Дорожка вывела Кена на террасу с фонтаном. Он подошел к мраморной балюстраде и закурил. Теперь море раскинулось перед ним целиком, сколько хватало глаз. В темноте оно казалось гигантским животным, которое пыхтело, вздрагивало, отряхивалось. Алехин подумал, что находится в точке земли, где сконцентрированы усилия множества людей – тех, кто добывает золото, уголь, плавит железо, гонит воду через турбины – тысячи неизвестных судеб. Они живут в своих хрущобах и бараках, лузгают семечки, пьют водку и смотрят футбол. Кен представил себе их усталых жен, которые моют бесконечную посуду, детей, ковыряющих в носу, темные дворы и грязные подъезды – тупую монотонную жизнь от получки до получки, от 9 Мая до Нового года, от рождения до смерти. И все это только для того, чтобы здесь – в месте, которое они не смогут представить себе даже во сне, – журчала вода в фонтане, мраморный Антиной прятался в кустах, а Ксантиппа Пылкая пила «Шато Марго».
Власть и собственность – не меньшее чудо, чем талант писателя или музыканта: как Климов, родившийся в такой же грязной хрущобе, сумел вырваться из монотонной тупой жизни и заставить тысячи людей посвятить себя тому, чтобы где-то на Лазурном Берегу цвели рододендроны и пели цикады? И почему я не такой, как он? Но и не такой, как они? Идея равенства – вечный тупик сознания. Люди не равны. Одних неведомая сила толкает вверх, других, наоборот, прибивает к земле, превращая в винтики чужой судьбы.
К жизни проще пристроиться с левого боку. Ты всегда будешь в большинстве со всеми бессребрениками, бездельниками и бездарностями. При этом бездельники и бездарности будут, конечно, называть себя бессребрениками. Мы такие бедные, потому что честные. Не воруем и не кланяемся. Но, может, вы не воруете, потому что место не доходное? Не кланяетесь, потому что уже ползаете на четвереньках?
Во все времена только насилие могло заставить примириться с тем, что один может быть выше другого по способностям и таланту. Тем не менее иллюзия равенства постоянно возвращалась, и не только в виде бунтов и революций, но прежде всего в ежедневной мстительной травле всех, непохожих на унылое большинство: чудаков, мечтателей, евреев, «черножопых», «интеллихентов» – тех, кого аппарат насилия не хотел или не мог защищать.
Неизвестно, до чего бы додумался Кен, стоя так над Средиземным морем, если бы вдруг не заметил какую-то черную полоску у самого пирса. Это была, очевидно, чья-то лодка. «Может быть, охранника?» – подумал он, но решил аккуратно спуститься вниз и посмотреть.
Воздух становился все более морским и свежим. Удушающий запах цветов уступил место йодистой прохладе воды, словно после пряной свинины подали устрицы. Синхронный скрежет миллиона цикад уже не мог заглушить плеск волн. Вдруг ему показалось, что где-то совсем рядом хрустнула ветка. Кен прижался спиной к дереву и стал медленно изучать окрестности. Тени стройных кипарисов лежали на освещенной луной дорожке. Одна из них зашевелилась и двинулась. Теперь он явно видел человека в черном. Самое неприятное – человек видел его. Все случилось мгновенно. Черный пружинисто прыгнул на Алехина и попытался воткнуть что-то в шею. Движение было по-медицински точным, но Кен поймал руку в сантиметре от себя. Шприц – теперь он видел, что рука сжимала одноразовый шприц, – царапнул его по шее. Алехин что есть силы двинул негодяя коленом промеж ног, но ожидаемого эффекта не последовало. В ответ он получил короткий, но мощный удар кулаком под подбородок, прикусил язык и заорал от чудовищной боли. Игла проткнула кожу, Кен мгновенно ослаб и упал во влажную от росы траву.
Марсель, лето Господне 1348, месяца января 22-й день
Королева, окрыленная успехом, сообщила мне, что собирается отправиться в столицу графства Прованс, Аквы Секстиевы[46], чтобы там собрать еще больше денег, чем в Марселе. Счастливая, удалилась она вместе с Энрико в отведенные ей покои, оставив меня в раздумьях. Пока размышлял, сообщили, что Людовик из Таранто, муж королевы, бежал во Флоренцию на рыбацкой лодке. Там надеялся он найти поддержку в своей борьбе с Венгром, но флорентийцы благоразумно отказались от столь сомнительного предложения. Брошенный всеми, решил он ехать в Прованс к своей королеве.
Чтобы сделать сильных мира сего слабыми, надо помешать их объединению. Властвуешь, когда разделяешь, говорили древние. Если б знал, куда направить Людовику письмо, то сделал бы это тогда же, ибо хотел рассказать о прелюбодеянии королевы. И совершил бы ошибку. Человек он бурного нрава. Такой в ссоре с женой может упомянуть о моем свидетельстве или, чего доброго, предъявить собственноручное наше письмо. Потому надлежало нам найти человека, который вызвал бы доверие к своим словам, но не указывал бы на мою роль в этом деле. Озарение пришло внезапно, пока по привычке ходил из угла в угол, грызя ногти. Нужный нам человек – это сам Энрико, слуга и любовник королевы. Но как убедить мальчишку признаться в преступлении, за которое ждет его пытка и смерть? Когда нашел решение, даже подпрыгнул от радости. Сел за стол и мигом написал два письма. Затем вызвал к себе Томазо из Генуи и приказал немедленно доставить эти письма в столицу графства, Аквы Секстиевы. Одно, официальное, было адресовано магистратам графства и извещало их о великой чести, которую оказала Провансу королева, решив навестить своих счастливых подданных. Другое, тайное, – брату Ансельму из ордена святого Бенедикта. Ансельм учился со мной в Париже, а теперь был канцлером герцога Оранского, самого влиятельного в Аквах сеньора. Писал я Ансельму, что следует ему немедленно сообщить герцогу, будто в Аквах Секстиевых надеется скрыться от праведного возмездия один из убийц короля Андрея, а именно камерарий королевы Иоанны по имени Энрико. Предателя надлежит арестовать и держать в тюрьме, пока господин папа не вызовет его на допрос. Иоанну же следует окружить охраной и доставить в королевский замок, где содержать со всем почтением к ее сану вплоть до дальнейших указаний от господина папы. Ведь видел, как легко завоевала она сердца марсельцев. И теперь боялся, что сумеет без нашей помощи собрать деньги, необходимые для борьбы за трон Неаполя. Посмотрим, сможет ли Иоанна добиться своего, когда все начнут говорить: помогая королеве, помогаешь убийцам избежать заслуженной кары.
Едва Энрико окажется в тюрьме, уверен, сознается он брату Ансельму в своем прелюбодеянии. А если не сознается, то Ансельм передаст его в руки толкового палача. Думаю, хватит с Энрико и десяти ударов плетью, чтобы поведал обо всех тайнах своей ничтожной жизни. Сначала не хотел причинять юноше вреда, чтобы не множить скорбь нашего времени, но, видит Господь, иначе не могу поступить в этом трудном деле ради пользы Его же сада. Тем более что, посылая Энрико на малую пытку, спасаю от другой, более страшной. Ведь от гнева Людовика мальчишку защитит тюрьма, ибо попадет туда по обвинению в другом преступлении. И не будет выдан обманутому мужу на расправу. Когда размышлял об этом, невольно рассмеялся. Энрико содеял преступление против чести Людовика. Убийство же, совершенное самим Людовиком, теперь защитит Энрико от законного возмездия.
Там, за стеной, лежит он в объятиях королевы или, того хуже, предается блуду, не подозревая, что судьба его уже решена. Думал несчастный, что взошел на ложе блаженства, но уготовано ему другое ложе – гнилая солома в тюрьме. Еще ласкает его королева, но завтра будет ласкать плеть палача. Призрачно все в этом мире и преходяще.
Аквы Секстиевы, лето Господне 1348, месяца февраля 3-й день
Случилось, как и предполагал. Когда приблизились к Аквам, были окружены солдатами герцога Оранского. Сам герцог почтительно подъехал к королеве, спешился и преклонил колена. Затем сообщил, что в ее свите находится человек, причастный к смерти короля Андрея, и он, повинуясь долгу перед покойным государем, должен негодяя схватить и предать суду. Королеву потрясли эти слова. Кошмар Неаполя, о котором она стала уже забывать, настиг ее снова. Когда же услышала, что речь идет о камерарии Энрико, разрыдалась. И успокоилась лишь после того, как герцог поклялся, что передаст Энрико на суд папы. Камерария, бледного и перепуганного, связали и, перекинув через хребет лошади, увезли в тюрьму. Позднее брат Ансельм сообщил нам, что юноша покаялся в своем прелюбодеянии, едва его вздернули на дыбу. Хвала Господу, не пришлось Энрико терпеть долгих мучений, хоть и заслужил их по справедливости. Под надзором брата Ансельма записал он историю своего греха во всех подробностях и отдал себя на милость Людовика из Таранто, перед которым совершил гнусное преступление. Как только муж королевы вступит на землю графства Прованс, получит он от брата Ансельма эту исповедь. Мы же позаботимся о том, чтобы не получил он самого мальчишку.
Герцог Оранский верхом сопровождал Иоанну до самых Акв. У ворот он спешился и повел лошадь королевы за повод. Народ встречал госпожу радушно и весело. Сама же Иоанна пребывала в расстроенном расположении духа. Бледная и потерянная, равнодушно взирала она на ликование народа. Разместившись во дворце – то ли как королева, то ли как узница, – Иоанна велела сеньорам и магистратам графства прибыть к ней для принесения присяги.
Герцог Оранский верхом сопровождал Иоанну до самых Акв. У ворот он спешился и повел лошадь королевы за повод. Народ встречал госпожу радушно и весело. Сама же Иоанна пребывала в расстроенном расположении духа. Бледная и потерянная, равнодушно взирала она на ликование народа. Разместившись во дворце – то ли как королева, то ли как узница, – Иоанна велела сеньорам и магистратам графства прибыть к ней для принесения присяги.
Пока гости собирались в зале, я по привычке ходил между ними и слушал. Кто-то шептался об убийстве короля Андрея, другие о новой смертоносной болезни[47]. Рассказывали, будто еще осенью прибыла из Таврии одна галея, принадлежавшая генуэзцам. Зашла она в гавань Мессины, что на Сицилии, и бросила якорь. Но на берег никто не вышел. И на палубе не видно было обычной суеты. Так стояла эта галея пустой и страшной. Наконец, люди из любопытства поднялись на нее и обнаружили одних мертвецов. Сидели они за веслами, бледные и давно окоченевшие. Вскоре все, кто побывал на том корабле, умерли. А потом и половина жителей Мессины. В январе болезнь добралась до Прованса. Один рыцарь утверждал даже, что в Ницце улицы завалены трупами и убирать их некому. Думаю, говорил он правду. На его храбром лице, изуродованном шрамами, прочел я такой ужас, что сам невольно вздрогнул. Тотчас нашлись и другие очевидцы. Купец, много путешествовавший по свету, рассказывал, будто новая болезнь пришла уже в Париж, Рим и Авиньон. Повсюду оставила она по себе страшную жатву.
Вскоре все столпились вокруг свидетелей этого бедствия и совсем забыли о причине, по которой пришли во дворец. Так что, когда герольд объявил о выходе королевы, не смогли сразу умолкнуть. Купец, о котором сказал выше, продолжал вещать во весь голос. И чем бледнее становились лица его слушателей, тем больше был собою доволен:
– Сначала на теле появляется фурункул величиной с яйцо или даже яблоко…
– Тишина! – грозно крикнул герольд. Купец перешел на шепот:
– Искать этот фурункул надо под мышками… И в паху.
– Силы небесные! – пронеслось по залу.
Я заметил, как некоторые стали опасливо щупать себя в указанных местах. Выглядели они при этом весьма глупо.
– Тишина! Королева будет говорить! – Герольд стукнул жезлом о каменный пол, но никто к нему даже не обернулся.
– Постепенно фурункулы покрывают все тело, – голос купца стал густым и страшным, а глаза сверкали.
– И что? Что? – посыпались вопросы со всех сторон.
– Потом на руках и бедрах появляются черные или багровые пятна.
– И все?
– Нет, не все. Через день-два человек умирает. Словно его и не было, – провозгласил купец и важно оглядел присутствующих.
– Умерли уже тысячи, тысячи… – заговорил опять рыцарь со шрамами на лице. Глаза его смотрели куда-то в сторону, словно ему одному было известно о будущем, которое нас ждет.
– За грехи это, за грехи! – запричитали тут и там.
– Почто задушили доброго короля Андрея? Вот оно наказание Божье за убийство невинного агнца! – выкрикнул один из сеньоров.
– Молчать! – Герольд сорвался на визг. – Порядок! Королева будет говорить. – Иоанна, видя неподобающее поведение собравшихся, решила, что в Аквах ее ненавидят и даже не хотят слушать. Будучи женщиной хитрой и изворотливой, она по привычке намеревалась прикинуться слабой и несчастной. В глазах ее, как и в Марселе, появились слезы, а голос задрожал:
– Возлюбленные мои подданные, приехала к вам не в блеске своей власти, данной мне Богом, а в рубище бедной вдовы, чтобы просить… – Но королеве не дали договорить.
– Ты его убила! Вместе с тобой пришла к нам невиданная доселе болезнь! – выкрикнул кто-то. – Господь гневается на нас!
Королева, казалось, растерялась и промолчала.
Голос продолжал:
– В свите королевы был ее камерарий Энрико – один из тех, кто задушил нашего доброго короля Андрея. Благородный герцог Оранский сегодня арестовал его. Должны мы немедленно взять негодяя и сжечь, если не хотим, чтобы Господь и на нас обратил свой карающий меч.
– Сжечь его! – раздались возгласы в разных концах залы.
– Я бедная обманутая женщина, которую окружают лжецы и лицемеры! – закричала вдруг королева. – Я благодарю герцога Оранского, верного своего вассала, за то, что изобличил предателя и убийцу. Сама бы подбросила хворост в его костер, если бы не долг перед господином папой, которому обещала передать на суд всех убийц своего мужа, – сказав это, прикрыла глаза, словно решила погрузиться в молитву. В зале повисло молчание.
– Госпожа, – провозгласил, наконец, герцог Оранский, – скажи нам, чем можем тебе помочь.
– Будьте верными христианами – другого от вас не жду, другого не прошу, – сообщила королева, развернулась и вышла из зала.
Хоть Иоанна и вела себя умно, но битву эту проиграла. По справедливости, виной тому был безотчетный ужас, который завладел людьми, когда узнали о страшной болезни. Вечером рассказал Мордехаю об услышанном. Голос его был холодным и равнодушным, ибо лекари всегда говорят так о чужом страдании и смерти:
– Чума это. А фурункул есть не что иное как бубон, – последнее произнес он с такой надменностью, будто сидел перед ним не магистр искусств[48] и брат ордена святого Бенедикта, а тупой виллан[49].
– О, мудрейший, есть ли какой-то способ борьбы с этой болезнью? – спросил я не без насмешки.
– Есть, – важно продолжал Мордехай, не заметив моей иронии. – Бежать сломя голову подальше от людей. Закрыть ворота и не пускать на двор даже собак. Не пить воды. Только вино…
– Про вино неплохой совет, – лукаво заметил я.
– Это не шутка. Чума живет во всем, кроме закупоренных заранее бочек.
– А есть ли способы лечения?
– Есть, – Мордехай стал таинственным, – пока ты терся рядом со своей королевой в Марселе, я уже опробовал на нескольких заболевших методу, о которой читал в арабских книжках. Надо вскрыть бубон острым ножом и прижечь раскаленным железом. Не знаю, живы ли те люди сейчас, но когда уезжал, были еще живы. Другие, кого не оперировал, умирали на третий, иногда пятый день.
– Как же ты позволил им умереть?
– Чтобы найти метод лечения, нужно кем-то пожертвовать.
– Христопродавец!
– Люди все равно умрут. Днем раньше, днем позже.
– Мордехай, не могу я бежать и спрятаться, как ты советуешь…
– А в гробу лежать можешь?
– Нет ли какого-то способа остаться среди людей и не заболеть?
– Есть два проверенных способа, – Мордехай прикрыл глаза и замолчал, пытаясь придать себе значения, затем медленно объявил: – Если хочешь обезопаситься от чумы, каждое утро пей по пинте козлиной мочи.
– Неужели козлиной?
– Сама по себе моча не спасет. Так думают невежды. Но если добавить в нее щепотку толченого рога единорога, будешь здоров.
– Ты говоришь, что существуют два способа. Каков же второй? Вкушать овечий кал?
Мордехай промолчал, но запустил руку в свою мантию и извлек оттуда маленький кожаный мешочек. В мешочке хранил он перстень необыкновенной красоты.
– Это индийский эмеральд. – Камень был большим и зеленым, словно листва деревьев. – Выменял его у Томазо Генуэзца на порошок, восстанавливающий мужскую силу.
– А что у Томазо с мужской силой?
– Пропала, но теперь больше не жалуется, – Мордехай самодовольно ухмыльнулся, а потом посмотрел на меня серьезно. – Ты много сделал для бедного иудея, брат Хуго, и еще сделаешь. Поэтому хочу подарить этот перстень тебе. Если повернешь кольцо на восток – не заразишься чумой, если на юг – не возьмет тебя никакой яд. – Он нажал на потайную пружину, спрятанную в завитках, обрамлявших эмеральд. Перстень щелкнул, и камень отделился от своей оправы. Под ним находилось небольшое углубление, в котором заметил порошок.
– Это сильнодействующий яд. Случится тебе сидеть со своим врагом за кубком вина, вспомнишь и возблагодаришь своего бедного иудея за услугу. У тебя ведь много врагов, брат Хуго? – Мордехай оскалился.
Столь драгоценный подарок принял я от него с благодарностью и щедро наградил золотом за верность. Оставшись один, тотчас написал своей Кларе, чтобы закрыли ворота, никого не пускали на двор и пили только вино. Подумав, добавил, чтобы принимали по утрам по пинте козлиной мочи с толченым рогом единорога. К письму приложил я мешочек этого драгоценного средства, за который уплатил Мордехаю сто флоринов. Да хранит Господь мою Клару, маленького Хуго и всех ближних!
Аквы Секстиевы, лето Господне 1348, месяца февраля 5-й день
Хвала Деве Марии, получил сегодня весточку от своих. Пишет мне Клара, что, как только стало известно о чуме, прибыл к ним Джованни Боккаччо из Чертальдо с большим запасом вина. Не знаю от кого, но слышал он, что бороться с чумой следует, затворившись в доме, подальше от городов и людской толчеи. Ворота нашего поместья надежно закрыты, дни проводят они в усердном винопитии и беседах. Клара пишет, что в мире нет более искусного рассказчика, чем Боккаччо. Наверное, забил ей голову всякими скабрезными историями, которых знает великое множество. Тот же гонец доставил мне письмо от самого Боккаччо. В нем сообщал он о новостях из Неаполя. Венгр обвинил многих знатных в убийстве короля Андрея. Кого казнил, кого велел предать мучительным пыткам или бросить в тюрьму. Сам принц Роберт из Таранто, хоть и избежал смерти, был лишен своих золотых одежд, закован в цепи и брошен в одну из тюрем на хлеб и воду. Интересно, пользуется он там вилкой или ест руками? В городе все напуганы происходящим и, кажется, начинают тосковать по временам Иоанны, ибо устали от толп пьяных венгров, которые грабят честных граждан, насилуют их жен и дочерей, захватывают дома и владения, если те им понравились. Люди говорят, что чума есть кара Господня, ниспосланная на Неаполь по вине Венгра. Дивлюсь я на людишек. В Аквах, как мы помним, думают прямо наоборот, и считают виновницей нынешних бедствий Иоанну. Человек, по слабости своей, видит причину несчастий не в себе, а в чужих преступлениях. Если Господь кого и карает, то вовсе не потому, что Венгр сидит в Неаполе, а Иоанна в Аквах. С себя спросите, коли придет за вами смерть. Не за Иоанну и не за Венгра будете нести ответ на Страшном Судилище Христовом, но за себя.