Но наше везение пока еще не выдохлос’. Другая рак’вина отозвалас’ на призыв первой, ей, но они были у входа в ущелье, а мы мчалис’ г’лопом через проход Верт’бри, опасаяс’ напороться на засаду, но этого не случилос’. То был чудом удавшийся побег на самой грани, ей, еще один такт у моего жилища, и эти конные Коны увидели бы нас и бросилис’ в погоню. Избегая открытых пастбищ на склонах Кохал, мы, шоб укрыться, поехали по краю леса, и лишь тогда я признался Мероним, шо сотворил со спавшим стражником. Не знаю, поч’му это так, но тайны, они просто-таки гноят тебя, шо зуб, если не исторгнешь их наружу. Она прост’ выслушала, ей, и никак меня не судила.
Я знал укромную п’щеру у водопада Маука и решил, шо именно там проведет Мероним последнюю свою ночь на Большом острове, если все выйдет так, как задумано. Была у меня надежда, шо Уолт, аль Коббери, аль еще какой коз’пас могли сбежать и прятаться там, но не, в п’щере было пусто, то’ко неско’ко одеял, к’торые мы, коз’пасы, хранили там для ночлегов. Начинал вихриться пассат, и я боялся за гребцов каяков, к’торые должны были отплыть с Мауи на рассвете, но холодно не было, и я не стал рисковать и разводить костер, то’ко не в такой близости от врага, не. Я омыл свои раны в заводи, Мероним тож’ помылас’, и мы подкрепилис’ тем, шо я взял в жилище Клуни, и комком слипшихся фиг, к’торый я прихватил в своем собственном жилище, когда возвращался за иконами.
Пока мы ели, я не мог не ’споминать вслух о своей семье, о Па с Адамом тож’, мне казалос’, шо если они живут в словах, то не могут умереть и во плоти. Я знал, шо мне будет отчаянно недоставать Мероним, когда она уплывет, вишь, у меня не было других друзей на Большом острове, кого бы еще не п’работили. Поднялас’ леди Луна и окинула с’ребристым-сочу’с’венным взором раз’ренные прекрасные Долины, и завыли динго, оплакивая умерших. Я недоумевал, где же теперь, когда женщинам Долин больш’ не придется вынашивать там своих бебеней, будут рождаться заново души моих соплеменников. Жалел, шо рядом нет Аббатиссы, к’торая разъяснила бы мне, шо и как, пот’му шо ответить на этот вопрос я не мог, и Мероним тож’ не могла. Мы, Предвидящие, сказала она через такт, верим, шо ’гда человек умирает, то он умирает безвозвратно.
Но как же душа? — спросил я.
Предвидящие не верят в существование душ.
Но разве не ужасно хол’дно умирать, если нет ничего после смерти?
Ей — она вроде как засмеялас’, но невесело, не, — наша правда ужасно хол’дна.
Вот тогда-то я и ’спытал к ней жалость. Души п’ресекают небеса времени, г’ворит Аббатисса, подобно облакам, п’ресекающим небеса мира. Сонми — она и восток и запад, Сонми — карта, и края карты, и все, шо за краями. Зажглис’ звезды, и я первым стал на стражу, но знал, шо Мероним не спит, не, она думала и ворочалас’ под одеялом, пока не сдалас’, не села и не стала смотреть на освещенный луной водопад. Меня самого жалили-язвили комары вопросов. Сегодня оказалис’ загашены огни и жителей Долин, и Предвидящих, заг’ворил я, так не доказывает ли это, шо дикари сильнее Цив’лизованных людей?
Это не дикари сильнее Цив’лизованных, вслух рассуждала Мероним, это большие количества сильнее малых. Смекалка давала преимущество на протяжении многих лет, как мой стрелятель дал мне преимущество возле п’ресыхающего пруда, но достаточное количество рук и умов однажды сведут это преимущество на нет.
Значит, лучше быть дикарем, чем Цив’лизованным?
А какие голые значения укрываются за двумя этими словами?
У дикарей нет законов, сказал я, но у Цив’лизованных людей законы есть.
На самом деле это глубже. Дикарь удовлетворяет свои потребности сейчас же. Он гол’ден, значит, будет есть. Он зол, значит, будет драться. Он разбух от семени, значит, выплеснет его в какую-ни’удь женщину. Он раб своего желания, и если желание прикажет ему, Убей, он убьет. Дикари — все равно шо хищные звери.
Ей, таковы Коны.
Ну шо ж, Цив’лизованный испытывает те же самые потребности, но он видит дальше. Он съест п’ловину своей еды, ей, но вторую п’ловину спрячет, шоб не голодать завтра. Если он зол, то остановится-подумает, из-за чего, так шо в следу’щий раз уже не разозлится. Он разбух от семени, ладно, у него есть сестрейки и дочки, к’торых требуется почитать, так шо он будет почитать сестреек и дочек своих братеев. Его желание — это его раб, и если его желание к чему-то его понуждает, он скажет ему, Нет, и не подчинится, не.
Ну так, спросил я снова, лучше ли быть дикарем, чем Цив’лизованным?
Послушай, дикари и Цив’лизованные не разделяются по племенам, аль верованиям, аль горным хребтам, не, каждый человек является и тем, и другим, ей. У Древних была Смекалка богов, но было и дикарство шакалов, шо и привело к Падению. У некоторых дикарей, к’торых я знала, билос’ в ребрах прекрасное Цив’лизованное сердце. Такие, может, есть и средь Конов. Их недоста’чно, шоб повелевать всему племени, но, кто знает, может, однажды? Однажды.
«Однажды» — надежды здесь наберется лишь на каплю.
Ей, но капля точит камень, так, помнится, отозвалас’ Мероним.
Когда моя подруга в конце концов уснула, леди Луна высветила причудливое родимое пятно прям’ у нее под лопаткой. Это было шо-то вроде крошечной руки, ей, головка с шестью отходящими от нее полосками, и пятно это в сравнении с ее темной кожей выглядело бледным, и я удивлялся, поч’му ни разу не видел его прежде. Укрыл его одеялом, шоб она не простыла.
Ну так вот, речка Маука, по-змеиному извиваяс’, текла вниз по темной Долине Маука, ей, она снабжала водой всего пять-шесть жилищ во всей долине, пот’му шо земля там не была друж’любной-солнечной, не. Ни в одном из этих жилищ не занималис’ разведением коз, так шо дорогу удушали ползущие растения и кусты с к’лючками, к’торые так и норовили вык’лоть тебе глаза, если за ними не уследишь, и пробираться по ней на коне было трудно. Через четверть мили я уже был яростно расцарапан, хотя прятался за спиной Мероним. Последним жилищем в верхней части долины и первым, в к’торое мы завернули, было жилище Святой Сонми, главой к’торого был одноглазый Сильвестри, выращивавший таро и овес. Молва полагала, шо он слишком, сильнее, нежели это естест’но, увлечен своими мног’численными дочерьми, и п’носила его за то, шо он не вносил справедливой доли в Общинные склады. По двору было разбросано постельное белье, и дочерей Сильвестри угнали, но сам Сильвестри никуда не делся, его отсеченная голова торчала на шесту, наблюдая за нашим приближением. Он уже пробыл там какое-то время и уже, вишь, зачервивел, и, когда мы подъезжали, жирная крыса забралась на шест и вгрызлас’ ему в единственное глазное яблоко. Ей, усатый дьявол заш’велил своим острым носом, глядя на меня. Как оно, Закри, не находишь ли, шо Сильвестри теперь привлека’льнее, чем прежде? Но я не обратил на него внимания. Из-под колпака печной трубы вырвалос’ кукареку, и я едва не свалился с коня; вишь, я подумал, шо мы попали в засаду.
Теперь у нас был выбор, распрощаться с конем и вскарабкаться на раскрошенный гребень над долиной Пололу аль же проследовать по тропе Маука вниз, к побережью, рискуя наткнуться на случайных Конов, подчищающих то, шо осталос’ после их набега. Убывающее время заставило нас выбрать второе, то есть остаться на коне; вишь, нам надо было добраться до Пальца Иката к полудню, а до него от жилища Сильвестри оставалос’ еще десять миль. Мы миновали жилище Голубой Капусты, а потом и Последней Форели, вишь, разведкой мы больш’ не занимались. Дождевые потоки отклонили нас от Кохал ниже в долину, но мы добралис’ до берега, никому не попавшис’ на глаза, хоть и видели свежие отпечатки копыт под пальмами с ножевой листвой. Океан в тот день на пруд не походил, не, но волнение не было таким сильным, шоб каяк с умелыми гребцами мог п’ревернуться. В отдалении ревели рак’вины Конов, и мне от этого было не по себе. В этом реве мне слышалос’ мое имя. Воздух был тугим как б’рабан, а я пренебрег своим вторым предсказанием и знал, шо мне придется заплатить за ту жизнь, к’торую я забрал и забирать к’торую не было не’бходимости.
Там, где каменистый берег поднимается к утесам Медузы, нам пришлос’ забрать в сторону, шоб ч’рез банановые рощи выехать на дорогу Пололу, к’торая ведет из самой северной долины к Ничейной земле, а п’том к Пальцу Иката. Дорога втиснулас’ меж двух грузных черных скал, и мы услышали свист, к’торый больш’ походил на человечий, чем на птичий. Мероним запустила руку под свою накидку, но, прежде чем она успела достать эту стреляющую берцовую кость, со скал спрыгнули стражники, по паре хищных Конов с каждой ст’роны. Четыре самодовольных арбалета нацелилис’ прям’ нам в головы с расстояния в неско’ко дюймов. А за каучуковыми д’ревьями я различил целый отряд проклятых Конов! Дюжина аль более всадников сидели в’круг навеса, и я понял, шо мы погибли так нез’долго до избавления.
Там, где каменистый берег поднимается к утесам Медузы, нам пришлос’ забрать в сторону, шоб ч’рез банановые рощи выехать на дорогу Пололу, к’торая ведет из самой северной долины к Ничейной земле, а п’том к Пальцу Иката. Дорога втиснулас’ меж двух грузных черных скал, и мы услышали свист, к’торый больш’ походил на человечий, чем на птичий. Мероним запустила руку под свою накидку, но, прежде чем она успела достать эту стреляющую берцовую кость, со скал спрыгнули стражники, по паре хищных Конов с каждой ст’роны. Четыре самодовольных арбалета нацелилис’ прям’ нам в головы с расстояния в неско’ко дюймов. А за каучуковыми д’ревьями я различил целый отряд проклятых Конов! Дюжина аль более всадников сидели в’круг навеса, и я понял, шо мы погибли так нез’долго до избавления.
П’роль, всадник? — пролаял один из стражников.
Шо это такое, воин, и поч’му? — пролаял другой, тыча своим арбалетом в мои болячки. Задница парня из Долин поганит доброго коня Конов? Кто твой ген’рал, всадник?
Я был напуган до смерти и знал, шо им’но так я и выгляжу.
Мероним издала страшное-злобное рычание, оглядывая этих четверых сквозь прорези своего шлема, а затем исторгла крик такой неистовый, шо в испуге прочь упорхнули все птицы, а изъяны ее выг’вора оказалис’ укрыты под яростным ревом. КАК СМЕЕТЕ ВЫ, КРЫСАМИ ОБГАЖЕННЫЕ ДОХЛЫЕ СВИНЬИ, ОБРАЩАТЬСЯ ПОДОБНЫМ ОБРАЗОМ К ГЕН’РАЛУ?! МОЙ РАБ БУДЕТ ПОГАНИТЬ СВОЕЙ ЗАДНИЦЕЙ ТАМ И ТО, ГДЕ И ШО Я ЕМУ ПРИКАЖУ! КТО МОЙ ГЕН’РАЛ? МОЙ ГЕН’РАЛ — ЭТО Я, ПОГАНЫЕ ВЫ ЧЕРВИ! СИЮ ЖЕ ДОЛЮ ТАКТА ПРОЧЬ ОТ ЭТОЙ СКАЛЫ! И ПРИВЕДИТЕ МНЕ СВОЕГО КАПИТАНА, ИНАЧЕ, КЛЯНУС’ ВСЕМИ БОГАМИ ВОЙНЫ, Я ВЕЛЮ СОДРАТЬ С ВАС ШКУРУ И ПРИГВОЗДИТЬ ВАС К БЛИЖАЙШЕМУ ШЕРШНЕВОМУ ДЕРЕВУ!
Отчаянный и ненадежный замысел, ей.
Пыль, к’торую пустила им в глаза Мероним, выиграла нам один такт, и этого одного такта было едва ль не доста’чно. Двое стражников побледнели, опустили свои арбалеты и бросилис’ п’ред нами на землю. Двое других исчезли позади. Кззз! Кззз! Двое Конов п’ред нами больш’ не поднималис’, Мероним неожид’но ударила коня пятками, и тот заржал, попятился и понес так, шо я потерял равновесие. Рука Сонми удержала меня в седле, ей, пот’му шо если не ее, то чья же еще? Позади нас раздавалис’ гвалт и гомон, вопли Стой! и рев рак’вин, а конь скакал г’лопом, и прожужжало этакое, вишь, физзззззззз-куанггггггггг, это когда первая арбалетная стрела воткнулас’ в сук, под к’торый я поднырнул, а потом хрусткая боль ожгла мне левую икру, вот, вот здесь вот, и наступило у меня такое тошнотное-спокойное забытье, шо случается, когда ваше тело знает, шо в нем шо-то слишком уж сильно ’скурочено, шоб это легко мож’ было исправить. Смотрите, вот, я поднял штанину, видите шрам? эт’ сюда воткнулас’ арбалетная стрела… ей, боль была насто’ко же сильной, наско’ко эт’ выглядит, и даж’ еще сильнее.
Теперь мы мчалис’ галопом вниз по дороге Пололу, по узловатой-кочковатой земле, это было быстрее, чем катиться на доске в буруне прибоя, и так же трудно было удержать равновесие, и я ничего не мог поделать с этой непрерывной мукой, кроме как стискивать талию Мероним, плотнее и плотнее, и пытаться удерж’ваться на лошади, помогая себе правой ногой, иначе я бы прост’ был сброшен, ей, и не было бы времени водрузить меня обратно, прежде чем Коны с их костедробильными ’рбалетами наскакали бы на нас.
Дорога через туннель деревьев, обдиравших ветвями макушки, вела к мосту, построенному Древними над устьем реки Пололу, и мост этот об’значал северную границу Долины. Вот, и когда мы были всего в сотне шагов от этого моста, из-за туч выглянуло солнце, и я глянул вп’ред, и его стершийся настил горел ярким золотом, а ржавые распорки были затененной бронзой. Боль моя украдкой высвободила воспоминание, ей, третье данное мне предсказание: Если бронза горит, оставь этот мост, не п’ресекай. Я не мог ничего объяснить Мероним на скачущем г’лопом коне, так шо я просто завопил ей в ухо: Я ранен!
Она остановила коня в ярде от моста. Куда?
В левую икру, сказал я.
Мероним, сильно встревоженная, оглянулас’. Наших преследователей еще не было видно, так шо она спрыгнула на землю и осмотрела рану. Коснулас’ ее, и я застонал. Пока шо рану зат’кает древко, ей, нам надо добраться до безопасного места, и тогда я…
Дробь, выбиваемая мсти’льными копытами, приближалас’.
Тогда я сказал ей, шо мы не можем п’ресечь этот мост. Шо? Она изогнулас’, шоб заглянуть мне в глаза. Закри, ты г’воришь, шо этот мост не безопасен?
Ну, наско’ко я знал, мост этот был достаточно прочен, я, вишь, часто брал с собой Джонаса собирать яйца чаек, когда он был поменьше, а МакОлифф из жилища Последней Форели большую часть лун охотился на т’леней и переходил через него туда и обратно с ручной тележкой, но и сновидения в Иконной не обманывали, не, никогда, а Аббатисса заставила меня запомнить мои предсказания для особого дня, и вот теперь этот день настал. Я г’ворю, сказал я, шо Сонми в’лела мне не п’реходитъ через него.
Страх сделал Мероним насмешливой, вишь, она была просто чел’веком, как вы и я. А Сонми знала, шо у нас на хвосте будет разъяренная ватага Конов?
Река Пололу широко растекается в своем устье, объяснил я ей, так шо здесь нет ни жуткой глубины, ни особ’ жилистого течения. Дорога п’ред мостом разветвлялас’ как раз в том месте, где мы находилис’, ей, и она уводила вниз, к самой воде, то есть рукой было подать до того места, откуда мы могли п’ресечь реку вброд. Копыта б’рабанили все ближе и ближе, и Коны вот-вот должны были нас увидеть.
В общем, Мероним поверила моей пол’умной настойчивости, не знаю поч’му, но поверила, и вскоре яркая-холодная Пололу остужала мою рану до полного онемения, но конь опасно оскальзывался на усеянном галькой речном дне. Тыгыдык, тыгыдык, трое Конов г’лопом ворвалис’ на мост, увидели нас, и воздух рядом с нами задрожал, распоротый одной ’рбалетной стрелой, другой, а третья ударилас’ в воду и окатила нас брызгами. Еще трое Конов догнали троих первых и не остановилис’, шоб стрелять, не, они, тыгыдык, поскакали дальше через мост, шоб отсечь нас от дальнего берега. Я был в отчаянии, проклинал себя, Ей, ясный пламень, постреляют нас, шо твоих жир-птиц, во’ как я думал.
Ну так вот, знаете, как оно б’вает, когда подрубаешь-обтесываешь дерево? Этот скрип после последнего удара, пронзи’льный визг разрываемых в’локон и медленный стон всего падающего ствола? Вот именно это я и услышал. Вишь, один аль двое жителей Долин, тихонько п’реходящих через мост с ручной т’лежкой, — одно, но г’лопом скачущая лошадь — совсем другое, а шесть-семь-восемь бронированных боевых коней Конов в галопе — этого было уже чересчур. Мост порушился, к’буто сделан был из соломы и держался на соплях, ей, распорки разломилис’, настил расщепился, изношенные тросы со звоном полопалис’.
Это не было так себе, незначи’льным падением, не. Мост через Пололу высотой был примерно в пятнадцать чел’веческих ростов. Вниз кверху брюхом полетели кони, всадники, удерживаемые стременами и всем прочим, а Пололу, как я уже г’ворил, не была здесь без’пасной глубокой заводью, к’торая могла бы поймать их тела и вытолкнуть их наверх, не, река была загром’ждена здоровенными скалами, и плоскими, и зазубренными, с торчащими ’стриями, и они опасно ранили падавших, смертельно опасно. Никто из Конов не поднялся, не, то’ко двое-трое жалости достойных коней извивалис’-брыкалис’, но у нас не было врем’ни на лечение этих животин, не.
Ну вот, теперь мой сказ почти уже окончен. Мы с Мероним п’решли вброд на другой б’рег, и я бла’одарственно помолился Сонми за то, шо она в последний раз спасла мне шкуру, хоть и не оставалос’ больш’ Цив’лизованных Долин, шо мож’ было бы спасти. Думаю, ’статки отряда Конов были слишком заняты своими умершими-утонувшими, шоб нас двоих преследовать, ей. Мы п’решли через Безлюдные дюны и наконец без происшествий добралис’ до Пальца Иката. Каяки нас там еще не ждали, и Мероним применила свою Смекалку для лечения моей икры, изувеченной ’рбалетной стрелой. Когда она вытянула стрелу, боль прошла вверх по всему моему телу и, честно г’воря, так основа’льно притушила мои чу’с’ва, шо я не видел, как подошли каяки с Мауи, в одном из к’торых был Дуофизит. В общем, у моей подруги имелся, ей, выбор, она, вишь, могла погрузить меня в один из каяков, аль оставить меня на Большом острове, несп’собного ни ходить, ни чего еще, и притом в том месте, куда было рукой подать из земель Конов. Ну ладно, вот он я, распинаюс’ тут п’ред вами со своими россказнями, так шо сами понимаете, какой выбор сделала Мероним, и порой я жалею об ее решении, ей, а п’рой ему радуюс’. Примерно п’среди пролива меня пробудила корабельная песня гребцов из нового моего племени. Мероним меняла мне окровавленную повязку, она применила какое-то хитрое лекарство, и боль почти не ощущалас’.