Погружённый в воспоминания и размышления, Димка отправился мыться. Душей на втором этаже «Полянки» имелось два, мужской и женский, но опознавательных значков на дверях не было. Задумавшийся Димка зашёл в мужское, как ему показалось, отделение. Раздеваться в общем коридорчике не хотелось, и он распахнул дверь помывочной кабинки.
Раздался визг.
Димка ойкнул, вздрогнул и стукнулся головой о косяк. Перед его глазами предстала замечательная картина: голая рассказчица-филологиня в пластиковой шапочке, прикрывающаяся полотенцем. На крючке висел пакет со шмотками. Филологиня только закончила мыться. «Значит, голову она моет реже, чем всё остальное, — первым делом подумал Димка. — Девочки так часто делают, если фена нет. А живот у неё поменьше, чем утром...»
— Где ребёнок? — спросил Димка тоном человека шокированного, но не утратившего связь с действительностью.
[60] —Хочешь отсосу? — решительно предложила филологиня и отняла полотенце от тела. Вместо надутого живота имелся живот приятно округлый, а также красивая грудь, покрытая каплями воды. Димка захотел принять предложение филологини, но не захотел, чтобы она от него откупилась. Откуда в нём взялась эта практичность, он сам потом не мог понять. Димка никогда не был шантажистом, не наживался на чужих промахах. Ощущение того, что ситуацию можно повернуть в свою пользу, пришло из воздуха. Прострелило как молния. Раньше бы Димка оттолкнул такое желание, постыдился бы его. А теперь решил довериться.
—Потом, — ответил Димка, будто читая по губам невидимого суфлёра. Он нехорошо улыбнулся и, пританцовывая от бодрящего ощущения собственного коварства, попятился из кабинки.
***
После ужина Димка вышел проветриться. Пошёл снег. Вот тебе и глобальное потепление. Снег посыпался вдруг и сразу. То не было, а то густо-густо, как на рождественской открытке. В глубине парка Димка набрёл на старую танцевальную площадку — дощатый помост под деревьями. Доски уже покрывал белый ковёр — ровный пушистый квадрат лежал у Димкиньгх ног, когда он взошёл на помост. То тут то [61]там стрельнёт блеском снежинка. Димка сделал шаг, другой, пересёк квадрат по диагонали, вернулся к центру, посмотрел на тёмное небо. В сосновых ветвях послышалось шуршание. Вниз по стволу, выгибая спинку, сбежало мелкое существо с пышным хвостом. Белка! Внутри Димки будто взорвалась граната с радостью. Сразу захотелось поймать зверька непонятно зачем. Димка уставился на белку, а белка, как ему в темноте показалось, уставилась на него. Посмотрели друг на друга. Белка махнула хвостом, как светская кокетка полой шубки, и ринулась обратно в свою сосновую высь.
Восторг от появления белки зарядил Димку. Его будто на мгновение подсоединили к небесному аккумулятору. Димка понял, что должен победить. Должен получить приз. Золотую букву «А» на мраморной плашке и деньги. Деньги, деньги. Пять штук зелёных. Только победа! Чтобы юльки всякие на эсэмэски отвечали!.. Он дёрнул головой, будто ударил кого-то в нос. Само как-то вышло, непроизвольно. Димка сжал кулак и нанёс удар в пустоту. Снизу в челюсть. Под дых. Об колено. По почкам. Поскользнулся, упал. Вскочил. Огляделся, по увидел ли кто. Стыдно... А чего стыдиться? Может, он тренируется. Отряхнулся и давай молотить кулаками вокруг себя, укладывая воображаемых молодых литераторов-конкурентов. Поверженных допинывал ногами. Чужие зубы и кровавые сгустки разлетались по свежему снегу. Димкино лицо растягивала дикая, злая улыбка.
[62] Устав, он отдышался и спрыгнул с площадки на землю. Снегопад закончился, как выключили. Димка обернулся, его следы на белом снегу читались немного путаной, но яркой и заметной строкой.
* * *
Через десять минут Димка был уже на очередной литературной дискуссии, опрокидывал в себя одну за другой рюмки, балагурил и впервые за много дней чувствовал себя прекрасно. Конкурентка, рассказчица-филологиня, неожиданно оказалась у него в кулаке и теперь бросала тревожные взгляды из угла. А он её как бы не замечал. Теперь она на коротком поводке. В любой момент можно довести до сведения жюри, что она мошенница. Тоже мне будущая мать-одиночка! На жалость решила взять. Да и рассказы у неё слабенькие, фальшивые. Пока же основным достижением было то, что она больше не пела. Только начала, но Димка попросил прекратить, и фи-лологиня покорилась. Остальные были поражены, никому до этого не удавалось унять певицу.
В тот день выпивали в их с Маратом и Сашей комнате. На этот раз плечи Лисы согревал пуловер дагестанского фантаста. Гости читали стихи и спорили о литературе. Революционер рассказал, что, кажется, именно в этой комнате лет сорок на[63]зад повесился знаменитый сценарист и поэт. Весёлый был парень.
—На этом самом крюке, — уверенно заявил революционер.
Все посмотрели на сверхъестественно большой крюк, на котором, как и сорок лет назад, висело полотенце.
Поговорили о судьбе художника в России, о творческом кризисе, писательских гонорарах и прочих вещах такого рода. Ветеран-крепыш предложил побороться на руках. Поборолись. Революционер проиграл крепышу, но быстро нашёлся, объяснив проигрыш недавней операцией на плече. Окрылённый победой, крепыш достал нож. Трофей, с мёртвого боевика снял. Литераторы-мужчины посмотрели с уважением, литераторы-женщины — с трепетом. Втыкая нож в паркет, крепыш заговорил о России и о том, что ни в телике, ни в церкви, ни на улице не встретишь ни одного русского лица. Поэт с бородкой кастильского гранда и дагестанский фантаст сделали вид, что не слышат. Поэт даже стульчик чугь подальше отодвинул. Крепыша это только подзадорило.
—Одни п###расы! — бушевал уже никем не сдерживаемый крепыш, всё глубже засаживая трофейное лезвие в пол. Видимо, в его голове нерусскость как-то смешалась с гомосексуализмом.
— А чего ты хочешь? Стгана оккупигована, насаждают чуждую культугу! — поддержал драма[64]тург-революционер. Он махнул кулаком с трубкой так, что обсыпал пеплом всех сидящих.
— Правильно! — раздался одинокий, немного женственный голос. Все обернулись. Голос принадлежал крашеному поэту Саше, в котором Димка ещё в первый день заподозрил представителя нетрадиционной сексуальной ориентации.
— П###расы всё захватили и командуют! — трогательно возмутился Саша, поддерживая крепыша-ветерана. — Гей-мафия! — Его тонкий голос и совсем уж не мужественная интонация никак не вязались со смыслом слов, из-за чего вышло довольно смешно.
— Сань, не сотрясай воздух, — попыталась урезонить поэта мужеподобная поэтесса без лифчика.
— А чего?! Я бы их сажал! — говоря, Саша теребил лицо и случайно сковырнул прыщик над губой. Ранка начала кровоточить. — Рождаемость вон упала из-за них! СПИД разносят! А ещё прав каких-то требуют!
— На Кавказе им яйца отрезают! — добавил крепыш-ветеран, проиллюстрировав свои слова взмахом ножа. Литераторы-мужчины поёжились.
— Я слышала, на Кавказе мужчины баранов трахают, — усмехнулась Лиса.
— Мага, расскажи! — попросили дагестанского фантаста. Он, бедняга, потупился и сжался весь:
[65] — Разное бывает... может, некоторые... я тоже слышал...
— А сам пробовал? — гаденько поинтересовался поэт с бородкой гранда.
— Они ещё и зоофилы! Бараны тоже мужики! — обрадовался Саша, размазывая под носом желтоватую кровь. — П###расы-зоофилы!
—Мочить на х#р из подствольника! Начался общий гвалт и хохот. Кто-то предлагал мочить п###расов только на Кавказе, кто-то всех иидорасов вообще. Побочно предлагалось мочить богатых п###расов, просто богатых, участников шоу «Дом-2», хачиков, жидов, америкосов, узкоглазых, черножопых... Драматург-революционер предложил мочить всех, кто в Христа не верует, Марат, наоборот, всех, кто верует...
— Сань, чего ты бучу поднял, ты же сам п###рас... — Все примолкли. Сказала это всё та же поэтесса без лифчика. — А чего такого? Я вот баб люблю. Я же не виноватая. Вот в Маринку влюбилась. — Она кивнула на Лису, та улыбнулась. — Да мало ли кто кого любит. Вы же писатели, чего вы гоношитесь-то? Я вот живу в Иванове, раз в год в дурку ложусь на обследование. Мне друзья компьютер старый отдали, осваиваю. Раньше всё от руки писала, рассылала. Вот в Германии переводят, в Англии. Кого мочить-то собрались, литераторы? Выпили и забыли. Сань, у тебя прыщ лопнул. Утрись и разливай! — Поэтесса протянула Саше салфетку.
[66] Саша, сидевший пунцовым с самых первых её слов, не знал куда деваться. Его так и дёргало, хотелось выкинуть что-нибудь глупое, перебить все стёкла в окне. Димка впервые обратил внимание на его ноги, обутые в новенькие, купленные к поездке на конкурс, скруглённые со всех сторон недорогие ботиночки женского размера, с сильно бросающейся в глаза резиновой подошвой. Если бы Димка видел только эти ботиночки, не зная, кому они принадлежат, то решил бы, что их хозяйка — сухощавая, невысокая школьная учительница, обиженная на окружающее бескультурье, торжество соляриев и красивых тел. Саша взял салфетку, булькнул что-то в ответ поэтессе, запыхтел.
Я налью, подставляй стаканы! — нашёлся Димка. Ему очень стало жалко Сашу, стыдно за его слова и за его пунцовость, стыдно за остальных и за себя почему-то, хотя во время скандала он ни слова не проронил. Может, из-за этого и стыдно. Надо, наверное, было что-то сказать неглупое. А лучше неглупое и смелое. Чтобы не было всего этого позорного трёпа. Димка видел, что не только ему стыдно, всем но по себе. Захотелось, чтобы забылось поскорее замялось. Его осенило: — Предлагаю игру: у кого было больше женщин с литературными именами?
— Что значит с литературными именами?
— Ну, Анна, например, как Каренина. Или Маргарита.
[67] —Почему только женщины? — возмутилась Лиса. — Что, игра только для парней и Наташки? — Она послала мужеподобной поэтессе воздушный поцелуй.
Можно и про мужчин!
Давай лучше, с какими именами не было, а то много с какими было! — потянувшись изнеженным котом, предложил Армен и подмигнул Лисе.
Отлично! — Димка обрадовался, что идею подхватили. Ему очень нравилось быть миротворцем. Теперь его слушалась не только филологиня, по и все остальные. Он получал от этого удовлетворение. — У всех налито? Тогда начинаю! У меня никогда не было... не было Офелии!
* * *
Часам к двум ночи Димка уже порядком на-брался. Гости ему не мешали, он просто попросил их убрать задницы со своего матраса и завалился спать между диваном Саши и кроватью Марата. Зубы решил не чистить. Спьяну Димка отлично засыпает, но спит плохо. Просыпается часа через три-четыре и больше заснуть не может. Так случилось и на этот раз. Часу в седьмом утра Димка стал просыпаться. Ещё в полудрёме он различил знакомые звуки... Впрочем, звуки эти знакомы не только Димке. Многим, надо признать, они знакомы, очень многим. Да, пожалуй, всем они знако-
[68]мы. Шушуканье мужского и женского голосов, шелест рвущейся обёртки, а следом щелчки раскатываемого и натягиваемого на что-то латекса, проверенного лазером. Конкретно в той мизансцене мужской голос принадлежал прозаику Марату, а женский... в это трудно было поверить, но женскую партию исполняла губастая, клыкастая и сисястая Лиса. Вот так проныра, этот пучеглазый моргальщик!
Марату удалось обойти всех, избавиться от соблазнителя и папенькиного сыночка Армена, от дагестанского фантаста с его пуловером и усами щёточкой, от Димки, который, между прочим, всегда вызывал у представительниц слабого пола одно желание (не считая желания обозвать мудаком) — потискать-потормошить. Не сказать, чтобы Лиса вела себя как неприступная королева, но то, что именно моргальщик заволок её в постель, казалось, мягко говоря, нелогичным. Хотя, если задуматься, вся жизнь сплошь нелогична: фигуристые блондинки дают плюгавеньким коротышкам, а яркие спортивные тачки достаются старикам. Первое, что пришло Димке в голову, это заснуть обратно. Не вышло.
Неожиданно для себя он шумно сглотнул. Спящего легко отличить от притворщика по глоткам — спящие не сглатывают. Или делают это крайне редко. Тот же, кто притворяется спящим, глотает часто. Лично у меня есть теория, что, чем больше человек притворяется спящим, тем боль[69]ше у него во рту слюней. Хоть слюноотсос ставь, как у зубного. По-моему, притворство спящим и слюновыделение как-то связаны. Типа как испарина выдаёт нервозность. Короче, у Димки слюни начали выделяться с двойной активностью. Он сглотнул ещё и ещё и очень скоро принялся глотать без удержу. Буквально только и делал, что глотал. Точно пил воду из-под крана. Хорошо ещё не икал. Влюблённые его глотков, к счастью, не слышали или слышать не хотели. Они приступили. Точнее, автор поучительных сентиментальных рассказов приступил. Слышались его пыхтение и мерное шлёпанье ляжек по её заду. Кровать, разумеется, скрипела.
В Димке поднялась бытовая обида. Свинство — водить баб по ночам. Почему другие должны не спать, когда он трахается! Делай это днём, предупреди соседей по комнате, не один ведь живешь. Где писательская этика, готовность подать руку брату по перу, разделить с ним тяготы и радости жизни в святом для русского литератора месте?! «Вот встану сейчас в полный рост и скажу громко: «Ля-ля-ля, а я всё видел!» или «Вы что, совсем охренели?! Дайте поспать молодому еврейскому гению поднимающейся с колен русской литературы!»
Под ритмичную тряску Димке хорошо думалось. Да уж, как ни верти, а Марат его обошёл. Разоблачить мелкую мошенницу-филологиню не то, что поиметь красавицу-рыжуху. Димка ей олимпийку в первый вечер на плечи накинул, а [70] она ебётся с пучеглазым, который лишил его кровати. Кроме того, всё происходит прямо у него перед носом, в прямом и переносном смысле!
С другой стороны... Почему бы не расслабиться, пусть Маратик получит кровать и бабу, а он зато придумает, как вымутить приз. А с призом и бабы появятся, и кровати. Крашеный поэт Саша, по-детски посапывая, перевернулся на другой бок. Воспользовавшись шевелением, Димка высвободил из-под головы затёкшую руку, любовники сменили позу.
— Давай так, так лучше, — прошептал её голос.
— Нет, давай так, — настоял его.
Скрип продолжился. И насосные звуки. Как на нефтяной вышке. Стонов при этом никаких. Димка уже начал было получать злорадное удовольствие от того, что Маратик не может Лису удовлетворить. Но тут Маратик смог. Вот свинство! Мало того что первая красавица конкурса дала не ему, Димке, так она ещё и кончила. В глубине души Димка, конечно, считал себя мужиком номер один. По крайней мере, в девятнадцатой комнате исторического дома отдыха «Полянка». Только с ним женщина может кончить, а с этим жалким моргальщиком... Наверняка притворяется. Говорят, женщины так делают. Хочет что-то от Марата получить, вот и притворяется, что он секс-гигант.
Лиса издала ряд приглушенных всхлипов. Марат поднажал. Кровать заходила ходуном. Хлюпающие звуки участились.
[71] В комнате стало светлее. Димка принялся вертеться и кряхтеть, пытаясь намекнуть, что здесь ещё имеются люди. Ненадолго воцарилась тишина, сменившаяся новым шебуршением. Что-то шлёпнулось рядом с Димкой на пол. Презерватив. Влюблённые бесцеремонно отшвырнули его. Димка весь кипел от злости. Если бы они попали в него, он бы... он бы... он бы точно вскочил и придушил их на х#р! Раздалось чмоканье... «Боже, умоляю, одари её мастерством, а то эта канитель продлится до рассвета», — взмолился Димка.
Димка решился приоткрыть один глаз, и тут же взгляд его наткнулся на зелёные глаза Лисы, смотрящие из-под растрёпанной чёлки. Как в засаду попал. Лиса сосала и смотрела на Димку. Ему даже показалось, что она улыбается. Насколько это возможно при таком деле. Лиса подмигнула Димке. Димка отвернулся.
Минуты тянулись бесконечно. Казалось, что прошла вечность, пока Лисе удалось выжать из Марата приглушённый стон. Любовники свернулись под одеялом, и скоро раздались её сопение и его похрапывание. Димке же спать расхотелось окончательно.
Он поднялся с матраса. Подошёл к раковине, с отвращением вытащил двумя пальцами очередную ватку, которой Саша промокнул очередной прыщик. Бросил в мусорное ведро. Пора уже прямо сказать Саше, чтобы он свои ватки бросал в ведро, а не в раковину! Просыпался Димка рань[72]ше Марата, и все запачканные кровью и разбухшие от воды ватки доставались ему. А замечания Димка всё не делал, жалел Сашу. И так Саша весь какой-то затюканный.
Димка тихонько почистил зубы. Умылся. Подумал и засунул по очереди в раковину ноги. Тщательно вымыл между пальцами. Намылил голову, ополоснул. Стянул трусы и обтёр тело влажными ладонями. Снял полотенце со зловещего крюка, вытерся насухо. Ходить в общий душ после случая с лжебеременной Димка перестал. Да и противно: грязная мыльная вода с волосами плохо уходит через забитый слив и стоит на полу. Не босиком же туда лезть. А шлёпанцев у Димки нет, да и не помогли бы шлёпанцы, воды чуть не по щиколотку. Это ж какие шлёпанцы нужны? На платформе! Димка увидел на полу раскрытую сумочку Лисы. Среди сумочкиных потрохов: лака для ногтей, помады, ключей с золотым медвежонком-брелоком, кошелька, початой упаковки презервативов, виднелся паспорт. Димка оглядел спящих, оба видят десятый сон, поэт Саша тоже. Димка раскрыл Лисьин паспорт...
Кулагина Марина Олеговна, место рождения посёлок Дегунино, дата рождения... Девочке весь тридцатник! Никак не двадцать семь, полагающихся по условиям конкурса. Хорошенькое дельце, если приз дадут этой дегунинской хитрюге, нарушившей возрастной ценз! Димка бросил паспорт на прежнее место. Вены пульсировали от [73] возбуждения, грудь сжималась, челюсть сводило. Вот он каков, оказывается! О, он многого о себе не знал! Он способен на большие, на очень большие дела! Димка ощутил упругость во всех мышцах. Раньше он таким не был, а теперь захотел всегда оставаться таким. Он изменился из-за Юльки, из-за удара трубой по яйцам. Из интеллигентного чистюли стал парнем, лазающим по женским сумочкам. Захотелось вцепляться заострившимися зубами во всех, кто стоит на пути. Рвать на части. Прежний застенчивый юноша был отброшен, как истасканный комбинезон. Через истлевшие штанины перешагивал ловкий, прыгучий, начинающий бог, хищно осматривающийся в поиске добычи. На память об этом моменте Димка отцепил от Лисьиных ключей брелок-медвежонка и сунул в карман своих джинсов, валяющихся здесь же. Теперь у него заложник, теперь он её контролирует. Будь он таким раньше, Юлька бы никуда не ушла. Никогда и никуда... А не ушла бы, он бы таким никогда не стал... Так что хорошо, что ушла! Как ушла, так и обратно прибежит... Тут Димка второй раз за ночь увидел зелёный глаз, следящий за ним.