— Ты сама-то ела?
— Успею, — отмахнулась девочка. — Слушай, а они буржуи были?
— Кто?
— Рыцари твои.
— Вроде того.
— А сарацины?
— В общем, тоже.
— Так чего же они воевали?
— Наш царь недавно тоже с австро-венгерским императором схватился. За территорию воюют, за землю.
— Неправильно, это мы — за землю! — поправила Ксанка.
— Мы воюем за землю для крестьян, а цари — для себя, — разъяснил Валерка и вдруг насторожился. — Слышишь?
— Что? — девчонка так задумалась над причинами войн, что ничего не замечала.
— Лошади… Кто-то лошадей уводит! Стой! Стрелять буду! — Валерка передернул затвор винтовки, но мелькнувшую на спине одной из кобыл фигуру уже не было видно.
— Ты чего, Валерка? — спросил Панас.
— Кто-то с конями балует! Вон он!
Валерка пальнул в воздух, боясь попасть в лошадь.
Вор уже в открытую гнал растреноженного коня и еще трех вел в поводу. Несмотря на усталость, бойцы мгновенно собрались в погоню. Но, чтобы распутать лошадей, требовалось время. Между тем маленький табун быстро удалялся.
Валерка остался на посту, и Ксанка вместе с ним стала следить с вершины за погоней. Они видели, что Данька отстал от бойцов — он искал не какую-нибудь, а свою лошадь. К счастью, ее вор не увел. Парень вскочил на спину Ворона и помчался вдогонку. Для любимого хозяина вороной старался изо всех сил и очень быстро стал приближаться к погоне.
Вор отчаянно хлестал прутом взмокшие бока коня, но в темноте он допустил ошибку — выбрал далеко не лучшую лошадь. Она и без того выбивалась из сил, а еще приходилось тянуть за собой трех коней. Если бы вор бросил повод, то освободившись от лишней обузы, лошадь, может, и спасла бы его от преследования, и темнота укрыла, но он не отпускал коней. То ли не замечал приближающейся погони, то ли от большой жадности готов был рискнуть головой.
Данька видел, как казаки настигли вора, и Егор столкнул его с лошадиной спины под копыта преследователей. Одни из них стали ловить спасенных коней, а другие бросились на преступника.
— Ах, ты, гаденыш!
— От нас не уйдешь!
Бойцы так дружно бутузили вора ногами, словно мяли в бочке квашеную капусту. Данька подлетел к казакам, спрыгнул с коня и растолкал особо активных экзекуторов.
— Стоп, хлопцы, мы его судить будем! — закричал Данька. — Разойдись!
— Да был бы подходящий сук — мы бы его уже посудили б!
— Точно! Чтоб неповадно было.
— Нет, — сказал Данька, — может, человек с голодухи отчаялся?
— С голодухи таких шустрых нема, — Егор попытался еще ударить лежащее тело.
Данька его оттолкнул и встал перед вором. Скорее воришкой — по размеру он был в пол-Егора. Даниил поднял его и, не обращая внимания на недовольство казаков, перекинул через круп своего коня. Ворон шагом вернулся к лагерю позади остальных. Егор уже успел нажаловаться командиру и с усмешкой ждал, как батя научит сына по-казачьи обходиться с конокрадами. Здесь же уже оказались Ксанка и Валерка. Данька сгрузил свою ношу к костру. В его слабом свете удалось наконец разглядеть воришку.
Это был цыганенок: смуглый, кудрявый с кольцом в ухе. Тело покрывали окровавленные лохмотья, а на разбитом лице сверкали злые глаза.
— Иш, как зыркает! Щас укусит!
— Связать бы надо щенка.
— А лучше в костер сунуть!
Ксанка подошла ближе и присела рядом с воришкой. Цыганенок отпрянул насколько позволяло узкое пространство, со всех сторон ограниченное врагами.
— Как тебя зовут? Ты один был?
Женский голос на секунду вызвал удивление, но потом в глаза вернулась прежняя злость.
— Я ваших коней все равно уведу! — вымолвил цыган и сплюнул кровью.
— Вот звереныш!
— А чем наши кони лучше других? — спросил Данька.
Цыганенок отвернулся.
— Говори, не бойся, — приказал Ларионов.
— А я не боюсь! Я вас ненавижу!
— За что? — поразилась Ксанка.
— А то не знаете. Вы всю мою семью убили!
— Вот те раз! — присвистнул Валерка.
— С чего ты взял? — спросил Данька.
— Я по вашему следу весь день шел.
— Что-то ты путаешь, хлопчик, — сказал Иван Ларионов. — Ну-ка расскажи все по порядку.
Цыган внимательно оглядел обращенные к нему лица: уже не злые, как в тот момент, когда его только схватили, а внимательные и даже сочувствующие.
— Неужели я ошибся?
Цыганенок повесил голову и чуть хриплым голос начал рассказ:
— Меня зовут Яшка. Моя семья: дедушка, родители, я и младшие брат с сестрой кочевали с табором на юге от этого места. У нас была своя кибитка и пара коней. Прошлой ночью табор остановился в степи на ночлег. Кибитки поставили в круг, а в центре развели большой костер. Ночью холодно, особенно если нечего есть. Но, может, это меня и спасло. Голод мешал мне спать, и я видел, как в полночь на табор напали казаки. С гиканьем и свистом бросились они на табор, словно мы не цыгане, а солдаты… Взрослых мужчин было немного, да и те в основном спали. А женщины, дети и старики сопротивляться не могли. Казаки порубили всех, кто там был, коней увели, а кибитки разграбили и сожгли. Семья вся погибла, а меня спасло то, что удар сабли пришелся по голове плашмя, я просто потерял сознание. Когда все загорелось, я очнулся и сумел отползти в сторону. Потом поймал брошенную бандитами хромую лошадь и на ней погнался за врагами. Я поклялся, что умру, а всех коней у них уведу. Хромая лошадь пала днем, и дальше мне пришлось идти по следу пешком. Потом я увидел ваш лагерь…
— Плохой из тебя следопыт, Яшка, — заключил печальную историю командир, — если ты красных партизан от бурнашей отличить не можешь.
— Вы что же, с казаками враги? — спросил Яшка.
— Да ты что? — возмутился Егор. — Мы и есть настоящие природные казаки!
— Мы всем бандитам враги, — объяснил Данька, — и стоим за честных казаков.
— А таких не бывает! — живо сказал Яшка.
— А честные цыгане бывают? — спросил Валерка.
Бойцы рассмеялись, а Яшка сверкнул глазами в сторону хлопца.
— Бывают, — проворчал он.
— И казаки тоже разные бывают, — сказал Ларионов. — Ладно, оставайся пока до утра, там поглядим.
Партизаны стали укладываться спать, а Валерка вернулся на самовольно оставленный пост.
— Давай, я тебе раны перевяжу, — предложила Ксанка.
— Девчонка, что ли? — спросил цыганенок.
— А что, не понятно? — усмехнулась Ксанка. — Ну, покажь твои царапины — промоем… — В отряде она заведовала аптечкой.
Яшка перечить не стал и выдержал все процедуры, даже зеленку. Хоть на нем и так все зарастало, как на собаке. После перевязки девушка подала цыгану миску каши.
Выскребав дно, Яшка нашел среди спящих партизан Даньку и пристроился рядом.
— Ты чего?
— Я тебя не брошу, — сказал цыганенок, — Яшка добро помнит, если бы не ты, казаки бы меня забили.
— Да я и сам вроде как казак, — зевая, произнес Данька.
— Ты — хороший. Правильно тот, в очках, сказал: разные, видно, казаки бывают. А цыгане — они хорошие, — голос Яшки погрустнел.
— Спи, утром с твоими обидчиками разбираться будем…
12
Не разобрались они тогда с обидчиками Яшки. Утром разведка вернулась назад по следу отряда и недалеко от лагеря нашла пересечение двух дорожек лошадиных копыт. В ближайшем хуторе разведчики узнали, что проезжал отряд бурнашей с табуном в два десятка лошадей. Гнаться за ними было поздно, да и у красных партизан была другая цель. Поэтому командир повел отряд прежним маршрутом. А за погибших родственников Яшки он поклялся отомстить. Сам цыганенок естественно влился в их дружную компанию. Правда, Валерка ужасался его дремучести, но Данька нового бойца в обиду не давал. А тот любой спор старался перевести на лошадей или сбрую — тут Яшке не было равных. Он своими знаниями и бывалого казака мог в тупик поставить. Где уж на этом поле тягаться с ним городскому гимназисту!
Данька усмехнулся и прибавил шаг.
Зато Яшка оказался смелым и преданным товарищем. Пусть грамоты он не знал, зато природная смекалка у цыгана была развита отлично. Умел Яшка и к врагу подкрасться незаметно, и повеселить бойцов хорошей песней. Егор, который так усердно ловил «вора», после в нем души не чаял.
— Как чертов сын заворачивает славно! — восхищался он, когда цыганенок брал в руки гитару и сам пускался в пляс.
Погиб Егор вместе с батей и другими казачками в том последнем страшном бою. Чем больше Даниил об этом думал, тем больше убеждался, что не случайно все это произошло. Не стал бы Лютый просто так делить свою банду на две части, когда знал, что партизанский отряд Ларионова может наскочить в любую минуту. Не так Сидор глуп. А, значит, хитрым маневром заманивал он отца в ловушку. О том и пулеметы, спрятанные в кустах, говорят.
Чтобы захватить красных врасплох, нужно было, чтобы верный человек сообщил им информацию о противнике. Иначе без дополнительной разведки командир не бросился бы наперерез отряду Лютого. От кого же передали казаки, посланные в станицу, отцу весточку? Эх, спросить бы тогда…
Данька дошел до кладбища, расположенного за околицей, и присел на кочку. Слишком еще рано, опасно идти в станицу засветло. Отдающая при каждом движении резкой болью спина призывала к двойной осторожности. Тем более что он сам не решил еще, по какому адресу податься.
Вот с этого момента и начинается чистое гадание. Надежных людей, на слово которых мог безоглядно положиться батя, Данька знал трех: тетку Дарью, дядьку Корнея и деревенского священника отца Миколу.
Тетку Дарью бурнаши схватили вместе с Ксанкой, значит, она не предавала ни сестру, ни отца. Данька вспомнил ее доброе жалостливое лицо, склоненное над ним после порки. Она обмыла и смазала его израненную спину, она делилась с ними последним хлебом и скудной одежонкой…
Парень сжал зубы и помотал головой, отгоняя слезы. Не время сейчас. Нужно сражаться с врагами, отомстить за батю и освободить тетку Дарью с Ксанкой.
Отец Микола… Данька знал его с детства, а батюшка не только его с сестрой, но и отца Ивана Ларионова крестил когда-то в деревенской купели. И хотя, вернувшись с флота, батя называл себя атеистом-безбожником, но к священнику относился уважительно. Многих станичников поддерживал в военные годы отец Микола и добрым словом, и церковным зерном. И их семье помогал, пока не вернулся Ларионов-старший.
Валерка, правда, называл попов пособниками буржуев и капиталистов, но это он в книжке вычитал. А Данька предпочитал доверять мнению бати и собственному опыту. Что может знать автор самой умной книжки об отце Миколе? Ровным счетом ничего.
Третьим доверенным человеком был друг отца по Черноморскому флоту Корней Чеботарев. Познакомились они на линкоре «Быстрый», оказались земляками (родная станица Корнея была всего-то верст за сто от Збруевки) и подружились. «Вдвоем-то легче нести службу», — говорил всегда Ларионов-старший. В самом начале Гражданской дом дядьки Корнея по какой-то причине сгорел, и матрос к пепелищу не вернулся, а осел в Збруевке. Батя помог ему обустроиться. Дядька Корней оказался оборотистым человеком: завел трактир, гнал самогон и жил не тужил. За эту мелкобуржуазную склонность очень ругал его отец:
— Где твоя красвоенморовская сознательность? Что ты живешь, как тина?
— Я, Иван, досыта навоевался, теперь пожить спокойно хочу, — отвечал Чеботарев.
— Не завоевали мы пока спокойного времени, — отвечал Ларионов. — На печи валяться — значит контрреволюцию делать! Вспомни Севастополь! Ты побольше моего на митингах-то выступал.
— Было и прошло, я свое отдал — контузию имею и ранение. На коне с больной головой скакать трудно, — объяснял Корней свою инертность. — А тебе, Иван, завсегда помогу, чем смогу. Морская дружба — она самая крепкая.
— Эх ты!.. — махал рукой красный моряк и спор затихал до следующего подходящего момента.
— Ничего, авось одумается матрос, — повторял все батя, но дядька Корней бросать свой трактир никак не хотел. Даже когда станицу заняла банда Лютого, он остался на месте. Зато красный отряд заимел ценного помощника, ведь в трактире под пьяную руку бурнаши выбалтывали много ценного. При оказии Чеботарев слал другу-моряку весточку, но обстоятельства складывались так, что случалось это все реже.
Кто ж из них предатель? С досады Данька швырнул землей в кладбищенского воробья. Сидя на могильном кресте, тот взлохматил перья на тщедушном тельце и казался приличной мишенью. Но эта видимость не помогла хлопцу попасть в цель, и воробей-обманщик улетел. А в человеке Даньке никак нельзя ошибиться. Тогда не только он, но и остальные Мстители могут погибнуть.
Темнота опустилась на станицу, и Даниил решительно поднялся с земли. Избегая улиц, огородами пробрался он к деревенской церкви. Вдоль стены проскользнул до боковой двери и, нащупав за поясом револьвер, толкнул створку. Внутри храма царил полумрак, мягкий свет свечей и лампад позволял отчетливо видеть только алтарь и небольшое пространство вокруг. Данька осторожно пошел вперед. Вдруг открылась противоположная дверь, и подросток спрятался, прильнув к внутренней перегородке, ограждающей алтарь. Человек вошел и, уловив движение, спросил:
— Кто тут?
— Это я, отец Микола, — отозвался хлопец на знакомый голос.
— Данька? Слава тебе, Господи. А я уж думал, что тебя заодно с отцом…
— Живой я, — Даниил вышел из предела на свет.
— Озлобились, озлобились все, — сказал священник. — Звонаря по злобе с колокольни сбросили, колокол с самого Рождества молчит. — Батюшка перекрестился. Потом взял свечку, зажег и поставил на помин. — А ты зачем пришел?
— Сестренку ищу.
— Что ее искать, в трактире она.
— Где?! — удивился Данька.
— В прислугах. Лютый там со своими на постое.
— В трактире, говоришь? Спасибо, — Данька направился к двери.
Священник повернулся к алтарю и стал креститься.
* * *Вот был бы он хорош, если бы сейчас явился в трактир! И сестру бы встретил, и Лютого. Что атаман там на постое — ясно, бурнаши любят ближе к самогону держаться, но вот что Ксанку он там поместил… Выходит, что Лютый Корнею очень доверяет. С чего бы это? А засада у тетки Дарьи? Чеботарев вполне мог знать, что она красным помогает.
Много вопросов у Даньки накопилось, и придется дядьке Корнею на все до последнего ответить. И чтоб без запинки — как у Валерки на экзамене было.
13
Удача сопутствовала в последнее время бурнашам. Им повезло заманить в засаду и уничтожить отряд красных партизан, после чего во всей округе никто уже не смел им сопротивляться. Гнат Бурнаш почувствовал себя хозяином, стал еще важнее и только насмешливые глаза Лютого сбивали с него спесь. Поймав такой взгляд, задумывался атаман: уж не собирается ли друг Сидор захватить его место? Больно много силы набрал командир первой сотни. И на постое стоит отдельно — в Збруевке. Правда, приказы выполняет и во всех делах атамана поддерживает. Вот и нынче вместе побывали они в соседней станице.
Пока на площади, под черным знаменем анархии, Гнат Бурнаш разъяснял деревенским зевакам, почему необходима экспроприация, его казачки обходили зажиточные дома и «делились» с хозяевами их добром. Люди Сидора от прочих не отставали и вернулись к себе с добычей.
Бурно и весело отмечали бурнаши удачный грабеж соседнего села. Самогон в трактире лился рекой, Корней едва успевал выставлять на столы четверти с белесым первачом. Закуска стояла в общих глиняных мисках, подсвечниками служили перевернутые крынки. Над всем этим чуть покачиваясь, висела люстра-колесо, по ободу уставленная оплывшими свечками.
Вдруг, откуда ни возьмись, перед казачьими очами появился цыганенок: в красной атласной косоворотке, жилетке, сапогах с блестящими голенищами и серьгой в ухе. Да еще с гитарой! То есть самый натуральный цыган. Кому-то это даже показалось само собой разумеющимся — самогон есть, должны и песни быть!
Цыганенок тронул струны и запел чистым голосом:
Бурнаши даже галдеть стали меньше, заслушавшись лихой песней. Она, им казалось, похожа на их бурную кочевую жизнь.
Забористая песня. Довольные бурнаши с удовольствием отхлебнули из глиняных кружек.
— Пляши, пляши, цыган!
Яшка отдал гитару, скинул жилетку. Казак заиграл «цыганочку», Яшка пустился в пляс, да с притопами, да с чечеткой. Бурнаши тут же стали подбадривать его криками и свистом.
— Молодец, черноголовый!
— Жги! Жги!
Выдав последнее коленце, цыган накинул жилетку и присел на свободную скамью рядом с попом-расстригой. Тем самым, что сопровождал Бурнаша в монастырь. После, в Збруевке, ему так понравилось гулять, что он остался при сотне Лютого. Расстрига ловко совмещал характерные черты и бандита, и попа. На нем были надеты и гимнастерка, и ряса, он лохмат и усат, на толстом пузе висел крест, а на могучем плече — кобура с маузером.
— Все мы немощны, ибо человецы суть, — грозя Яшке пальцем, произнес расстрига. Заглянул в кружку — а она опять, оказывается, пуста.
— Горилки! — закричал бывший поп в сторону стойки.
Улыбаясь удачному своему выступлению, Яшка тоже оглянулся и вздрогнул. У стойки зиял распахнутый люк и из подпола вылезала Ксанка с пузатой бутылью горилки. Она заперла люк железным прутом, повернулась и только тут заметила цыганенка. Но виду не показала. Поднесла бутыль к столу и отошла, унося пустую посуду. Дядька Корней настрого наказал не оставлять, а то казаки мигом побьют, некуда потом самогон разливать будет. Яшка проводил девчонку неотрывным взглядом. Это заметил и полупьяный расстрига.