Сотник хотел вначале что-то сказать, поздороваться, но потом вспомнил, что баба все равно ответить не сможет – онемела от пережитого горя и ужаса, – и смолчал.
Погнав по кухне ветер, отворилась дверь.
Вошел Радовит. Высокий, рыжебородый, обросший жирком, несмотря на молодой возраст, чародей.
– Мое почтение пану сотнику! – учтиво поклонился он.
– Помогай Господи тебе, Радовит, – отозвался пан Либоруш.
– Прошу наверх, в мою комнату, – посторонился в дверях чародей. – Пан Войцек сейчас тоже поднимется. Он упражняется на заднем дворе, Боженка побежала позвать.
Они поднялись на второй этаж. По площади, как и обычно в прилужанских городах, он был заметно больше первого. Если внизу помещались лишь кухня, людская да махонькая – два на два шага – кладовка, то на втором имелась гостиная и целых три спальни, одну из которых Радовит задействовал под кабинет.
– Проходи, пан сотник, проходи. И то сказать, скоро месяц, как вместе служим, а ни разу ты у меня в гостях не был, – добродушно бормотал чародей. – Присаживайся в кресло.
Либоруш с любопытством огляделся. Признаться честно, он ни разу еще не был в гостях у чародея. В южном гарнизоне служил урядником – не по чину к волшебникам забегать. Ну разве что в переднюю, с донесением. В Уховецке тоже как-то не сложилось. Вообще-то князь Януш не сильно чародеев жаловал. При дворе и было-то реестровых, что предсказатель погоды да лозоходец из Руттердаха, приезжий. Да и они, скорее всего, особой силой не обладали, больше на науки полагались. Ни первый, ни второй не смогли бы, пожалуй, и камина разжечь при помощи чародейства.
В кабинете Радовита главное место занимали книги. Они стояли на этажерке простой и безыскусной, из светлого дерева, очевидно ореха; лежали раскрытые и с закладками на столе, залитом лучами солнца из распахнутого настежь окна; громоздились стопкой в углу, а одна даже уютно умостилась на кресле. Пячкур взял ее в руки, прежде чем сесть. Погладил пальцами кожаный переплет, прочитал название: «Сочинение высокоученого Криштофера Роббера из Арконхольма о природе магических свойств банальных вещей и науке подчинять и управляться с оными, записанное на склоне лет в помощь студиозусам Высочайшей Академии под попечительством курфюрста Арконхольмского, его светлости, Вильгауфта Четвертого Мудрого».
– Ого! Серьезными науками увлекаешься, пан Радовит.
– Стараюсь по мере сил, пан сотник. А книжка, должен заметить, по большей части глупая, напыщенная и бесполезная. Высокоученый Криштофер сам не знал, о чем писал. Мне искренне жаль тех студиозусов, кто обязан был ее учить и сдавать екзаминации.
– Что ж держишь ее, не выкинешь?
У Радовита едва глаза на лоб не вылезли.
– Как так – «выкинешь»? Пусть содержание книги и бесполезно для меня, но некоторые подходы пана Роббера к исследованию свойств всяческих предметов…
– Ясно, пан Радовит, ясно.
– Что ясно?
– А что магия для меня – дело темное, – улыбнулся Либоруш. – Переплет-то знатный. Кожа младенцев?
– Упаси меня Господь! – замахал руками чародей. – По-моему, обычный сафьян.
– Ну, сафьян так сафьян. Не вижу повода не доверять тебе, пан Радовит.
– Спасибо. – Волшебник зарделся, как отрок, поощренный первой в жизни дамой сердца. – О чародействе и чародейских книгах, равно как и о формах и методах волшебствования, ходят разные, очень противоречивые и зачастую уродливо трансформированные слухи и сплетни…
Судя по запалу, Радовит начал речь не меньше чем до вечера, но Либоруша спасла открывшаяся дверь. В кабинет, щурясь после полутемной лестницы, вошел Войцек. Бывший богорадовский сотник был в мягких сапогах с высокими голенищами, свободных шароварах и льняной рубахе, вышитой у ворота красными и черными загогулинами, на манер волн на поверхности моря.
– Доброго здоровья, пан Войцек. – Либоруш поднялся с кресла, поклонился.
– И тебе поздорову, пан, – сдержанно ответил Шпара.
На усах и чубе Войцека блестели капли воды – видно, умылся после упражнений. Почему-то Пячкур не сомневался, что Меченый махал на заднем дворе саблей. А то и двумя сразу. О воинском искусстве бывшего сотника он вдосталь наслушался от порубежников за истекший месяц.
– Вот, – Либоруш развел руками, ощущая легкую неловкость, словно он был виновен в смещении Войцека с должности, – решил навестить.
– П-правильно, – кивнул Меченый. – А то без трех дней месяц гарнизоном командуешь, а чародея реестрового проведать времени не нашел.
– Да чего уж там, – смущенно улыбнулся Радовит, – мы и в казарме через день встречаемся…
– Т-ты еще добавь, что сам я тебя попервам хотел и в-вовсе под зад коленом обратно в Выгов спровадить.
Радовит добродушно расхохотался. Видно, среди них эта шутка имела такое же устойчивое хождение, как прилужанский сребреник в Заречье.
Пан Либоруш сдержанно кашлянул.
Войцек повернул лицо к нему. В смоляно-черных волосах его серебряным мазком вспыхнула седая прядь.
– Довольно веселиться, Радовит, п-пан сотник наверняка по делу пришел. Угадал ведь, п-по делу?
– Точно, по делу, – кивнул Либоруш.
– Ну, коли по делу, – вздохнул чародей, – тогда шутки в сторону. Слушаю внимательно пана сотника.
– Одного не пойму, зачем я тебе понадобился, а, пан Либоруш, – устало проговорил Войцек, – ежели по делу? Я ведь с коронной службы списанный. Вольный шляхтич, сам себе хозяин.
Пячкур потянулся пальцами к усу, да раздумал, не зная – подкрутить или дернуть посильнее.
– Может, сядем, панове? – вмешался Радовит, потирая бородку.
– Да можно и сесть. – Меченый одним движением подтянул к себе стул с высокой спинкой и уселся, как на коня, облокотившись о резную планку. – А будет ли разговор долгим?
– То не мне решать. – Пан Либоруш вернулся в кресло. – Как правильно ты заметил, пан Войцек, ты мне не подчиняешься, шляхтич свободный и волен делать что захочешь…
Шпара улыбнулся одними уголками губ, будто хотел сказать: «Ну и чего ж ты тогда приперся?»
– …только сегодня утром, – продолжал Пячкур, – ко мне гонец прискакал от пана Симона Вочапа, полковника берестянского. Сильно коня гнал посланец, едва насмерть не загнал. Да и сам, как прискакал, упал и спит – умаялся вусмерть. Одно из тех писем мне предназначено. Я его уже прочитал. Теперь принес пану Радовиту показать – его оно тоже касается. А второе письмо – для тебя, пан Войцек Шпара. Так и написано.
Он протянул Меченому сложенный вчетверо и запечатанный каплей сургуча с оттиском печати полковника Симона – колодезный журавель в зубчатом кружке – лист пергамента.
– Прочтешь?
– Об-бижаешь, пан Либоруш! – сверкнул глазами Войцек. – Пишу я не очень хорошо, но читать, хвала Господу, меня успели научить.
Быстрым движением пальцев он сломал печать и развернул лист, поворачиваясь вместе со стулом так, чтоб свет падал сзади.
– А это тебе, пан Радовит… – Второй листок, уже распечатанный, появился из-за пазухи жупана Либоруша. – Читай. Думай, что скажешь мне.
Две головы – чернявая и рыжеволосая – склонились над исписанными разборчивым писарским почерком листами. Пан Либоруш терпеливо ждал, легонько барабаня ногтями по подлокотнику.
Чародей справился первым – сказалась многолетняя привычка к чтению. Войцек еще разбирал письмена, беззвучно шевеля губами, а волшебник уже поднял глаза на богорадовского сотника.
– Ну? Что скажешь? – Теперь пан Пячкур не казался расслабленным и спокойным – звенящая на морозе сталь, натянутый диким конем аркан.
Радовит пожал плечами:
– Трудно мне что-то сказать. Из Выгова я уж три года как уехал. Одно понимаю – заботу панов Чеслава и Януша о нравах столичных. Среди выговчан и в мою бытность студиозусом вольнодумцев хватало. Король Витенеж в молодости правил сурово – всякий пикнуть боялся, а к преклонным годам попустил и знать, и горожан. Кто-то по-за углами шептаться начал, что, дескать, слишком долго малолужичанский князь на королевском престоле сидит, а кто и в открытую возмущение выказывал. Нынче в столицах как бывает? Сам понимаешь, пан Либоруш… Цена на хлеб поднялась – недовольство, на соль – едва ли не бунт открытый. И плевать, что в том же Заливанщине мерка пшеницы или овса вдвое от выговской цены продается.
– Это верно, – мрачно кивнул Пячкур. – Сам много раз замечал – в Хорове стена крепостная обветшала, а камень везут улицы по Выгову мостить. Кому жалованье в первую очередь? Гвардейцам, кто при короле да при сенате пристроились. Где храмы самые красивые, чистым золотом крыты, белым мрамором заморским обложены?
– В Выгове, – вскинул голову и Войцек. – Угадал я? П-правильно, пан Либоруш?
– А тут и угадывать нечего! – Чародей с хлопком закрыл толстый фолиант. – Все королевство на Выгов работает да на десяток магнатов. Да на тех шляхтичей-прихлебателей, что к ним на службу устроились.
– В Выгове, – вскинул голову и Войцек. – Угадал я? П-правильно, пан Либоруш?
– А тут и угадывать нечего! – Чародей с хлопком закрыл толстый фолиант. – Все королевство на Выгов работает да на десяток магнатов. Да на тех шляхтичей-прихлебателей, что к ним на службу устроились.
– Крамолу говоришь, Радовит, – усмехнулся Войцек. – Так и до речей, порочащих трон, недалече. Получается, король Витенеж, покойный, для себя и своей свиты все соки из королевства тянул?
– Как ты точно подметил, пан Войцек, – подал голос Либоруш. – У нас под Хоровым тоже один такие речи вел. Мол, все беды королевства нашего…
– Это, позвольте, какие беды? – удивленно переспросил Радовит.
– Да я откуда знаю? Видно, те, что гвардеец хотел бы каждый месяц за казенный кошт кунтуш менять, а выходит не больше раза в полгода. Так вот, он говорил, что беда наша в малолужичанском короле. На юге многие начали верить, что вся казна из Выгова в Уховецк переправляется и там оседает, как песчинки золотые на лотке у старателя. На том золоте князья уховецкие едят, с него пьют…
– Эге, п-пан Либоруш, а нам то же про хоровских поют. Только до недавнего времени с такими трепачами у нас в порубежных землях разговор короткий был. Никто д-даже саблю не обнажал бы – за шкирку и мордой в грязь.
– Так у нас тоже перед моим отъездом одного фазана расфуфыренного, что в харчевне серебром пол посыпал и орал спьяну, как в Выгове шляхте тяжко живется, утром в Стрыпе выловили. Синего, скользкого и холодного, как жаба.
Радовит передернулся. Он до сих пор никак не мог привыкнуть к виду мертвецов, крови и даже к разговорам о трупах и убийствах.
– Прошу прощения, панове… – Он откашлялся, вопросительно глянул на сотника. – Письмо не секретное, пан Либоруш?
– Да нет, не думаю, – пожал плечами Пячкур.
– Да? Хорошо. Значит…
– Можно, можно при пане Войцеке, – милостиво кивнул сотник.
– Значит, к чему нас пан Симон призывает? К началу элекции в Сейме быть наготове и во всеоружии? Он думает, враг через реку полезет?
– Он думает, враг оттуда давно уже прилез, – зло бросил пан Пячкур. – Змеюкой ядовитой приполз и искушает князя Жигомонта, как некогда змий искушал Господа нашего. А в Жигомонте, насколько мне ведомо, той силы духа нет. Он с радостью поддастся, лишь бы уховецким насолить. Говорят, он обиду таит, что деда его Витенеж при прошлой элекции обошел.
– Особо указывает пан полковник, – добавил чародей, – что готовятся злоумышления против Контрамации. В Выгове многие охотно слушают грозинецкие наущения. Дескать, Контрамация – удар по свободе. Кто в студиозусы идет волшебству обучаться? Дети шляхтичей, черни я в институциуме нашем не видал, восемь лет от звонка до звонка отучился. А по выходу у тебя есть всего два пути: на коронную службу или за кордон, от греха подальше. Это ли не удар по вольностям шляхетским? За что боролись, спрашивается? За что кровь проливали?
– Они тебе прольют… – нахмурился Войцек, оглаживая вертикальную стойку спинки стула, словно рукоять кончара.
– А потому, – закончил за Радовита сотник, – следует ожидать чародейских бунтов, равно как и попыток открыто вмешаться в элекцию.
Меченый скрипнул зубами. Шрам на его щеке побелел.
– А п-п-потом всякие мржеки хлынут че-че-через границу…
Волшебник потянулся к нему, чтобы ободряюще потрепать по руке, но постеснялся присутствия командира богорадовского гарнизона.
– Не допустим, пан Войцек. Не допустим, – твердо выговорил Либоруш, и было в его голосе что-то такое, что заставляло поверить сразу и безоговорочно – костьми ляжет, а не допустит. – Пока есть честные чародеи, пока есть воины, небезразличные к судьбе отечества, не пройдут враги через нашу границу.
– Я понял, пан Либоруш, зачем ты мне дал это письмецо прочитать. Ведь мог распоряжения полковника и на словах пересказать… – задумчиво проговорил чародей.
– Правильно понял. Да, для того, чтоб ты знал – я тебе доверяю. И недомолвок между нами не будет. Я так десяток водил по-над Стрыпою, так и сотней буду командовать. Я, если бы в тебе сомнение имел, еще месяц назад попросил бы полковника Симона другого реестрового прислать. И пану Войцеку доверяю. На помощь его очень рассчитываю.
– Какую такую п-помощь? – удивился Шпара. Его гнев уже прошел.
– А такую… Тебя здешняя шляхта очень даже уважает. А также по окрестным застянкам. Я умею слушать и замечать. Если уж нас беспорядки ждут и смута, кто лучше тебя, пан Войцек, ополчение возглавит? За кем пойдут? Кому поверят?
Меченый тряхнул чубом:
– Захвалил ты меня, пан Либоруш, засмущал. Ровно жениха на сговоре. Может, ты и прав, только…
– Что – «только»? – По лицу сотника промелькнула тревога и озабоченность. Неужели откажется пан Шпара от его предложения? Это означало бы и отказ от дружбы, которая вот-вот начнет складываться.
– Да вот, понимаешь… Эх, пан Либоруш, ты от меня своих писем не скрываешь, и я не буду. Хочешь прочитать?
– Да ладно, не надо. Ты на словах обскажи, если можно, раз секрета нет.
– Секрет есть, но не от тебя. И не от Радовита. – Войцек разгладил пергамент в ладонях, потом сложил, после снова развернул и разровнял. – Пан Симон и мне о том же пишет. О бунте, зреющем в Выгове. Хотя нет, бунт – неправильное слово. Просто великолужичане наверняка хотят власть, со смертью Витенежа из наших рук упущенную, поднять и удержать навсегда. И для этого пойдут на многое, если не на все.
– Будет обман или деяния неправомочные во время элекции, – веско произнес Либоруш. – Хоровское порубежье поднимется. Наш князь Богорад не потерпит. И воевода – Адась Дэибок – с ним.
– Малые Прилужаны тоже за сабли возьмутся, если что, – покачал головой Войцек, – да только королевство это не спасет. Я думаю, наоборот совсем… Как начнем друг дружку резать, все, конец нашему королевству. Разлетится в клочья. А еще соседи завсегда рады упавшего пнуть сапогом. Они у нас хорошие, добрые – Грозин с Мезином, Зейцльберг с Руттердахом. А как дойдет дело до дележки каравая, и Заречье с Угорьем не утерпят, даром что в дружбе клянутся их государи и братьями нашему королю себя называют.
– А как же быть? Как отечество спасти?
– Эх, если бы я знал… – горестно протянул пан Войцек, дернул себя за ус. – Если б я такой умный был, уже бы в Выгове по правую руку от трона сидел бы. Пан Симон предлагает не после элекции кулаками махать, а до…
– Это как? – в один голос удивленно воскликнули Либоруш и Радовит.
– Как-как… Чтоб не допустить бунта великолужичанской шляхты и прямого давления на Посольскую Избу, задумано отряды набирать по всем Малым Прилужанам и прямиком в Выгов.
– Отряды? Из реестровых?
– То-то и дело, что нет. Пан Чеслав и пан Автух, гетманы наши, должны быть вне подозрений. Этого полковник не писал, это я сам догадался. Как же иначе?
– Верно. Так должно быть.
– Вот потому пан Симон и предписывает мне прибыть к нему в Берестянку. Там набрать отряд из вольницы. А после прямым маршем – на Выгов.
– Решение спорное, – покачал головой Радовит. – Как еще вас выговчане встретят-приветят?
– Не было бы большего скандалу, – добавил Либоруш.
– Все может быть, – отвечал Войцек. – Но мне приказ пана полковника по душе. Да, пан сотник, полковник разрешил мне взять двоих из твоей сотни. На выбор. Кого я захочу или кто охотником вызовется. Сам.
– Что ж, – Пячкур пожал плечами, – это сотня все еще больше твоя, чем моя. Когда она еще моей станет? Или я не понимаю, что пару кружек крови сперва пролить надо, чтоб за своего порубежники приняли? Или сам таким не был? Выбирай, с моей стороны препятствий не будет.
– Добро. Возьму Хватана…
– Выбор хороший. Воин хоть куда, разве что горяч излишне, – одобрил пан Либоруш.
– Это не беда… И пожалуй, Грая.
– И этого не могу не одобрить. Парень на саблях драться зол, как бес. Давеча шутя попробовали. Он у меня пять из десятка побед взял. И следопыт толковый. Очень одобряю. Опорой будет и спину прикроет, когда нужда придет. Признаться, я его в урядники хотел – у Закоры что-то с середки пашня поясницу крутит. Боюсь, в отставку запросится. А Грай в самый раз.
– Если он тебе нужнее, могу и другого подобрать, – легко согласился Меченый.
– Ну уж нет, пан Войцек. У меня без двоих десять десятков останется. А ты всего пару берешь. Грай и Хватан. На том и порешим. Возврата к этому вопросу больше не будет.
Войцек улыбнулся:
– Знаешь, пан Либоруш, а ведь спервоначала ты мне не понравился. Ой, как не понравился. Думал, хлыща столичного прислали взамен меня, угробит сотню.
– А теперь?
– А теперь вижу, одной мы с тобой закваски. Жив останусь во всей заварухе этой, приеду отблагодарить. Горелки выпьем, а то и вина угорского, если коштов хватит.
– Ты и думать не смей, пан Войцек, – нахмурился Либоруш, – что можешь не вернуться. Вернешься. Тебя дочка ждать будет. Ведь оставишь тут?