Цвик все так же молча кивнул. Вздохнул и отошел.
Командир рошиоров на шаг приблизился к лужичанам.
– Так где же золото, панове?
– Нехорошо поступаешь, мазыл Тоадер, – проговорил пан Юржик. – Словно разбойник с большой дороги… Господь тебя накажет.
Рошиор помолчал. Поиграл пальцами на эфесе сабли. Потом заговорил, тяжело роняя слова:
– Вы храбрые люди. Достойные шляхтичи. Только поэтому я с вами говорю после такого оскорбления. Господь накажет? Быть может. А тебя… как бишь тебя кличут?
– Пан Юржик Бутля.
– Вот-вот… Тебя, пан Бутля, не накажет Господь? Вы ведь тоже это золото украли. Или ты можешь доказать судье права на казну Прилужанского королевства?
– Мы не крали! – вскинул голову пан Клямка.
– А чем докажешь? – жестко осведомился Тоадер.
Пан Стадзик молчал, хватая ртом воздух.
– Правильно. Нет у тебя доказательств. А значит, и прав нет.
– Выходит, грабь награбленное? – криво усмехнулся Юржик, дернул щекой. – Интересная песня получается. Не всякому шпильману по зубам.
– А как ни назови.
– Да, силен ты, мазыл Тоадер, в спорах. Словно и не воин, а законник.
– Одно другому не помеха, – пожал плечами угорец. – Я тебе вот что скажу, пан Юржик. Подскарбий ваш новый, Зьмитрок…
– Он не наш подскарбий! – перебил его пан Стадзик.
– Ну, положим, пока князь Януш об отделении во всеуслышанье не объявил, ваш. И к бабке-характернице не ходи. Так вот. Не знаю я, на что Зьмитрок захочет казну лужичанскую потратить, если к рукам ее приберет…
– Не приберет! – опять выкрикнул пан Клямка.
– Не перебивай, – едва ли не устало попросил мазыл Тоадер. – А то рот зашить велю.
– Не зашьешь!
– Пан Стадзик, – зашипел Бутля. – Господом прошу!
– Думаешь, кишка тонка у рошиоров? – недобро нахмурился Тоадер. – Хочешь проверить?
Стадзик упрямо задрал подбородок, но замолчал и молча покачал головой. Нет, мол, не хочу.
– То-то же. Так вот. На что Зьмитрок Грозинецкий казну потратит, я не знаю. Может, жупанов новых накроит, кунтушей из шелков заморских. Может, коней табунами завозить из Султаната начнет. Насчет Януша я тоже не уверен. Он-то, скорее всего, на войско истратит, да к чему это приведет? К междоусобице? Вам сильно того хочется?
– Нас выговские очень сильно оскорбили, – хмуро проговорил пан Бутля. – Настоящий шляхтич такое лишь кровью смывает.
– А вы их не оскорбили? Жигомонта, великого гетмана отравили… Юстына пробовали.
– Юстына?! – вскинулся молчавший до того Ендрек. – Пускай в Сенате у колдуна Зьмитрокова, Мрыжека, спросят, как было дело и кто кого травил!
– А студиозусам слова никто не давал! – сказал как отрезал рошиор. – Я за что купил, за то продаю. На всех перекрестках, во всех застянках, в каждом городке объявлено – отравлен Юстын, король наш милостью Господней, по злоумышленному наущению уховецкого князя Януша Дробки и великого гетмана Малых Прилужан Автуха Хмары.
– Не прав…
– Молчать!!! Не с тобой говорю. Плетей захотел? – придавив взглядом понурившегося Ендрека, угорец продолжал как ни в чем не бывало. – Да только здорово я сомневаюсь, пан Юржик, что князю Янушу это золотишко достанется.
– Это еще отчего?
– Да все от того. Если бы преподобный Богумил да пан Зджислав Куфар намеревались бы в Малые Прилужаны казне доставить, с чего бы им вас по южной дороге направлять?
– По северной нельзя, – твердо отвечал пан Бутля. – Первым делом искать станут.
– Может быть, может быть… А на восток – в Бехи? А после – по морю в Заливанщин, а там и до Уховецка рукой подать. Молчишь?
– А что говорить?
– Правильно, что молчишь. Значит, засомневался.
– Да?
– А то нет? Я вот еще что скажу. Боярин Рыгораш пятнадцать лет как посланником в Выгове. Против Януша он не попер бы. Не приведи Господь такого врага. Растопчет и не заметит. А Зджислав? Тьфу, ничтожная душонка. Привык у казны греться да чужими руками жар загребать.
– А теперь Рыгораш, выходит, погреться решил?
Тоадер побледнел, на краткий миг сжал рукоять сабли. Отпустил. Выдохнул.
– Рыгораш не за себя, за все Угорское королевство радеет. Нам деньги нужны. В Отпорных горах снова великаны-людоеды расплодились. Скоро двести лет, как воевода Лупул проклятым людоедам огнем и мечом растолковал, кто на земле нашей хозяин… Да не о том речь.
– Я что-то не вразумею, мазыл Тоадер, ты меня уговариваешь, никак? – задумчиво проговорил Бутля.
– Уговариваю, пан Юржик, уговариваю. Пока что добром. И советую соглашаться на мои уговоры, пока не поздно.
– А то?
– А то – вон костер разведен. Правду дознавать мои братья-мазылы умеют. Только после пыток я никого из вас живым уже не выпущу. Знаю я вас, малолужичан. Не нужны мне такие враги.
Тоадер умолк.
Юржик тоже молчал. Не отвечал ни да, ни нет.
Ендрек разглядывал нескольких рошиоров, стоявших за спиной командира. И мальчишка-гвардеец, и крепыш с двойным подбородком смотрели на них без злобы. Улыбчивые открытые лица. Такие же парни, только родившиеся за много верст от Выгова, в далеком Угорье, зажатом между отрогами Отпорных гор и быстрой в верховьях Стрыпой. Просто не верилось, что эти люди по приказу мазыла Тоадера могут их мучить, пытать или даже убить.
– Ну и что ты решил? – прервал томительную тишину рошиор.
– А что мне решать? – горько усмехнулся пан Юржик. – Ну, не знаю я, где сейчас телега! Не знаю! Хоть на куски меня руби!
– Это можно, – согласился Тоадер.
– Да что с ним разговаривать! – возмутился Стадзик. – Развяжи меня, мазыл, да саблю в руки дай, а там поглядим!
– А может, еще коня? – без тени насмешки поинтересовался угорец, но рошиоры за его спиной захохотали.
– Трус! – Пан Клямка попытался вскочить.
Если бы это удалось, он бы кинулся грызть врага зубами, но паренек-рошиор подскочил и толчком ноги опрокинул его навзничь.
– Вот это ваше последнее слово? – невозмутимо проговорил Тоадер.
– Ну, не знаем мы, где телега! – первый раз повысил голос пан Бутля. – Не знаем! Как мне тебе доказать?
Угорец махнул рукой:
– Бесполезно… Я знал, что малолужичане упрямы, как ослы, но чтобы так…
– А я говорил… – вывернулся сбоку Гредзик. – Предупреждал!
Тоадер вздохнул, не обращая на него внимания:
– Митрян, Козма!
– Да, мазыл Тоадер!
Митряном оказался крепыш с раздвоенным подбородком.
Козма был худ и седоус. Он подошел неспешным шагом со стороны костра.
– Начнем, мазыл Тоадер?
– Начнем, пожалуй. – Он с сожалением оглядел лужичан. Ткнул пальцем в неподвижного Хмыза. – Раненый не нужен. Дорезать.
Козма беспрекословно шагнул вперед, доставая из-за пояса нож.
– Эй! Вы что? – возмутился Ендрек. – Не надо!!!
Он попытался закрыть собою старого гусара, но рошиор оттолкнул его и, похоже, даже не заметил.
– Не надо… – осознавая собственное бессилие, заскулил медикус. На его глазах выступили слезы. Происходившее вокруг казалось ожившим кошмаром. Хорошо бы ущипнуть себя и проснуться. Лучше всего дома. Но можно и в Руттердахе, в сдающихся внаем комнатах желчной и въедливой старухи, госпожи Зеббер. На самый худой конец – в лесу, около телеги с казной, чтоб Даник с Самосей шутили, как обычно, и вяло переругивались, чтоб пан Войцек Шпара хмурился и кусал длинный черный ус, чтоб Хмыз незлобливо подначивал за неумение возиться с лошадьми, чтоб…
Козма зашел сзади Хмыза, левой рукой взялся за подбородок и запрокинул гусару голову. Легко и обыденно, словно барашка резал, провел лезвием под кадыком.
Хмыз выгнулся, захрипел, забулькал. Рошиор проворно отскочил, позволив телу перевернуться на живот. Чуть-чуть придержал за волосы, давая крови свободно вытечь на истоптанную землю.
«Не нужен!»
Какие страшные слова!
Человек не может быть не нужен!
Еще полдня назад он шутил, смеялся, ел и сражался вместе с остальными. И вдруг – «не нужен»?
Неужели рошиоры решили, что раны гусара слишком тяжелы и лечить его не имеет смысла? Но ведь это не так! Не могли они, что ли, спросить его, медикуса? Рана зашита хорошо, промыта – не подцепить горячку. Как говорят учителя в Руттердахской академии, «удовлетворительные показания к выздоровлению…»
– Зачем?.. – Ендрек поднял затуманенные слезами глаза на окружавших их людей. – За что?
– Молчи, студиозус, – сдавленно проговорил Юржик. – Запомни – это война.
Тем временем мазыл Тоадер приблизился к Стадзику:
– Ты оскорбил меня, шляхтич. Назвал трусом. Обычно я не позволяю людям усомниться в моей храбрости. Обычно… Но сейчас дело важнее глупых понятий о чести и… гоноре. Так у вас говорят? Но ты меня оскорбил. И я хочу проверить твою храбрость. Согласен?
– Будьте вы прокляты, сволочи!.. Мразь! Быдло! Песья кровь!
– Э, как заговорил. Не по-шляхетски. Некрасиво. Ай-яй-яй… Митрян, забирай его! Будет первым.
Широкоплечий Митрян, легко нагнувшись, подхватил пана Стадзика за ноги, отволок в сторону. Там к нему присоединились еще двое угорцев.
– Э, как заговорил. Не по-шляхетски. Некрасиво. Ай-яй-яй… Митрян, забирай его! Будет первым.
Широкоплечий Митрян, легко нагнувшись, подхватил пана Стадзика за ноги, отволок в сторону. Там к нему присоединились еще двое угорцев.
С пана Клямки сорвали сапоги, поволокли к костру. Шагающий рядом Козма что-то приговаривал по-угорски. Видимо, давал наставления молодым.
– Не смотри, Ендрек, – глухо проговорил пан Юржик. – Не надо тебе смотреть.
Первый раз назвал по имени, а не просто студиозусом.
– А ты, пан Юржик? – спросил парень.
– А я буду смотреть, – с клокочущей в горле яростью ответил пан Бутля. – Кто-то же должен видеть…
Он не договорил, поскольку пана Стадзика наконец-то дотащили до рвущегося кверху пламени и с разгону сунули босыми пятками в огонь.
Пан Клямка застонал, заскрипел зубами, перетирая их в крошево.
– Последний раз спрашиваю, – долетел до Ендрека голос мазыла Тоадера. – Где золото?
Медикус закрыл глаза. Полегчало, хотя не намного. В уши рвались хриплые стоны пытаемого. Пан Стадзик терпел из последних сил, но не кричал.
– Вот это шляхтич, – восхищенно прошептал пан Юржик. – Старой закваски, сейчас таких не делают…
Ендрек вздохнул и тут же закашлялся – ноздрей достиг запах горелой плоти. Какой дурак шпильман назвал запах горелого мяса «сладковатым»? Самого бы его голым седалищем на горячие угли усадить, чтоб понюхал вволю. Смрад обгорающей заживо кожи был горьким и едким, как сок молочая на языке.
Стадзик уже не стонал, а выл. Низко и протяжно. Но пощады не просил и вообще до разговора с палачами не унижался. Рошиоры деловито гомонили, очевидно, обсуждая пытку. Потом вдруг смолкли.
Коротко и зло выкрикнул что-то мазыл Тоадер.
– Что там? – прошептал Ендрек.
– Не смотри! – зашипел Юржик. – Не смотри!
– Нет, пускай поглядит! – прокаркал где-то поблизости пан Цвик. – Авось посговорчивей будет.
– Сука ты, Гредзик, – выкрикнул пан Бутля. – Господь тебя накажет!
– Что тебе до моих грехов, Юржик? Свои считай. Я-то отмолить успею, а вот ты – вряд ли.
Ендрек почувствовал, как крепкие пальцы вцепились в его волосы, задрали голову, разворачивая лицом к костру.
– Оставь его, Гредзик, – рычал пан Юржик. – Уйди, вражина!
– Ничего. Пускай смотрит… – Голос предателя показался медикусу голосом безумца. Слишком мало в нем оставалось от прежнего рассудительного и даже симпатичного пана Гредзика. – Он следующий, уж я позабочусь…
Студиозус изо всех сил зажмурился, но палец Гредзика безо всякой жалости оттянул ему веко вверх.
– Смотри, щенок паршивый, смотри…
У костра творилось что-то малопонятное медикусу и оттого еще более ужасное.
Пана Стадзика освободили уже и от штанов, обнажив худой, жилистый зад. Двое рошиоров сноровисто привязывали веревки к его побагровевшим щиколоткам, нимало не заботясь, какую причиняют боль. Еще пара угорцев принесли обтесанную с одного конца жердину.
Козма нагнулся и поводил по свежим затесам на древесине серовато-белым бруском, зажатым в руке. Сало, что ли?
– Су-у-уки, – тоскливо протянул пан Юржик и снова зарычал с прежней злобой. – Уйди, Гредзик, уйди от греха… Я ж тебя зубами грызть буду. Я тебя голыми руками…
– Врешь, не достанешь, – ухмыльнулся пан Цвик. – Пока что ты в плену, а не я…
– Ничего, Господь шельму метит. Отольются и тебе наши муки…
Веревки, тянущиеся от лодыжек пана Клямки, привязали к седлам угорских коней, горбоносых, сухих, со скошенными крупами. Рошиоры взяли скакунов под уздцы, причмокнули.
Пана Стадзика поволокли сперва по земле, а потом заостренный конец жердины коснулся тела, медленно вошел меж растянутых в стороны ног.
И вот тогда пан Стадзик заорал.
Страшнее крика Ендрек не слыхал за всю свою жизнь. Он призвал все беды и несчастья одновременно и сразу на головы угорцев, а заодно и выговских «кошкодралов». Потом перебрал всех, самых мерзких и отвратительных, зверей и гадов.
Кони шли очень медленно, едва-едва переступая точеными копытами и времени на проклятия у смертника оказалось достаточно.
– Смотри, смотри… – с полубезумной удалью приговаривал Гредзик, на радостях дергая веко Ендрека вверх с такой силой, что парню показалось, что все – сейчас оторвет.
Крики Стадзика постепенно перешли в протяжный звериный вой, в котором уже не было ничего человеческого. Только боль, сломавшая наконец-то гордого шляхтича, обнажившая присущее всякому желание жить и ужас перед смертью.
– Смотри, смотри…
Кони остановились.
Рошиоры навалились вчетвером, приподнимая кол. Толстый необструганный его конец утвердили в ямке – когда выкопать успели?
Стадзик повис на высоте полутора сажен над землей, медленно опускаясь под своей тяжестью.
«Если в сердце войдет, – подумал Ендрек, поражаясь своей способности мыслить холодно, – значит, повезло. Мучиться не будет».
Крик Стадзика стал тише – не может человек долго орать без риска сорвать горло – и вскоре перешел в хриплый, надсадный стон. Рошиоры утратили интерес к посаженному на кол, за исключением Митряна, утаптывающего набросанную в ямку землю. Но вскоре и он, пошатав жердь и убедившись, что кол установлен надежно, направился следом за прочими к пленным лужичанам.
– Ты следующий, – прошипел пан Гредзик, обжигая ухо горячим дыханием.
– Ты. – Палец мазыла Тоадера недвусмысленно указывал студиозусу прямо в грудь. – Ты можешь спастись, а можешь разделить его долю. Где казна?
– Не знаю.
– Да не знает он! – выкрикнул пан Юржик.
– Ничего. Сейчас расскажет и что знает, и что не знает.
– Не бери грех на душу, мазыл Тоадер, – едва ли не взмолился пан Бутля. – Бери меня, коль так невтерпеж!
– Тебя? – озадаченно произнес угорец. – Впервые вижу, чтоб человек добровольно на пытку шел. Вразуми уж дурня, что так?
– Да просто так.
– Ну, вот ты совсем меня за дурака держишь, оказывается. Не верю.
– Ну, пускай будет… Хочу, чтоб парнишка пожил еще хоть малость.
– Не верю. Или ты святой, пан Юржик?
– Не святой.
– Потому и не верю.
Ендрек затравленно молчал, переводя взгляд с одного на другого. С угорского мазыла на малолужичанского шляхтича. Что за спор затеяли? К чему? Может, Юржик что-то задумал? Хотя нет. Вряд ли. Что тут задумаешь? Спасения нет. Зато от результата спора зависит – поживет ли он, Ендрек, студиозус Руттердахской академии, еще немного, хотя бы пока Сито не взойдет над головой и не засияет на безоблачном небе, или умрет лютой смертью на колу прямо сейчас.
– Хорошо… – Пан Бутля продолжал выискивать доводы, способные убедить рошиора. – Если я скажу, что не хочу видеть, как его пытают, ты наверняка начнешь с него. Так ведь?
– Так, – ощерился мазыл Тоадер.
– Тогда я этого не говорил.
– Нет уж, – в отсветах костра рошиор выглядел жутковато – оскал, багровые блики на лбу и щеках, – говорил. Как я сам не догадался?.. Взять его.
Он повторно ткнул пальцем в Ендрека.
Козма и еще один угорец подхватили студиозуса под мышки, поставили на подгибающиеся ноги. Может, со стороны и выглядело, будто он ведет себя мужественно, но на самом деле Ендрек не орал во весь голос лишь потому, что онемел от ужаса.
– Стойте, не надо! – хрипло выкрикнул пан Бутля. – Я все скажу!
– Да? – Тоадер быстрым движением наклонился к нему, заглянул в глаза. – Я же сказал, что живым никого не оставлю. Теперь.
– Я знаю.
– Значит?..
– Я скажу в обмен на быструю и легкую смерть. Для себя и для него. – Юржик указал глазами на Ендрека.
– Годится. По рукам! – кивнул мазыл.
– По рукам? Так развяжи.
– Не дождешься. Говори.
– Э-э… Погоди. Сперва условия.
– Какие еще условия, прах меня побери!!!
– Не бойся. Необременительные. Ты исполнишь их с радостью.
– Да? – Рошиор казался озадаченным. – Ну говори.
– Во-первых…
– А что, будет и во-вторых?
– А то!
– Ну, ты наглец!
– Мы, Бутли из-под Семецка, все такие.
– Ладно. Давай.
– Во-первых, гони в три шеи предателя…
– Что!!! – заорал заскучавший неподалеку Гредзик. – Да я тебя прямо сейчас! – Он прыгнул к пану Юржику, вытягивая на ходу саблю, но какой-то рошиор подставил ему ногу. Пан Цвик покатился кубарем, а когда хотел вскочить, взвыл, ощутив каблук Тоадера на своем запястье.
– Бросай саблю и пошел вон!
– Мы же договорились!
– Заметь, Гредзик, на золото меня выводит он, – быстрый кивок пану Бутле. – А ты плюешься и машешь саблей без толку. Я разрешаю тебе возвращаться не ближе поприща от хвоста последнего коня моего отряда. Ясно? Ближе подъедешь – сам зарублю.
Гредзик разжал пальцы, позволив сабле выпасть. Поднялся. Несчастный, сгорбившийся. Ендрек, пожалуй, мог бы ощутить к нему жалость, если бы вдруг забыл, сколько зла он принес отряду…
– Пошел вон! – Мазыл Тоадер махнул пренебрежительно рукой.