– Анюта! – с трудом перекрикивая беснующуюся Зизи, позвала меня Софья Пална.
– Да, барыня, я тута, – пробормотала я, вспомнив какую-то дурацкую самодеятельную пьеску.
На сей раз капризная собачонка облаивала вовсе не меня. Гневно барабаня лапками по стулу и тряся головой, Зизи таращилась на мужчину, невозмутимо завтракающего за столиком на двоих в противоположном углу зала.
Я посмотрела на предмет собачьей нелюбви – это был Павел. При виде меня он встал, обошел стол и отодвинул свободный стул, явно приглашая меня присоединиться.
– Анюта! – настойчиво повторила Софья Пална.
Затрудняясь определиться с выбором сотрапезника, я стояла и вертела головой, как буриданов осел.
– Гарсон, еще кофе, круассаны, мед, масло, сыр, ветчину, что там еще у вас есть! – встревоженно глядя на меня, крикнул Павел.
– Кофе с булочкой для начала вполне достаточно, – усмехнулась я, начиная движение в глубь зала.
– Ах, Анюта, Анюта! – укоризненно молвила Софья Пална и поджала губы.
Зизи захлебнулась возмущенным лаем и замолчала.
– Простите, дорогие дамы, мне очень нужно поговорить с этим господином, – проходя мимо своих обиженных подружек, с улыбкой извинилась я.
– Ладно, девочка. Иди и разбей ему сердце! – кровожадно шепнула Софья Пална.
– Или морду, – с кривой усмешкой прошипела я в ответ.
И подумала, что попозже обязательно надо будет расспросить старушку, чем это Павел так не угодил ей и Зизи.
– Прошу, присядь!
Мужчина предупредительно встал за спинкой стула.
– Как мило, – опасливо пробормотала я.
В правилах хорошего тона есть моменты, сопряженные для меня с некоторой опасностью. Я не воспитывалась в благородном английском семействе и не училась в элитном пансионе, зато несколько лет жила в студенческой общаге, где кастрюля с супом, установленная на середину тумбочки, с радиально расходящимися от центра алюминиевыми столовыми ложками, считалась идеальным вариантом сервировки. Тонкости пользования десертной вилочкой, правильный захват бокалов разной формы и прочие ритуально-застольные телодвижения я осваивала уже в зрелом возрасте, постепенно, по мере продвижения по социальной и карьерной лестнице. Но и по сей день я затрудняюсь соорудить изящную манишку из туго накрахмаленной салфетки, а мои манипуляции со щипцами для омаров представляют реальную угрозу для всех, кто находится в радиусе трех метров. Я уже не говорю о том, во что превращается сам омар…
Вот и трюк с мягкой посадкой на сиденье стула, придвигаемого галантным кавалером к столу как раз в момент приземления дамы, отработан мною не очень хорошо. Я всегда боюсь, что наши с кавалером действия будут недостаточно слаженными, в результате чего либо я сяду мимо стула, либо его спинка ударит меня по пояснице, либо джентльмен уронит мгновенно потяжелевшую конструкцию себе на лакированные штиблеты.
К счастью, мы с Павлом неплохо потренировались в синхронном спорте в кровати, так что и с эксплуатацией мебели помельче проблем у нас не возникло. А льняная салфетка оказалась достаточно мягкой, чтобы я смогла без труда сформировать из нее более или менее изящный слюнявчик.
Это рукоделие заняло у меня секунд сорок, которых как раз хватило, чтобы дождаться реплики Павла. Сама-то я не успела придумать, как начать непринужденную застольную беседу после утренней постельной ссоры.
– Хочу объяснить тебе, почему я принес цветы на ту могилу, – без предисловий начал Павел, едва дождавшись, пока шустрый официант транспортирует к нам поднос со снедью и отчалит.
Я ассоциативно покосилась на цветочки, украшающие стол. Уже не в первый раз замечаю, что в Европе не разделяют наши российские предрассудки относительно четного количества цветков: в Ницце две розочки в вазочке никому, кроме меня, аппетит не портят!
– Дело в том, что одна моя родственница умерла точно так же, как эта женщина, – сказал Павел. – Она скончалась, предавшись предосудительной страсти, в объятиях своего любовника!
Ложечка, которой я закрутила водоворот в кофейной чашке, вырвалась из моих пальцев и громко звякнула. Я испытующе посмотрела на собеседника:
– Родственница?
Мужчины не всегда точно подбирают слова. Особенно если хотят не столько прояснить, сколько затуманить суть своих речей. Как справедливо заметил О. Генри, «все мы кузены по Адаму и Еве», так что уклончивым и невинным словом «родственница» Павел запросто мог назвать какую-нибудь четвероюродную сестрицу из числа своих близких подруг. А в таком случае мне было бы очень интересно узнать имя героя-любовника, заморившего своей безудержной страстью ту «родственницу»! Да уж не сам ли Павел?
– Очень близкая родственница, – ответил он. – Моя старшая сестра! Эва. Я ее очень любил.
Я моментально рассталась с подозрениями:
– Прости, мне очень жаль…
– Это было давно, – сказал он.
Мы немного помолчали. Я рассеянно раскрошила булочку на тарелке. С аппетитом припасть к завтраку после такого признания было как-то неловко.
– Эва была такая нежная, ласковая, кроткая, доверчивая! Не красавица, но такая милая! – глядя в пустоту за моим плечом, Павел с болью в голосе вспоминал сестру. – Этот негодяй околдовал ее, вскружил голову, лишил бедняжку разума, а потом и жизни! Но никто не знал об их связи, и никто ее не остановил!
Я кашлянула: крошка попала в горло и застряла в нем вместе с невысказанными словами. Мне-то казалось, что взрослая женщина, какой была старшая сестрица Павла, сама могла решать, вступать ли ей с кем-то в интимную связь. По-моему, в такие вопросы даже очень любящие братья активно вмешиваться не должны!
Если бы Павел смотрел на меня, он увидел бы на моем лице неодобрение. Но он уставился на раскидистый фикус в углу, а тому наши человеческие страсти были безразличны, так что Павел продолжил объяснять:
– Ты понимаешь, когда я прочитал в газетах о смерти этой несчастной, то сразу вспомнил нашу Эву! И это ей, а не той незнакомой бедняжке я принес букет белых роз.
– Понимаю.
Я сочувственно вздохнула и потянулась, чтобы погладить Павла по руке. Он повернул ее ладонью вверх и удержал мои пальцы:
– Но что ты говорила о цветах, рассыпанных у отеля? Я ничего такого не делал!
– Это были не цветы, а только лепестки роз, – ответила я. – Ярко-красные, цвета крови. Кто-то рассыпал их на мостовой перед входом в «Ла Фонтен» ранним утром. Мсье Серж – владелец отеля – думает, что это сделала какая-нибудь экзальтированная читательница бульварной прессы. Психованная дамочка из тех, что слишком бурно реагируют на душераздирающие истории «из реальной жизни».
– Или же это сделал он.
– Кто? – Я не поняла. – Сам мсье Серж? Да зачем это ему?
– Он! – Павел наконец посмотрел мне прямо в глаза. – Ее любовник!
– Аполлон?
– Дурацкое прозвище! – Павел рассердился. – Абсолютно неуместное! Аполлон в греческой мифологии – животворящий солнечный бог, а этот негодяй, мерзавец, подонок коварно и расчетливо убивает прелестных доверчивых женщин!
– А ты не преувеличиваешь? – мягко спросила я.
Несогласное восклицание Павла заглушил телефонный звонок. Взглянув на входящий номер, я извинилась перед собеседником и ответила на вызов.
– Анна! – Против обыкновения, голос Семена Аркадьевича был очень сердитым.
Я мгновенно отметила это, как и то, что он не назвал меня фамильярно-дурашливым именем Анхен, и напряглась.
– Это что, злая шутка? Дурацкий розыгрыш с использованием фотошопа?
– Один момент! – попросила я, поспешно выбираясь из-за стола.
На ходу послала виноватую улыбку Павлу и торопливо вышла на улицу.
Несмотря на довольно ранний час, там уже было людно и шумно: на караванную тропу успели выйти организованные стада туристов. К счастью, я заранее присмотрела поблизости укромную гавань.
У соседнего с моим отелем здания, похожего на музей, бог знает сколько лет сидит абсолютно чуждая уличной суеты каменная фигура неизвестного мне господина в складчатом одеянии. В уголке между его длинномерными коленками и парапетом лестницы образовалась тихая заводь. Я спряталась там от всего мира и сосредоточилась на голосе в трубке.
– Анна, отвечай немедленно! Я задал тебе вопрос! – дико свирепел Семен Аркадьевич.
– Нет, сначала ты мне ответь! – заупрямилась я. – Что именно ты называешь дурацким розыгрышем?
– Разумеется, фотографию, которую ты мне прислала! – фыркнул Семен Аркадьевич.
– Ага, – веско и мрачно обронила я.
– Что – ага? Что – ага?! – продолжал яриться мой обычно добрый друг. – Зачем ты это сделала? У тебя случился приступ нездорового веселья в духе черного юмора? А ты не подумала, как отреагирует на такой фотомонтаж бедняжка Тамара, попадись он ей на глаза? Да я сам едва не поседел, рассмотрев твой шедевр!
Друг мой, похоже, и сам неудачно острил: поседеть Семену Аркадьевичу никак не грозило, ибо он давно уже облысел. Однако я даже не усмехнулась – не до веселья мне было:
Друг мой, похоже, и сам неудачно острил: поседеть Семену Аркадьевичу никак не грозило, ибо он давно уже облысел. Однако я даже не усмехнулась – не до веселья мне было:
– Семен! Перестань орать и послушай меня! Никакой это не фотомонтаж!
– То есть? – после паузы недоверчиво буркнул мой собеседник.
– То есть это реальная фотография одной покойницы, которую вчера похоронили на местном кладбище!
– Ты серьезно?
Семен опять замолчал.
– Я тоже обратила внимание на сходство между ней и пропавшей Мариной Тарасовой, – поторопилась я с объяснениями, пока мой собеседник не разорался снова. – Потому и послала фото тебе, чтобы узнать, что ты об этом думаешь.
– Ты хочешь знать, что я думаю? – Голос Семена Аркадьевича перестал быть сердитым, но остался расстроенным. – Я думаю, что это какая-то чертовщина! Ты говоришь – сходство… Это больше чем сходство! У этой твоей покойницы….
– Никакая она не моя! – обиженно вставила я.
– У нее на виске точно такое же родимое пятно, как у Маринки! Посмотри, в форме бабочки!
– Секундочку…
Я освободила руку и, прижимая трубку к щеке плечом, торопливо порылась в сумке в поисках снимка. Нашла я его между страницами туристического проспекта, выдернула наружу, уронив на асфальт какой-то рекламный листок, и вгляделась в фотографию:
– На каком виске, на левом? Ага, вижу. Но я не уверена, что это родимое пятно. Мало ли какие пятна бывают…
– Пигментные, трупные – да-да, я в курсе, – жестко оборвал меня Семен Аркадьевич. – Но согласись, это очень странное совпадение!
– Слу-у-ушай! – ахнула я. – Сема! А что, если это все грим?! Боже! Тогда это многое объясняет…
– Аня! Не многое! Ты мне все объясни! Все! – Голос в трубке превратился в крик. – Маринка – дочка моего друга, моя крестница, я ее с пеленок знаю, и, если какой-то гад поиздевался над девочкой, я хочу его найти и… И…
– И примерно наказать, – подсказала я.
Семен перешел на беспримерный мат, и я сочла за лучшее выключить трубку. В тишине мне обычно думается лучше, чем под истошные вопли, кто бы там ни орал – хоть сам Энрико Карузо.
Приятно молчаливый каменный господин, к коленке которого я припала, невозмутимо таращился мимо меня, но я по инерции нуждалась в собеседнике и спросила его:
– Как ты думаешь, Марину загримировали?
Каменный сиделец ответил молчанием, а оно, как всем известно, знак согласия.
– А как ты думаешь, ее загримировали до смерти или уже после?
– Напоминаю, горничная Мари нашла старуху с длинными седыми волосами! – оценив мою потребность в собеседнике, проснулся внутренний голос.
– Тогда ее любовник точно псих! – решила я. – Совершенно ненормальный извращенец! Если ему приятнее было заниматься любовью со старой бабушкой, чем с юной девушкой… Между прочим, сколько кило грима нужно было для такого превращения? Ведро тонального крема и полкило теней?
– Куча красок и масса мастерства, – согласился внутренний голос. – Ведь гример должен быть большим специалистом, если даже полицейский врач не заметил обмана!
– Кто его знает, того полицейского врача, насколько он был внимателен, – пробормотала я. – Думаю, рассматривать мертвую старушку – удовольствие маленькое. Может, врач посмотрел на покойную мельком, да и пошел себе дальше, по своим полицейско-врачебным делам. Хотя странно это…
– Не забудь, что тут есть еще одна странность, – напомнил внутренний голос. – Длина волос Герофилы! То длинные они у нее, как Мари говорит, то короткие, как показывает фото… Может, кроме грима, на женщине был парик?
Я задумалась. Грим и парик – сочетание казалось логичным. И то, и другое – проверенные средства из арсенала женской красоты. Вот только мертвое тело в этом комплекте воспринималось «третьим лишним».
– Ну, знаешь, кому как, – многозначительно обронил мой внутренний голос.
И, глядя на холодное серо-синее каменное колено статуи, я внезапно поняла, на что он намекает.
Есть ведь специалисты, которым вовсе не кажется странным прихорашивать мертвецов с помощью нарядов, причесок и макияжа! Такого рода услуги за отдельную плату оказывают в каждом приличном морге. И уж тамошние-то стилисты-визажисты наметанным глазом должны были увидеть, прибыла к ним «клиентка» уже в гриме или без него, в натуральном виде.
– Та-ак! – Я невесело усмехнулась и потрясла головой. – Нечего сказать, отдохновенно и позитивно проходит у меня борьба с депрессией! Вчера променад по кладбищам, сегодня экскурсия в морг!
Не очень-то хотелось мне туда идти, но неистребимый перфекционизм не позволял пренебречь возникшей версией. Я привыкла любое дело делать максимально хорошо – я ведь тоже когда-то была отличницей, спортсменкой, комсомолкой… И тоже не красавицей. Старые друзья знают, что в юности я была типичным гадким утенком и в лебедя превратилась, примерно когда мои наиболее хорошенькие одноклассницы начали превращаться в бабушек.
В общем, я понимала, что наведаться в морг необходимо. Возвращаясь в кондитерскую, я придумывала аргументы, которые помогли бы уговорить Павла составить мне компанию в предстоящей необычной прогулке. Очень уж не хотелось идти в такое пугающее место одной, без спутника, способного поддержать меня морально и физически!
К сожалению, Павел меня подвел – не дождался моего возвращения в кондитерскую.
– Он расплатился и ушел! – с непонятным мне злорадством сообщила Софья Пална. – А ты ведь даже не покушала толком, деточка! Ну, что за мужчины нынче, право, жалкие создания! Без зазрения совести оставил даму голодной и в одиночестве!
– Ничего. Если вы еще не уходите, я позавтракаю с вами. Не возражаете? – Я потянула на себя свободный стул.
– Конечно, конечно, моя дорогая! – горячо обрадовалась милейшая старушка. – Мы с Зизи с удовольствием составим тебе компанию. Правда, моя девочка?
И, не дожидаясь, пока вертлявая собачка определенно выразит свое мнение, Софья Пална призывно пощелкала пальцами – точно виртуозно погремела кастаньетами. Официант отреагировал на звук мгновенно и правильно:
– Да, мадам? Чего изволите?
– Лично я изволю еще чашечку черного чая с молоком, – величественно ответила царственная старушенция. – Этой милой молодой даме принесите кофе, круассаны и натуральный йогурт, он у вас нынче весьма неплох. А моей малышке – горшочек топленых сливок и блюдечко.
Я молча закрыла рот, открытый было с намерением сделать заказ. Если не по крови, то по духу Софья Пална явно была сродни тем матриархам, что приручали саблезубых тигров и вязали носки из шерсти собственноручно убитых мамонтов. Я посмотрела на нее и Зизи с новым интересом и подумала, что эти двое, пожалуй, смогут составить группу поддержки для слабонервной посетительницы прозекторской.
Немного смущаясь – как-то совестно было досрочно увлекать в морг такую симпатичную престарелую леди! – я сформулировала свое необычное предложение.
– Куда, куда? В морг? – Софья Пална немного удивилась, но, как я и предполагала, ничуть не испугалась. – Конечно, я знаю, где это. В моем возрасте, деточка, в такого рода заведениях знакомых видишь даже чаще, чем в своей собственной гостиной за чаем.
Она промокнула губы салфеткой и с подъемом провозгласила:
– Ну, в морг, так в морг! Почему нет? Пуркуа бы, как говорят французы, и не па?
11– Как удачно мы с тобой сегодня выбрали туалет, да, Зизи? – радовалась Софья Пална, пока мы ждали трамвай. – Лиловый – это цвет полутраура, вполне к случаю! А хороши бы мы с тобой были в морге в алом сари с кораллами!
Веселая старушка со смехом подтолкнула меня локтем. Острый и твердый, как сухой кукурузный початок, он вполне мог поцарапать мне бок, защищенный только трикотажным джемпером. В моем походном гардеробе ничего лилового не имелось, так что я незатейливо оделась в голубое: джинсы, джемпер, шелковый шарфик – стиль и цвет моей экипировки были жизнерадостными, но в меру. Не настолько, как у алого сари с коралловыми бусинами.
Возрастная модница Софья Пална и ее четвероногая подружка Зизи вновь показали класс. Старушка с утра пораньше облачилась в винтажное платье из лилового шелка с защипами. Прямой силуэт, кисейная отделка по подолу и три ряда аметистовых пуговок живо напоминали о двадцатых годах прошлого века. Но шерстяной жакет в тон платью, несомненно, был сшит совсем недавно, одновременно с собачьей жилеткой из того же материала.
По сравнению с расфуфыренной хозяйкой Зизи смотрелась скромно, однако шерстяная жилетка сидела на собачьем тельце безупречно, как влитая. Окантованные благородным металлом пуговки сверкали натуральными камнями, а из кармашка свешивалась серебряная цепочка. Я бы не удивилась, если бы псинка периодически присаживалась на задние лапы, чтобы передними достать из кармашка миниатюрный швейцарский брегет и посмотреть, который час. Думаю, одна пуговка на хлястике собачьей жилетки стоила больше, чем вся моя экипировка в стиле «кэжуал».