонятно, это надежда залечить какие-то раны или просто склонность к мазохизму, которую он пестовал последние годы, потребность наказать себя за все, связанное с Дениз и Кейси.
Дом — пятый справа. Чем дальше по улице, тем сильнее его пробирает ужас. Он берет ее за руку, чувствует, как ее пальцы сжимают его, на мгновение давая ему ощущение опоры. И вот они уже стоят перед маленьким белым домом. Он ни капли не изменился. Сильвер думает о всех тех годах, когда поднимался по трем ступенькам, открывал входную дверь, даже не представляя, что в один прекрасный день будет стоять вот так на тротуаре с Дениз и дом окажется лишь памятником всему тому, что они утратили. В этом маленьком темном доме когда-то жили они, а теперь сквозь легкие шторы мерцает неровный свет телевизора, словно последние конвульсии умирающего сердца.
— Это все из-за меня, — произносит он.
— Мы были молоды.
— Не настолько.
Внутри мужчина проходит по комнате, освещенной большим плоским телевизором. Сейчас в каждом доме видны эти огромные мерно жужжащие жидкокристаллические экраны, и все прикованы к их гипнотическому сиянию. Может, будь у них тогда такой, Сильвер бы не был таким неугомонным. Может, он бы тоже поддался этому гипнозу Дениз смотрит на него, в ее глазах и нежность, и еще что-то, нечто знакомое, от чего его сердце начинает колотиться сильнее.
— Слушай… — говорит он.
Дениз поворачивается и теперь стоит прямо перед ним, грустно улыбаясь, и качает головой, касается его рукой. Больше всего на свете ему бы хотелось, чтобы они вновь оказались на той свадьбе, где повстречались, и начали все заново. Теперь он знает, что нужно делать. Он знает, каковы ставки.
— Я тоже этого хочу, — говорит она, проводя пальцем по его щеке.
Что-то происходит прямо сейчас.
Она позволяет обнять себя и целует его лицо, под глазами, и когда мгновением спустя она целует его в губы, он ощущает вкус своих слез. Поцелуй долгий и глубокий, и его пробирает дрожь, когда он привлекает ее к себе. Он хочет и дальше целовать ее здесь, перед их домом, пока его аорта не разорвется и он не умрет.
Но, как и все остальное, поцелуй заканчивается. И он знает, что Дениз сейчас произнесет что-то, что-то честное, практичное, прекрасное и сокрушительное, что-то, вновь мягко возвращающее их на раздельные орбиты. Но вместо этого он снова чувствует прикосновение ее губ и легкий стон, почти вздох, который она испускает, целуя его.
Когда заканчивается этот поцелуй, он уже не сомневается в ее намерениях.
— Идем, — говорит она.
Глава 33
Когда Кейси, собравшись с духом, подходит к дому Джереми, вечеринка уже в полном разгаре. Она срезает путь через сад, минует бассейн и идет по отлогой лужайке Локвудов. Все эти дни Джереми писал ей эсэмэски, звал на вечеринку, и вот она здесь, хотя и сама не понимает зачем.
Музыка наяривает так, что басы и ударные слышны сквозь двойные стекла. Несколько ребят кучкуются в дальнем конце бассейна, втихаря курят травку. Парочка в миссионерской позе занимается петтингом на одноместном лежаке. Кейси чувствует себя бесконечно далекой от всего этого.
Взрослые маленькой компанией сидят на террасе, попивают мохито и пытаются перекричать музыку. Они либо так пьяны, что не замечают происходящего у бассейна, либо считают себя современными и до нотаций не опускаются. Кейси видит Рича, развалившегося в кресле, с бутылкой пива. Машет ему и соображает, что только что сидела за ужином с матерью и отцом, и чувствует укол вины. Она обходит террасу, чтобы чмокнуть его.
— Как ужин? — интересуется Рич.
— Трындец, — отвечает она.
— Ты в порядке?
— В полном.
Он кивает и сдержанно, но искренне улыбается.
— Мама уже здесь?
— Она едет.
Рич кивает и отпивает пива.
— Ну иди, тусуйся с крутыми ребятами. Я тебе мешать не буду.
Музыка наяривает так, что басы и ударные слышны сквозь двойные стекла. Несколько ребят кучкуются в дальнем конце бассейна, втихаря курят травку. Парочка в миссионерской позе занимается петтингом на одноместном лежаке. Кейси чувствует себя бесконечно далекой от всего этого.
Взрослые маленькой компанией сидят на террасе, попивают мохито и пытаются перекричать музыку. Они либо так пьяны, что не замечают происходящего у бассейна, либо считают себя современными и до нотаций не опускаются. Кейси видит Рича, развалившегося в кресле, с бутылкой пива. Машет ему и соображает, что только что сидела за ужином с матерью и отцом, и чувствует укол вины. Она обходит террасу, чтобы чмокнуть его.
— Как ужин? — интересуется Рич.
— Трындец, — отвечает она.
— Ты в порядке?
— В полном.
Он кивает и сдержанно, но искренне улыбается.
— Мама уже здесь?
— Она едет.
Рич кивает и отпивает пива.
— Ну иди, тусуйся с крутыми ребятами. Я тебе мешать не буду.
— Было бы в чем помешать, — отвечает Кейси, направляясь к дому.
Она входит через заднюю дверь. Это самая традиционная домашняя вечеринка. Народу больше, чем способен вместить дом, все пьют, кричат, пританцовывают, обжимаются. Она видит группку ребят из своего класса, здоровается с ними, но не останавливается перекинуться словечком. Главное здесь — непрерывное движение. Стоит остановиться, и вечеринка проглотит тебя с потрохами. Кто-то всучает ей пиво, и она делает пару судорожных глотков, и тут вспоминает, что вообще-то ей нельзя. Но все равно идет с ним, потому что с банкой в руке чувствуешь себя вроде более защищенно.
Джереми уезжает в Париж в понедельник. Он запишется на пару курсов, заведет привычку сидеть в кафе, носить шарф, экспериментировать с растительностью на лице, пристрастится к какой-нибудь малопонятной местной марке сигарет, по которой будет выразительно тосковать все последующие годы, и станет спать то с одной француженкой, то с другой. Пять месяцев покажутся маленькой жизнью, и он вернется в Штаты, уверенный, что серьезно и глубоко изменился, но к концу семестра он снова будет чисто выбрит, облачен в Abercrombie and Fitch, и разговоры по скайпу с одной-двумя девицами, которым он клялся в вечной верности, сойдут на нет.
Все так банально, думает Кейси, все мы следуем сценариям, написанным и отыгранным задолго до того, как получили роль.
Она не знает, зачем пришла. Или, скорее, знает зачем, но не знает, так ли хороша эта идея. Мать уверена, что ей надо делать аборт. До истории с Сильвером ей тоже так казалось. Но потом что-то изменилось, хотя она и не знает, что именно. Это время, проведенное с отцом, было очень странным, счастливым и мучительным одновременно. Он был совершенно не способен разрешить ее сомнения. Разве что уверял, что примет ее в любом случае. Она все больше убеждалась, что это отсутствие твердой позиции, как в вопросе о ее беременности, главная черта отца. Она воспринимает родителей не как родителей, а как обычных людей, и это сблизило ее с отцом, но и вызвало к нему жалость, что, в свою очередь, очень горько и печально. Она не в силах уследить за своими ощущениями. На секунду она задумывается, не в гормонах ли дело.
— Привет, Кейси!
Она дошла до парадного входа и теперь видит Джереми, в джинсах и майке, сидящего в компании мальчишек на лестнице в холле. Она приветствует его и улыбается, хотя и знает, что его друзья сейчас быстро сканируют ее: ноги — зачет, сиськи — зачет, задница — еще надо глянуть, но, судя по остальному, вполне можно делать выводы.
Джереми спускается и подходит к ней.
— Я рад, что ты пришла.
— Я же сказала, что приду.
— Очень туманно, — говорит он. — С твоими сообщениями не разберешь.
— Вовсе нет.
— Точно.
Он улыбается. Она тоже улыбается. У него один зуб наезжает на соседний, и вроде что тут хорошего, но ей нравится.
— Значит, Париж, — произносит она. — Ты рад?
— Ага, — отвечает он. — По правде говоря, мне хотелось поменять картинку.
— Ты только год в колледже.
Он усмехается.
— Знаю. Что тут скажешь? Меня все тянет куда-то, — он делается серьезным. — Можно с тобой поговорить?
— Конечно.
Он озирается, потом берет ее за руку и ведет сквозь ритмично дергающуюся толпу, мимо бешено отплясывающих придурков, хохочущих девиц, нелепых парней, деток, предающихся страсти на диванах, будто они тут одни, и других деток, стоящих вокруг в ожидании, не произойдет ли еще чего покруче. Если не считать всего этого, есть что-то волнующее в том, как он взял ее за руку и целенаправленно ведет сквозь эти дебри. Она чувствует себя на удивление защищенно.
На кухне полный бардак. Ступая по раздавленным пластиковым стаканам и тарелкам, они выходят на заднюю лестницу, поднимаются в его спальню, где он прикрывает за ними дверь и зажигает настольную лампу. Она не была тут много лет, но тут как будто ничего и не изменилось. Коричневый ковролин, гарнитур из кровати и стола от Pottery Ват,[11] на стене постер с Мэджиком и Бердом в рамочке,[12] знамя школьной баскетбольной команды.
Он садится на кровать, а она вежливо разглядывает стол: солидные папки бумаг для колледжа, Буковски, Косински, несколько спортивных журналов, макинтош и всякие мультимедийные девайсы, несколько расплывчатых фоток приятелей из колледжа, билет на самолет.
— Так что, — спрашивает он, — у тебя все хорошо?
— Само собой, — отвечает она.
— Как отец?
— Честно говоря, не знаю.
— Слушай, странно! Я ведь его тысячу лет не видел.
— Знаю.
— Мне кажется, он играл на барабанах на свадьбе моей тети. Он еще этим занимается?
Кейси закатывает глаза.
— О чем ты хотел со мной поговорить?
Он смотрит на нее, ему явно неловко.
— Я знаю, на тебя сейчас столько всего навалилось, мама выходит замуж, с отцом… история. Я просто… типа подумал после той ночи, что, может, мы могли бы потусить вместе. А тут ты перестала отвечать на мои эсэмэски.
Он кажется потерянным, запутавшимся в собственном словесном потоке.
— Я просто хотел убедиться, что у тебя все хорошо.
Кейси смотрит на него, испытывая презрение и влечение одновременно. Она почти уверена, что такое бывает только у женщин.
— Ты хотел убедиться, что у меня все хорошо или у тебя?
Он задумчиво кивает.
— Думаю, и то и другое. Хотел убедиться, что у нас все хорошо.
— Из-за того, что у нас был секс.
— Да.
Она подходит и садится рядом с ним на кровать. Вот он — тот самый момент.
— У меня тут были кое-какие передряги, — говорит она.
Он берет ее за руку.
— Расскажешь мне об этом?
Она чувствует, как его пальцы переплетаются с ее, такие сильные и крепкие. Ребенок ведь и его тоже, думает она. У него тоже есть право принимать решение. Но она знает, что это неправда. Решение ее и только ее. Ей просто хочется, чтобы кто-то помог ей его принять. И она наперед знает все, что скажет Джереми, она бы могла расписать их разговор прямо сейчас, и он совпадет почти от и до, слово в слово. И для этого-то она сюда и пришла, как она теперь понимает. Потому что знает, что он скажет, и тогда сможет притвориться, что они приняли решение вместе.
— Эй, — говорит он, притягивая ее к себе, — да ты дрожишь.
— Мне нужно тебе кое-что сказать, — отвечает она.
— Давай.
Она всматривается в его круглые глаза, в его серьезное лицо. Она вдруг понимает, что он чуть ли не влюблен в нее. Не по-настоящему и надолго, но именно сейчас, и от этого становится немного легче. Теперь она чувствует, что ее бьет дрожь, почти озноб. Он убирает волосы с ее лица, и она проводит ладонью по его руке.
— Кейси? — озадаченно произносит он.
— Просто… — обрывает она, — можешь просто меня поцеловать?
Его не надо просить дважды. И только он наклоняется к ней, ее руки уже оказываются под его рубашкой, скользят по невозможно длинной теплой спине. Один поцелуй переходит во второй, потом в третий, потом в еще один бесконечный поцелуй, и она уже стягивает свою собственную рубашку, резко толкает его на кровать.
Она уже не помнит, для чего явилась сюда, но теперь, лежа здесь, растворяясь в нем, она знает, что, скорее всего, никогда не собралась бы с духом рассказать ему. Только один сбой — когда он роется в ящике в поисках презерватива. В этот момент ей хочется его придушить. Но вот он уже снова целует ее, и он уже внутри нее, и они лишь двое безумных распаленных ребят на пороге взрослой жизни, занимающихся безопасным сексом в его спальне, покуда внизу беснуется пивная вечеринка.
Глава 34
Сильвер бережно, словно она может разбиться, раздевает Дениз. Он снимает с нее блузку и целует грудь, вдыхая ее запах, наслаждаясь знакомыми изгибами ее тела. Форма ее плеч, небольшие впадинки у ключиц, маленький шрам на левой груди от падения в детстве. Так невероятно быть снова с ней, ощущать ее тепло, вкус ее кожи, понимать, что все это время он хранил в себе чувственную память о ней.