Фанеру я купил по бросовой цене. С Аллы, натурально, содрал полную рыночную стоимость. Эх, хорошо! «Знай и делай» – вот девиз всякого прораба-живоглота. В такие моменты охота пуститься в радостный пляс, ведь повод имеется: мой стартовый капитал растет, мне приятно будет придумать ему применение. Впереди меня ждут приятные хлопоты молодого предпринимателя. Скоро я сам начну заказывать музыку, скоро я перестану петь партию Фигаро, который то здесь, то там; не по собственной воле, а по воле двух мерзких проходимцев, монстров в белых халатах: Аллы и рогатого супруга ее. Но для того, чтобы Фигаро перестал быть слугой, ему надо… Ему надо… Надо…
От простоты идеи, пришедшей мне в голову, я почти остолбенел. Лишь мое правое веко дергалось, словно мерцал ртутный порошок в испорченной лампе дневного света. Знаете, так: трынь, трынь… Надо убить своих хозяев и завладеть их деньгами. Как в старой итальянской пантомиме: сюжетец незамысловат. Вот только как все провернуть? Я же не убийца, не бандит, у меня нет автомата, и я, честно говоря, сильно сомневаюсь, что будь он у меня, я смог бы хладнокровно нажать на собачку. «Мы пойдем другим путем», – сказал Ульянов-Ленин своей маме, задумчиво поглядывая на ботинки своего брата, покачивающиеся на уровне глаз. Лысый перец был прав. Он вообще многое делал правильно с точки зрения мирового сионизма. Ладно. А то вы еще скажете, что чем ниже человек стоит на карьерной лестнице (подумаешь, какой-то прораб), или, скажем, чем он моложе, тем больше он талдычит о том, что везде засели одни евреи и уж вот они-то, верно, мутят воду. Но ведь Алла-то со своим мужем к евреям никакого отношения не имеют. При чем тут тогда сионизм? Подлость, низость, коварство не имеют национальности. Алчность безлика. Деньги нравятся всем: обрезанным, краснокожим, блондинистым… И мне они тоже нравятся. К тому же в деле их добычи нет никаких моральных преград. Просто надо идти и грабить награбленное.
…Вечером следующего дня, во время нашего очередного свидания я дал свое согласие стать «презентатором». По сию пору, вспоминая тот вечер, я считаю его своим единственным, настоящим падением. Но без падений никогда не бывает взлетов.
4
– Умный мальчик, – проворковала Алла, подкладывая мне на тарелку очередную порцию своей невкусной еды. Она неважно готовила: все время чего-то не хватало в ее стряпне. Остроты? Соли? Не знаю. Но вкус был посредственный. Однажды мне пришла в голову мысль, что вся ее стряпня по вкусу напоминает «куний лиз», и с тех пор эта мысль настолько прочно засела в голове, что отныне есть то, что она готовила, я мог только с закрытыми глазами…
– Умный, толковый мальчик. Ты далеко пойдешь, вот увидишь. Сейчас такое время наступило, что с нестандартным мышлением можно многого достичь. А почему ты когда ешь, то закрываешь глаза?
– От наслаждения, любимая, – соврал я и принялся громко чавкать, чем привел ее в неописуемый восторг. Она любила все, что связано с «физиологичностью». В сексе все чаще намекала, что не прочь была бы попробовать некоторые «интересные» штучки: золотой дождь и эксперименты с копрой, но я, понимая, что прямой отказ скорее всего ее страшно оскорбит, заявил, что мы все еще успеем и вообще «из фонтана утех надо пить медленно, не то жажда быстро перестанет быть жаждой и обратится в сытость». Эту мудреную фразу я машинально заучил, когда, копаясь в книжных развалах на Кузнецком, пролистывал не то «Камасутру», не то сборник изречений Лао-Цзы. А быть может, это было еще что-то, в массовом порядке хлынувшее на прилавки книжных магазинов. Вообще в том, что касается книг, то время было сказочным: можно было купить все что угодно из действительно хорошей, прежде страшно дефицитной литературы. А всякое говно тогда еще не научились издавать…
– С чего мне начинать, Алла? – деловито спросил я, покончив с ужином. – На стройке временное затишье потому, что монолитная плита должна сохнуть несколько дней. Я же все стараюсь сделать по правилам, на совесть, так сказать, чтобы ты потом только жила и радовалась, моя хорошая. Только вот… – Я сделал мрачное лицо и нервно дернул шеей.
– Что? Что с тобой? – не на шутку всполошилась она.
– Да ну к черту! Как представлю себе, что ты в этом доме будешь жить со своим мужем… Вообще, когда я думаю, как ты спишь с ним в одной постели, как ты с ним трахаешься…
– Мы не трахаемся! – попыталась было возразить Алла, но меня было не остановить.
– Трахаетесь! Ни к чему тут рассказывать, что вас объединяют только деловые интересы и вы вместе ради ребенка. Это плохая песня, и мотивчик у нее пошленький да фальшивый. Вот у меня нет никого кроме тебя. Мне никто и не нужен! Ведь я люблю только тебя, тебя одну!
Алла выглядела растерянной. Ей было одновременно и приятно, как бывает всякой женщине лишний раз удостовериться, что в нее страстно влюблены, и досадно оттого, что я задал ей вопрос, на который теперь она не могла предложить никакого ответа.
– Славочка, успокойся, пожалуйста, успокойся, – только и приговаривала она, робко поглаживая мою руку. Она уже считала себя виноватой! Она была готова загладить свою вину, я видел это. Ничего, что я еще молод, я вполне уже созрел для манипулирования человеками. Главное сейчас довести игру до конца, не игнорируя те особенные, важные тонкости, нарушив которые можно поломать и уничтожить весь замысел.
Я верю в чью-то теорию, что все великие замыслы появляются молниеносно, подобно взрыву. Мысль и впрямь «осеняет». А может, и нет такой теории, конечно. Может, это все лажа полнейшая. Но я в нее верю потому, что с моими великими мыслями всегда случалось именно так. Сначала вспышка и короткий вопрос самому себе: «А что, если сделать так-то и так-то?», а потом непрерывный, иллюстрированный поток из событий будущего. Задумав что-то, я уже предвижу нюансы, которые еще только встретятся на пути к цели. Конечно, так бывает не всегда, но в тот вечер я вдруг понял, как именно мне действовать. Сперва нужно отделаться от ее мужа, избавиться от него! А затем…
– Аллонька…
– Как ты меня назвал?! Повтори-ка, повтори!
– Ничего, это я так, оговорился.
– Нет, нет! Мне очень понравилось! Знаешь, это мама придумала «Аллу». Она была очень волевой, и спорить с ней было бесполезно. А отец как раз мечтал назвать меня Аленой. Он даже втайне от мамы так меня называл и потом, когда они разошлись, тоже. Так что ты можешь называть меня этим именем. Это будет только твоим. Хочешь?
– Конечно, хочу! Хоть что-то мне положено иметь свое? Ведь всем остальным совершенно несправедливо владеет твой муж, который тебя давно не любит.
– С чего ты взял? – несчастным голосом спросила она.
– Любил бы, так ебал, – отрезал я. – От любимых не гуляют. И чего ты так разволновалась, что он не любит тебя? Да, не любит. Это видно со стороны отличнейшим образом!
– Да нет же, нет! – Она всхлипнула и вот-вот готова была зареветь. Глаза ее покраснели, губы задрожали. Только не это! Плачущая, она была особенно невыносимой.
– А что тогда?
– Славочка, я все понимаю, я не дура наивная, я в возрасте уже, жизненный опыт… Господи! Ты, конечно же, прав! У него уже давно я нахожусь даже не на последнем месте! Я вообще для него пустое место! Ты думаешь, я распутная? Думаешь, я изменила бы ему с тобой, если бы у меня с ним все было хорошо? Конечно же нет! Это он, он во всем виноват!
Я чуть помедлил, размышляя, наступил ли уже момент для финального удара, и решил, что наступил. К чему дальше тянуть? Ее общество становится невыносимым, а пароль в пещеру Али-Бабы мне почти известен, и я без труда выпытаю его.
– Раз он во всем виноват, то избавься от него! – жестко сказал я, немигающим взглядом смотря ей прямо в глаза. – Что?! – воскликнул я, видя, что она находится в замешательстве. – Жалко тебе его? Значит, ты все еще его любишь?!
– Н-нет… – Она выпила воды. Я видел, как дрожала ее рука, держащая стакан.
– Так на кой он тебе? Представь, как без него будет славно: мы поженимся, уедем в кругосветное путешествие, поплывем на каком-нибудь «Титанике» далеко-далеко, будем трахаться прямо на теплой палубе и смотреть на летучих рыб и дельфинов!
– А Рита? – жалобно спросила «Аллонька». – Что будет с ней?
– Возьмем ее с собой!
– Куда? На теплую палубу?
Я разозлился по-настоящему:
– Слушай, если ты так относишься к нашему счастью, если тебе ничего этого не нужно, то я сейчас уйду. Навсегда. Мне будет нелегко, но я найду в себе силы. Найдешь себе кого-то, кто достроит тебе дом, может, и этот херов зодчий тебе тоже понравится. А что?! Вот уж и квартирка для утех снята! Долго ли умеючи?!
– Славик!!!
– Да пошла ты! Какой я тебе «Славик»?! Щенка себе заведи, Славика! Или мужа своего так называй!
Перегнул ли я палку? Нисколько. Уже через минуту я говорил с ней спокойным, убедительным голосом, и она, утирая глаза салфеткой, кивала, послушно соглашаясь со мной. Да, действительно, так не может больше продолжаться. Денег она зарабатывает больше, аферу «милосердие» придумала также она, и хоть благотворительный фонд у них с мужем напополам, не будет сложным внести изменения в учредительные документы.
– Н-нет… – Она выпила воды. Я видел, как дрожала ее рука, держащая стакан.
– Так на кой он тебе? Представь, как без него будет славно: мы поженимся, уедем в кругосветное путешествие, поплывем на каком-нибудь «Титанике» далеко-далеко, будем трахаться прямо на теплой палубе и смотреть на летучих рыб и дельфинов!
– А Рита? – жалобно спросила «Аллонька». – Что будет с ней?
– Возьмем ее с собой!
– Куда? На теплую палубу?
Я разозлился по-настоящему:
– Слушай, если ты так относишься к нашему счастью, если тебе ничего этого не нужно, то я сейчас уйду. Навсегда. Мне будет нелегко, но я найду в себе силы. Найдешь себе кого-то, кто достроит тебе дом, может, и этот херов зодчий тебе тоже понравится. А что?! Вот уж и квартирка для утех снята! Долго ли умеючи?!
– Славик!!!
– Да пошла ты! Какой я тебе «Славик»?! Щенка себе заведи, Славика! Или мужа своего так называй!
Перегнул ли я палку? Нисколько. Уже через минуту я говорил с ней спокойным, убедительным голосом, и она, утирая глаза салфеткой, кивала, послушно соглашаясь со мной. Да, действительно, так не может больше продолжаться. Денег она зарабатывает больше, аферу «милосердие» придумала также она, и хоть благотворительный фонд у них с мужем напополам, не будет сложным внести изменения в учредительные документы.
Потом, когда все случится. О том, что речь может идти лишь об устранении этого ненужного нам обоим человека, мы даже не говорили. То, что она просто подаст на развод, не обсуждалось. Какой может быть развод, если ее муж потребует дележки имущества? Куда как лучше остаться состоятельной вдовой и, слегка погоревав, выйти замуж за нового молодого избранника, то есть за меня.
Перспектива хоть на короткий срок стать ее мужем угнетала меня. Я гнал от себя эти мысли, надеясь, что обстряпать все до конца у меня получится раньше, чем я услышу марш Мендельсона. Ведь уголовные органы особенно внимательно рассматривают случаи гибели состоятельных женушек при наличии молодых мужей. «Как-нибудь выкручусь», – решил я и поцеловал Аллу в лоб, как целуют обычно только покойников.
5
Благотворительный фонд с оригинальным названием «Здоровое детство» поселился в двух меблированных комнатах на пятом этаже старинного здания на Петровке. Одна из комнат была разделена перегородкой на две неравномерных части. В меньшей и без окон сидела тетя Цива – доверенное лицо Аллы, выполнявшая обязанности секретарши и соглядатая. В большей части находился мой кабинет, где имелось все, что положено: стол, несколько стульев, диван, телевизор, несгораемый шкаф и вешалка. На стене висела копия картины Васнецова «Аленушка». Пол был застелен скучным желтым линолеумом в черных подпалинах, что придавало ему отдаленное сходство с вытоптанной тигриной шкурой. Окно было огромным, выходило на продуктовый магазин, в котором продавались свежепожаренные на роликовом гриле куриные американские сосиски с картонным привкусом. Я любил курить, глазея в окно и слушая, как за перегородкой сопит, шуршит и скребется ушной раковиной тетя Цива. Я со страхом думал, что жизнь моя все еще находится в том же положении, что и прежде, что я все так же должен отвечать за постройку чертового дома, что скоро надо будет гнать вверх стены, дом начнет стремительно подниматься, и тогда сразу будет видно, что он не имеет ничего общего с бельгийской фотографией. Разразится скандал, меня отовсюду прогонят, Алла, чего доброго, решит мне мстить, и что со мной тогда может случиться – одному Богу известно. Связи Аллы были серьезны. Она вполне могла «заказать» меня через одну из своих клиенток, чей муж занимался известным промыслом: делал деньги, нажимая на курок. Присутствие тети Цивы угнетало меня все больше с каждым днем, а мысли о том, что времени до разоблачения моей аферы с курсовиком Рубена остается все меньше, делали мою жизнь совершенно невыносимой. Я не занимался ничем, к чему имел бы хоть какую-то охоту. Все было мне в тягость, все шло против воли, и лишь страх за собственную шкуру не давал мне шанса «сдуться», все бросить и удариться в бега.
Работа «презентатора» угнетала сверх всякой меры. Я появлялся в «Здоровом детстве» каждый будний день после трех, и все начиналось с того, что тетя Цива подавала мне списки: список переданных ею с утра факсовых сообщений, список телефонных номеров организаций, в которых эти факсы были установлены, список собранных ею данных о лицах, которые в этих организациях могли принимать решения о выделении средств на лечение несчастных детей. Дальше начиналась моя работа. Я «садился» на телефон, прорывался сквозь баррикады секретарш, выходил на нужного человека и пытался наладить с ним душевный диалог. Вот как это происходило примерно:
– Добрый вечер, это директор фонда «Здоровое детство». От меня сегодня звонили Такойто Такойтовичу (называлось имя-отчество очередного значительного лица), соедините-ка меня с ним, он ждет моего звонка…
Не всегда получалось прорваться с первого раза, но в большинстве случаев, когда упертая секретарша не желала переключить меня на своего босса, я спрашивал: «Скажите, у вас есть дети?» и быстро-быстро «нагружал» ее:
– Вы же мать! – в том случае, если она говорила, что дети у нее есть. – Как же вы можете равнодушно относиться к тому, что умирает ребенок? Пусть он не ваш, но он маленький, беззащитный и очень несчастный. Ему не повезло, он заболел. Так давайте поможем ему!
Если же у секретарши детей не было, я говорил с ней, как «с будущей матерью», «с носительницей великой идеи пополнения человеческого рода», желал ее будущим детям здоровья таким голосом, что она пугалась, верно воспринимая меня за колдуна, шамана и экстрасенса, чудесными и страшными деяниями которых были тогда засраны мозги у многих. В результате я добивался нужного разговора с нужным мне человеком, обрабатывал его, чувствуя себя ювелиром, гранящим булыжник, превращавшим его в бриллиант. Я приглашал его «к себе в офис», и тот не мог мне отказать и приезжал. В определенный день, к определенному часу съезжались несколько потенциальных жертвователей-лохов, как правило бизнесменов, и в соседней комнате, обставленной, как обыкновенная переговорная, я устраивал перед ними «презентацию»: раскладывал фотографии несчастных детей, рассказывал о каждом заученную мною наизусть «липу», отвечал на вопросы, говорил, что фонд создан с одной лишь единственной целью помочь детям выжить («Сами видите, что живем мы скромно, штат минимален, я не получаю зарплату и работаю лишь из милосердия к больным ребятам. Только желание помочь им, облегчить их страдания заставляет меня после работы заниматься этим»).
– Где работаете? – интересовались бизнесмены.
– Лаборантом на кафедре в мединституте, – со скромным достоинством отвечал я. – Этот фонд учредили два врача, и моя мечта когда-нибудь на собранные деньги построить лучшую в мире лечебницу для детей…
Бизнесмены кивали, соглашались, я выискивал удобное местечко в разговоре и просил делать взносы. Бизнесмены, стесняясь друг друга, делали, после чего быстро расходились, сетуя на отсутствие закона о снижении налога при занятиях благотворительностью. Впрочем, в девяносто третьем году налоги никто особенно и не платил. Во время «презентаций» я собирал как наличные, так и просил подписывать обязательства о перечислении безнала. И никто, никогда не отказался потом, на следующий день, от своей подписи.
Были и другие, не столь успешные презентации, когда кто-нибудь один вставал и мрачно цедил сквозь зубы:
– Лохотрон, бля.
Уходил, саданув за собой дверью, и за ним тянулись остальные. Я в таких случаях никого и никогда не задерживал, не дергал за фалды, не восклицал: «Куда же вы, господа!» Вел себя тихо: садился на угол стола и задумчиво, словно бы про себя бормотал:
– Ну, конечно, ведь это всего лишь дети. Какой с них навар? Какая прибыль? Пусть помирают, подумаешь! Бабы еще наделают…
Однажды я за такое получил от кого-то по морде со словами: «Разжалобить хотел, сука?! Лошару нашел?!» К счастью, таких было меньшинство. Тетя Цива мазала мне фингал мазью арники и негромко сквернословила. Пару раз фонд «Здоровое детство» в лице тети Цивы и в моем, естественно, лице хотели «прикрутить» «бизнесмены силового плана», то есть галимые бандосы, но в оконцовке у меня получалось растолковать им, что наезд на полумертвых детей – это, в натуре, не по понятиям.
– Вся помощь адресная, – рискованно врал я, – хотите, так проверяйте. Нам ничего не надо, поэтому и есть у нас всего-навсего две комнатки с чужой мебелью и один полудохлый компьютер (на котором я частенько играл в «Spear of Destiny», «Wolfenstein» и, конечно, «Prince of Persia» – хитовые стрелялки девяностых). Тогда все повсюду играли в стрелялки: и в компьютерные, и во всамделишные…
Братва раскрывала кошельки, хлопала меня по плечу лапами в золотых гайках перстней, ощеривалась улыбками. Рисковал я страшно, поэтому все чаще курил, глядя в большое окно своего кабинета на пятом этаже. Совесть подступала к горлу, и я чуть-чуть не блевал ею, своей совестью. Мне было ужасно, бесконечно стыдно. Кровавые девочки и мальчики, которых давным-давно уже не было в живых, стояли у меня в глазах. Однажды тетя Цива, глядя на меня, сказала: