– Да, солнце, – не расширяя глаз, небрежно роняет Сергей Сергеевич, как бы давая понять, что солнце – это не такое уж чудо природы, а всего лишь одно из подведомственных ему лично светил.
Лифт. Коридор. Кабинет. Большой стол с телефонами. Один – через секретаршу – для всех. Для всех тех, для кого хозяин кабинета всегда либо занят, либо отсутствует. С теми, кому по этому телефону иногда удается все-таки дозвониться, Сергей Сергеевич говорит сквозь зубы, как со швейцаром или лифтершей. Второй аппарат – прямой, без секретарши. Этот – для жены, друзей и приятелей. По этому телефону тон благожелательный: «Алло, да, это я». По третьему аппарату тон исполнительный: «Иванько слушает». Иногда даже хочется сказать «вслушивается». Это «вертушка». По этому телефону кто попало не позвонит.
Рабочий день начинается с утверждения издательских планов. Утверждать планы – дело не такое легкое, как может показаться с первого взгляда. Надо проверить списки писателей, которые собрались издать свои книги. Необходимо отделить нужных писателей от ненужных. Нужные – это секретари Союза писателей, директора издательств, главные редакторы журналов. Ты им сделаешь хорошо, они тебе сделают хорошо: напечатают (если есть что), устроят положительную рецензию, примут в писатели, подкинут какую-нибудь денежную работенку. Нужными писателями следует считать и других лиц, которые не только пишут книги, но и располагают возможностями оказывать побочные благодеяния: достать ондатровую шапку, приобрести льготную путевку в привилегированный санаторий или абонемент в плавательный бассейн. Ненужные писатели – те, которые ничего этого делать не умеют, не могут или не хотят. Самые ненужные – это Пушкин, Лермонтов, Гоголь и прочие классики: с них уже вообще ничего не получишь. Правда, иногда их издавать все-таки нужно, но дает себя знать бумажный голод. Да, вот именно, бумажная наша промышленность отстает, не может обеспечить даже нужных писателей.
И вот сидит наш владелец шляпы без шляпы за столом и работает. Нужных авторов подчеркивает, ненужных вычеркивает.
Но (опять не дают работать!) появляются первые посетители.
В сопровождении работницы иностранной комиссии Союза писателей входит мистер Гопкинс, как все американцы поджарый. Мучного не ест, сладким не злоупотребляет, виски разбавляет, увлекается спортом: гольф, бассейн, бег трусцой. Владелец одного из крупнейших издательств в Штатах. Отделения в Канаде, Южно-Африканском Союзе, Австралии и Новой Зеландии. «К одним паспортам улыбка у рта, к другим отношение плевое…» Будь это какой-нибудь болгарин или другой социалистический брат, так его можно бы послать подальше. Но за мистером Гопкинсом международная разрядка и конвертируемая валюта. Для него – улыбка у рта.
– Хау ду ю ду, мистер Гопкинс, ай'м глэд ту мит ю.
– О мистер Иванко, ду ю спик инглиш?
– Йес, оф коре, бикоз, элитл.
Мистер Иванько усаживает мистера Гопкинса на почетное место, и они за чашкой кофе ведут деловую беседу как два крупных специалиста в издательском деле. Мистер Гопкинс интересуется, не посоветует ли ему коллега мистер Иванько какие-нибудь последние романы лучших русских писателей, желательно, чтобы это была интеллектуальная проза.
– Гм… гм… есть ряд интеллектуальных романов из колхозной жизни. Не подходит? Про любовь? Есть про любовь. Действуют он и она. Он хороший производственник – многостаночник, но безынициативный. Работает на восьми станках и успокоился на достигнутом. Она, как и все девчата ее бригады, работает на десяти станках. Естественно, над ним подтрунивают, а она пишет о нем в стенгазету. С этого начинается любовь. Центральная эротическая сцена – она критикует его на комсомольском собрании. Он, конечно, обижается, но потом понимает, что она права и он ее любит. Чтобы доказать ей свою любовь, он выдвигает встречный план – работать на двенадцати станках. Очень оригинальный сюжет, колоритный язык, ярко изображено движение механизмов. И счастливый конец (happy end): после долгой разлуки герои случайно встречаются на сессии Верховного Совета. Только теперь они осознают, что не могут жить друг без друга. Они прогуливаются по Георгиевскому залу, по Грановитой палате и говорят, говорят. О встречных планах, о повышении производительности труда, о неуклонном соблюдении трудовой дисциплины.
Мистер Гопкинс слушает с огромным неподдельным интересом. Колоссальная тема! Неслыханный сюжет! К сожалению, он, мистер Гопкинс, сомневается, что такая книга может иметь успех на Западе. Растленный западный читатель привык к другим сюжетам. Секс, порнография и насилие – вот что пользуется неизменным успехом на западном книжном рынке.
– Мы, – замечает с горечью мистер Гопкинс, – вынуждены идти на поводу у читателя.
Мистер Иванько выражает полное сочувствие своему собеседнику. В таком случае, он не может предложить ему ничего подходящего. Разве что мемуары доктора Геббельса.
О, доктор Геббельс! У Гопкинса загораются глаза. Это как раз то, что ему нужно. Он тут же готов отсчитать миллион долларов, на каждом из которых ком грязи. Ну что же, наша страна нуждается, нуждается в этой грязной, но твердой валюте.
Проводив мистера Гопкинса, уважаемый возвращается к утверждению планов, но входит секретарша и сообщает, что явилась внучка Чуковского. Черт побери! Неужели нельзя было ей сказать, что он на совещании! Нет, нельзя. Оказывается, она у кого-то узнала, что он в кабинете. Ну хорошо, хорошо, пусть войдет. Приходится опять выпускать воздух из-под щек и играть на обаяние. Входит посетительница. О, он очень рад ее видеть. К сожалению, дела, дела, не всегда удается выкроить время. Как насчет «Чукоккалы?» Конечно же, ее следует издать. Всенепременно. И он лично целиком «за». Он прилагает все усилия, только этим и занимается. Он большой поклонник покойного классика. С детства помнит «Ехали медведи на велосипеде…». Да, Корней Иванович обладал крупным талантом. Его смерть – большая и невосполнимая утрата для детей и для взрослых. Да, безусловно, его литературное наследство имеет огромную ценность, и мы непременно опубликуем все, что достойно. Но в данном случае произошла неожиданная неприятность. Произошло… (что бы такое придумать?)… непредвиденное происшествие. В типографии книгу набрали, но… (ура, придумал!)… обвалился потолок. Вы представляете! Вот так они работают, наши хваленые строители. Потолок обвалился, все матрицы вдребезги. Конечно, можно снова набрать, но, сами понимаете, у нас хозяйство плановое, опять набирать «Чукоккалу» – значит остановить весь поток. Разумеется, мы к этой вещи еще вернемся, изыщем возможности, но на все нужно время. Простите, телефон. Иванько слушает, да, Борис Иванович, да, хорошо, сейчас буду. Вот опять не дали поговорить, вызывает начальство. Позвоните мне… сейчас посмотрим, что у нас в календаре… нет, на этой неделе никак не получится, на следующей… гм… гм… да, следующая тоже забита полностью… значит, примерно через две недели… Был очень рад! Очень!
Проводив гостью, наш уважаемый перемещается в кабинет Бориса Ивановича. Он входит туда запросто, походкой немного развинченной, но всем своим лицом, всей фигурой своей изображая огромное, почти невыносимое удовольствие от возможности еще раз лицезреть самого Бориса Ивановича. На время наш уважаемый из значительного лица превращается в швейцара.
– Солнышко сегодня, Борис Иванович, – говорит он, как бы радуясь хотя и случайному, но знаменательному стечению обстоятельств.
– Да, солнце, – хмуро замечает Борис Иванович. Что это с ним? Просто не в духе или что-то случилось? Обычно Борис Иванович приветлив, а тут… Уважаемый смотрит на министра с некоторой настороженностью.
– Вот что, Сергей Сергеевич, – Борис Иванович отводит глаза в сторону, ему ужасно неприятно начинать этот разговор, но ничего не поделаешь, он поднимает голову и спрашивает в упор: – Что там у вас с квартирой происходит?
Вот оно что! Сергей Сергеевич, разумеется, сразу схватывает, в чем дело. Стало быть, кто-то уже пожаловался. Кляузники! Их еще не успеешь прижать как следует, а они уже бегут с жалобами. Что за люди, что за чернильные души!
– Вы спрашиваете, что у меня с квартирой? – Сергей Сергеевич тянет время, пытаясь понять, что именно известно Борису Ивановичу.
– Да, я спрашиваю, что у вас с квартирой?
– Ну, после того как вы написали письмо, Владимир Федорович Промыслов наложил на нем благоприятную резолюцию, теперь дело будет снова рассмотрено на общем собрании кооператива.
– Значит, оно уже однажды рассматривалось на общем собрании? Что вы молчите? Я вас спрашиваю, вопрос улучшения ваших жилищных условий рассматривался уже на общем собрании?
– Да, – выдавливает из себя Сергей Сергеевич.
– Почему же вы не поставили меня об этом в известность!
– Дело в том, что я… мы… бы… Дело в том, что это собрание было недействительно, – нашелся Сергей Сергеевич.
– Да, – выдавливает из себя Сергей Сергеевич.
– Почему же вы не поставили меня об этом в известность!
– Дело в том, что я… мы… бы… Дело в том, что это собрание было недействительно, – нашелся Сергей Сергеевич.
– Как недействительно?
– Оно было недействительно потому, что присутствовали на нем не члены кооператива, а их родственники, на которых, кроме всего, оказывалось давление.
– Че-пу-ха! – раздельно сказал министр.
– Что-с? – произнося это «с», Иванько сам удивился, откуда в нем такой атавизм.
– Ничего-с, – ответил с сарказмом министр. – У Войновича нет никаких возможностей оказывать давление, кроме предъявления своих, очевидно, справедливых требований. А вот вы, как я теперь выяснил, действительно оказывали давление, вы занимались вымогательством и шантажом. Вот что, уважаемый, партия доверила вам столь высокий пост, платит вам большую зарплату, кормит вас высококачественными продуктами из распределителя в надежде, что вы все свои силы и время отдадите нашей литературе. Вы же решили употребить ваше служебное положение и мое расположение к вам для извлечения личной выгоды. Как же вам не стыдно смотреть людям в глаза? Ведь вы же на каждом углу кстати и некстати твердите, что вы коммунист. Какой же вы коммунист, если вы злоупотребляете своей властью? Кстати, покажите-ка мне издательские планы, которые вы подготовили. Ну-ка, ну-ка, очень интересно, как ваши представления о служебных обязанностях отразились на ваших планах. Ну вот, так и есть. Зачем вы вставили сюда Турганова? Кому нужны его бездарные стихи? Если они вам так дороги, издайте его тиражом два экземпляра – один ему, один вам, причем за ваш счет. Так, что здесь еще? Булгаков? Это тот Булгаков? Михаил Афанасьевич? И вы ему ставите тираж тридцать тысяч? Что? Не хватает бумаги? А Софронову на полное собрание сочинений хватает бумаги? А-а, теперь мне понятно, почему именно вам Софронов доверил быть составителем собрания сочинений Драйзера в библиотеке «Огонька». А эти кто такие – Падерин, Пантиелев?… Им на стотысячные тиражи бумаги хватает. Вы видели когда-нибудь человека, который искал бы в магазине книги Пантеелева? Извольте вписать Булгакову тираж в соответствии со спросом. Сколько? Поставьте для начала миллион экземпляров. А почему до сих пор не издан «Доктор Живаго»! Что, что? Написан с неправильных позиций? А вы читали хоть одну интересную книжку, написанную с правильных позиций? Поставьте миллион «Доктору Живаго». Учтите, отныне каждый работник нашего учреждения за простой одного талантливого произведения будет отвечать, как за простой грузового вагона. Вы говорите, что у нас происходят сотни безобразий и вы с ними не боретесь. Совершенно напрасно. Мне, уважаемый, такие работники не нужны. Я понимаю, что у вас семья, что ее нужно кормить. Я предпочитаю, чтобы вам платили зарплату за то, что вы не будете работать, чем за такую работу. Вот так-то, уважаемый, всего хорошего.
Уважаемый выходит из кабинета Бориса Ивановича, воспринимая все сквозь туман. Не помня себя добирается до стеклянных дверей. Швейцар не встает, не распахивает дверь, не говорит о погоде. Нечего удивляться: швейцары, вахтеры, лифтеры, шоферы – самая осведомленная публика. Где-то кто-то что-то сказал, а им уже все известно, а они тут же и реагируют. Уважаемый тянет ручку двери – не поддается. Тянет сильнее – никакого эффекта. Да что за черт! Может, уже перекрыли все выходы и сейчас арестуют за взяточничество? Он тянет ручку двумя руками. Спокойно. Никакой истерики. Надо взять себя в руки. Здесь что-то написано. Тьфу ты! Написано: «От себя». Оказывается, он никогда не открывал эту дверь сам. Перед ним ее распахивали, и он привык, что она сама по себе открывается-закрывается. Уф-ф! Даже потом прошибло. Вышел на улицу – темно, никакого солнышка. Похоже на полное затмение. Но в наступившем мраке выделяются отдельные предметы и люди. Вот в его персональную хозяином садится какой-то расторопный субъект. Не успели назначить, а он уже куда-то спешит. Куда? Издавать миллионным тиражом Булгакова или Пастернака? Да, но как же добраться до дома? На троллейбусе? Как все? Но ведь он не привык. Он только что еще был значительным лицом. Сам товарищ Федоренко был его личным другом… Но кто это? А это едет в своей личной машине рядом с шофером Председатель Турганов. Эй, остановите, это я, Сергей Сергеевич, ваш уважаемый… Пронюхал, старая бестия. Скользнул равнодушным взглядом и тут же отворотился. А вот навстречу, переваливаясь словно утка, величаво и плавно несет свое тело Вера Ивановна. Рад вас видеть, Вера Ивановна. Вы меня не узнаете, это я, ваш ува… просто Сергей Сергеевич, Сережа. Помните, я учился у вашего мужа? Китаист Иванько. «Вы китаист? Мой муж всегда говорил, что скорее любую кастрюлю можно назвать китаистом». Да… Вот… Все покинули. Все отвернулись. Еще сегодня утром обожали, расточали улыбки, смотрели в рот… Люди, люди…
Хватит, пофантазировали. Ничего похожего в жизни, разумеется, не было. На самом деле все было проще. Вызвал Борис Иванович Сергея Сергеевича по какому-то делу, и сперва обсудили само это дело, а уж потом, как бы заодно, Борис Иванович и сообщил:
– Да, Сергей Сергеевич, забыл тебе совсем сказать: тут на тебя кляуза пришла от этого твоего конкурента, черт бы его побрал. Понимаешь, как-то не очень это все красиво выходит. Нет, ты не думай, я тебе вполне сочувствую и рад бы помочь. Очень хорошо понимаю, квартиру ты оборудовал, есть возможность прирезать комнату, но надо было тебе все-таки действовать как-то не так. Видишь, на что он бьет – злоупотребление служебным положением. Тут уж, извини, я тебя поддержать никак не могу. Ни как руководитель комитета, ни как коммунист. Я, конечно, не хочу делать никаких выводов, но давай это дело замнем и спустим на тормозах. Ты, я считаю, с самого начала повел это дело неправильно. Полез на рожон, стал угрожать. Ну зачем же так? Ты же опытный человек, почти дипломат… Нет, брат, так дела не делаются. Рад бы тебе помочь, но… – Борис Иванович развел руками, а мы у читателя еще раз попросим прощения: и этот монолог нами придуман. Ничего похожего, во всяком случае в первое время после получения министром нашего письма, видимо, не было. А ведь нам известно доподлинно, что министр письмо получил. И копии также достигли своих адресатов. И что? И ничего. Автор письма от своих адресатов не получил никакого ответа, а поскольку наша история на этом не кончилась, автор считает, что действия Иванько этими важными лицами были одобрены.
Вот как!
Один престарелый деятель, бывший в правительстве СССР еще при Ленине, выслушав эту историю, сказал мне:
– В наше время для коммуниста не было обвинения
страшнее, чем в использовании служебного положения в личных целях. Впрочем, – добавил он, вспомнив свои двадцать пять лет лагерей, – наше время я тоже не идеализирую.
Кто ведет себя вызывающе
А вот в нашей истории возникает еще один персонаж, еще одно значительное лицо – Председатель Фрунзенского райисполкома товарищ Богомолов Д.Д. Я его никогда лично не видел. Не посчастливилось. Но я себе его представляю так. Вот он сидит за большим столом и кладет резолюции на подносимых бумагах: «От-ка-зать!!!» Вы хотите обменять что-то меньшее на что-то большее. От-ка-зать!!! Вы хотите обменять что-то большее на что-то меньшее. От-казать!!! Вы хотите вступить в кооператив, построить гараж, посадить во дворе дерево. От-ка-зать! От-ка-зать! От-казать!
Отказать… Ваша власть, когда вы отказываете, гораздо заметнее, чем когда разрешаете. Представьте себе, что вы милиционер, стоите на дороге, и мимо вас едут автомобили. Катят они на современной скорости, иной водитель скользнет по вас взглядом и тут же забудет, а другой и вовсе не заметит. Но вот вы свистнули в свисток, махнули палкой, остановили водителя и – давай его мурыжить. Куда едет да для чего, почему в эту сторону, а не в обратную, и зачем вообще на машине, а не на трамвае, а на какие деньги купил и не собирается ли продать по спекулятивной цене. Остановите так да допросите другого, третьего, пятого, десятого: вот уже сколько людей вас заметят, запомнят, среди них вы знаменитый уже человек. Вот так же и Богомолов Д.Д. Решил бы он мой вопрос сразу и справедливо, я, неблагодарный, может, и фамилии б его не запомнил. Но Богомолов Д.Д. постарался, и я его крепко запомнил. Прочтя мое письмо Стукалину, Богомолов сказал принесшему письмо человеку:
– Вот видите, Войнович ведет себя вызывающе. Он кому, он министру указывает, когда тот должен ему отвечать.
Он не стал решать, кому должна принадлежать квартира № 66, он стал решать, кто кому может указывать, а кто кому нет. А между прочим, на наш скромный взгляд, вызывающе ведет себя не тот, кто напоминает, хоть и министру, об указе верховной власти, а тот, кто указы эти не исполняет, то есть в нашем случае именно министр.
Ну и жук!
Боюсь, как бы не обвинили меня в очернительстве. Неужели ни одного положительного начальника не встретилось мне на моем пути? Встретилось. Двое. Один сначала тоже сделал мне выговор, что я веду себя вызывающе, но потом все же (спасибо ему и на этом) сказал: