Дело Варнавинского маньяка - Николай Свечин 11 стр.


— Ула! Папа, мама! — закричал он и бросился бороться с отцом. Лицо Полины Мефодиевны исказила гримаса. Она прижала красивые руки к вискам и сказала глухо:

— Ах! У меня всегда от детского крика мигрень начинается! Пойду я тоже. В смысле, поеду…

Юного горлопана тут же унесли обратно, но Смецкая не изменила решения. На ее зов из людской явились Аким и Еллий. Как перышко, подхватили они барышню вместе с каталкой и вынесли на крыльцо. Мелькнули только подошвы ее модных ботиков, чистые-чистые, никогда не ступавшие по земле… Выждав минуту, коллежский асессор пошел следом. Мужики чинно ступали по обеим сторонам коляски, сзади семенила Аннушка. Действительно, свита… Какой-то мальчишка подбежал, поглазел на странную процессию и, видимо, что-то сказал. И тут же получил от камеристки увесистую оплеуху. Зарыдал в голос и почесал вдоль Дворянской. А Лыков быстрым шагом отправился на Полукруглую.

Когда он пришел в чайную, съемщик был уже там. Они сели в чистой половине и заказали чайную пару с сушками. Едва половой удалился, Алексей с нетерпением спросил:

— Ну, что надумали?

— А соглашусь! — сразу же решительно бухнул Рукавицын. — Верно вы сказали: не боги горшки обжигают. А работы я не боюсь.

— Вот славно! — обрадовался Лыков. — Может, по такому случаю что-нибудь покрепче чаю?

Но свежеиспеченный помощник управляющего отказался: не привык пить посреди присутственного дня.

Им принесли фаянсовые чайники с оловянными носиками, чашки и связку сушек. Начался обстоятельный разговор. Евлампий Рафаилович постеснялся спросить про жалованье. Опекун понял это и сам все рассказал. Двести пятьдесят рублей денег плюс провизия от имения для всего семейства. Вместо телеги новому служащему теперь полагался экипаж с кучером. Кроме того, на время исполнения обязанностей управляющего бывшему съемщику начислялась доплата до жалованья последнего — еще двести пятьдесят рублей ежемесячно. Сообщив это, Алексей немедленно выдал Рукавицыну сотенный билет в качестве подъемных. Тот был ошарашен: его новое месячное жалованье равнялось прежнему годовому доходу!

Еще хозяин сказал своему новому работнику:

— Жить вашей семье лучше в имении, поближе к делу. Место найдется.

И тот согласился. Оговорил только, что хочет перевезти с собой и скотину: лошадь, корову и десяток овец. Алексей хмыкнул и разрешил. Сказал: почувствуете новый достаток, сами от нее откажетесь…

— Итак, Евлампий Рафаилович, вы теперь трудитесь на меня. Отсюда мы сначала пойдем к нотариусу, где сочиним и подпишем контракт. Затем — в больницу к Якову Францевичу, обсуждать накопившиеся дела. Но прежде я хочу вас кое о чем расспросить. Помните, на пароходе я уже заговаривал с вами о маньяке, убивающем детей? Скажите мне честно, что о нем в городе люди говорят?

— Снова вы об нем, — нахмурился бывший съемщик. — И господин Титус тоже меня дибил[39]. Пошто вам этот упырь?

— Да это он чуть Титуса на тот свет не отправил.

— Эва как! — ахнул Рукавицын. — Расканальский сын! А за что же?

— Ян Францевич решил его сам сыскать, поскольку полиция у вас бездействует. А у него своих двое детей, да еще мои приехали. Хотел их обезопасить.

— Он, люди баяли, бывший сыщик?

— Да. А я настоящий. Там, в Петербурге. И прибыл сюда по душу этого, как вы сказали, расканальского сына. Пока не прикончу его, не уеду. Так что помогите мне вашим знанием людей и местности. Начните со слухов. Ведь не могут же обыватели молчать о таком деле! Вдруг подсказку какую дадут.

— Люди, Лексей Николаич, глупы. И говорят потому всякую глупость.

— Например?

— Например, что жиды младенцев православных казнят. Какая же из этого подсказка?

— А в Варнавине есть евреи?

— Один только и есть, что аптекарь. Вон евойное заведение из окна видать. Бухвинзер фамилия.

— Без семьи живет?

— С солдатской вдовой сошелся… Но к нему ездют одноверцы. Из Юрьевца раз в месяц появляется зубной техник. И еще иногда на день-два поставщик. Этот… как его… от слова «дрожки»…

— Дрогист?[40]

— Во! Ему фамилия Гуткин. Прописан в Костроме, а снабжает всю округу.

— То есть иногда их сходится здесь трое?

— Особливо на ярмарку. Но так что с того? Они хоть и жиды, но люди как люди. Ну, может, обсчитают иной раз на рупь-целковый; ихнему племени без этого нельзя. При чем тут удушенные младецы?

— Конечно, ни при чем. Но это единственное обывательское предположение?

— Нет, еще есть. Лонись, бают, за Бочкарихой в лесу пенек видали. А в расщелину его ножик воткнутый, острием вверх.

— Ну и что? — удивился Лыков.

— Как что? — опешил, в свою очередь, Рукавицын. — Волколак обернулся.

— Какой еще волколак? Оборотень?

— Нет, — терпеливо объяснил Евлампий Рафаилович. — Оборотень — это оборотень, а волколак другое. Тоже из людей кровь пьет, но обнаружить его много труднее. Ходит он в образе волка, а может обернуться собакой, там, или кошкой, или корягой в лесу. Не отличишь и мимо пройдешь, а он тебя сзади — хвать!

— Но пенек с ножиком тут при чем?

— А так в него, волколака, обращаются. Кто знает волшебный заговор, тот через этот ножик перед закатом солнца перекувырнется и примет образ волка. А к утру, обязательно до свету, переворачивается опять, но уже через спину, с тоей стороны пенька. И снова человек. Но ежели кто тот ножик из пенька успеет вынуть, то волколак навсегда останется в образе волка.

— Да. Темный у вас на Ветлуге народ.

— Я бы тоже, Лексей Николаич, не поверил, кабы не был самолично тому свидетелем. У нас в Быструхе, откуда я родом, был свой волколак. Семкой звали. Рыжий, и глаз тяжелый… Прямо ноги отымаются, когда он на тебя зырит. Незаконный сын был от колдуна, потому заговоры знал. В церкву никогда не ходил! Лошади его шибко боялись, шарахались. И мы раз подростками оберышили[41] тако в лесу у деревни пень, и в ем ножик торчит. Как и положено, острием вверх. Испугались, понятно. Но товарищ мой, Васюха, смелый был. Избавлю, говорит, деревню от волколака. Взял тот ножик и в кусты забросил.

— И что потом было?

— Помер Васюха на другой же день. Сердце, вишь-ли, разорвалось, ни с того ни с сего… А Семку рыжего больше никто никогда не видел. Так волком и остался.

— Суеверие. Но насчет Бочкарихи расскажите поподробнее.

— Да там вообще место нехорошее. Люди который год пропадают.

— Ну, у нас много есть таких мест, где люди пропадают. Целые разбойничьи села имеются, в которых столетиями прохожих убивают и грабят, а потом тела прячут.

— Это мы знаем! Но Бочкариха деревенька самая простая, нету там никаких разбойников. А пенек нашли и сразу вспомнили, что пастух у них тем годом пропал. Еще нонешней весной паломник потерялся и одни прохожий бурлак.

— Вот это уже интересно. Не шайка ли Челдона там под волколака работает?

— Какого такого челдона?

— Налетчик есть такой. Опасный человек. Из Москвы убежал и где-то тут поселился. С ним еще шесть головорезов. Изредка он и в Варнавине появляется. Но только по ночам, и не в самом городе, а в кузнице Снеткова.

— Знаю Снеткова. Двуличневый человек; все ищет, как бы кого поддедюлить. Главный в Варнавине шильник! Он еще, значитца, и укрыватель? Ну, на него похоже…

— У вас в Бочкарихе случайно знакомых нет?

— Трефил Оденцов. Помощником водолива со мной пятый год ходит. Справный мужик, порядочный.

— Как бы мне его увидеть?

— Легче легкого. Завтра среда, базарный день. Он приедет корзины продавать.

— Познакомьте меня с ним. Хочу скататься в Бочкариху на разведку. Понадобится местный деревенский, к которому будто бы я приеду по делам.

— Каки могут быть дела у вас с простым мужиком? Токмо переполох подымете.

— Вы сведите меня с Оденцовым, а уж мы с ним решим, как лучше сделать. Я же сказал, что сыщик; переодеться и прикинуться умею.

— Эх, звери-курицы… Не подведите токмо Трефила…

— Очень постараюсь. Понятно, что ему там жить потом… Еще вопрос, Евлампий Рафаилович. Расскажите мне о ваших уездных начальниках, которые лесным делом тайно занимаются. Вместо того чтобы убийц ловить.

— Ах, эти… Мы их тут про себя называем «дворянская артель».

— Кто в ней состоит?

— М-м… — Рукавицын задумчиво почесал пятерней затылок. — Сам-от я от них далеко отстою, только слухами пользуюсь. Благородиев в Варнавине будет человек, наверное, с тридцать. Но в артель входят не все, а только узкий круг. Остальных туда то ли не берут, то ли они сами не хотят. Вот, к примеру, ваши знакомые с парохода — господин Панибратов и муж той барыни, Самопальщиков — они оба не состоят. Рязановского, бают, звали, да он не пошел, потому — совестливый.

— А кто состоит?

— Заправляет всем исправник Бекорюков. Сильная личность! Гроза обывателю. Он эту артель и придумал. Два главных у него помощника — пристав Поливанов и воинский начальник Готовцев. А в простых артельщиках ходят предводитель дворянства, председатель земской управы, член присутствия по крестьянским делам, уездный казначей. О том годе присоединился директор конторы 17-го Борисоглебского удельного имения. Просятся двое гласных из помещиков, да их не берут. Бают, по весне вошел и городской голова. Его тоже сперва не брали, а вишь, сгодился…

— А кто состоит?

— Заправляет всем исправник Бекорюков. Сильная личность! Гроза обывателю. Он эту артель и придумал. Два главных у него помощника — пристав Поливанов и воинский начальник Готовцев. А в простых артельщиках ходят предводитель дворянства, председатель земской управы, член присутствия по крестьянским делам, уездный казначей. О том годе присоединился директор конторы 17-го Борисоглебского удельного имения. Просятся двое гласных из помещиков, да их не берут. Бают, по весне вошел и городской голова. Его тоже сперва не брали, а вишь, сгодился…

— Получается, в благородной артели вся верхушка!

— Получается, так.

— А судебный следователь Серженко не с ними?

— Того не знаю.

— А Щукин Иван Иванович?

— Это сыщик? Он мужчина серьезный. Два креста имеет, один за Болгарию, другой за Туркестан. Говорят, сам Скобелев ему их вручал, но Иван Иваныч никогда кресты те не надевает. В прошлом годе на Михайловскую ярмарку споймал он вора, что карманной выгрузкой занимается. Не наш, из Кологрива приехал. Отвел Иван Иваныч его в полицию и там, взявши молоток, парню пальцы на руке все и раздробил.

— Все до единого?

— Как есть.

— И как же тот потом жить будет? Чем калеке себя прокормить?

— А господину Щукину это без интереса.

— Да…

— Вот то-то и оно. Потому в городе его и боятся. Исправник у нас огневый, но не до народа ему. Налетит к случаю, накричит и уедет. Тоже строгий, но отходчивый. А Иван Иваныч не кричит, но мороз пробирает, ежли перед ним в чем провинишься… А может, так и надо с нашим-то братом? В Варнавине теперь воров карманных нет ни одного!

— Ну не знаю… А где «дворянская артель» лес промышляет? Вблизи?

— Нет, тут им было бы неудобно. Слишком на виду. Другие съемщики мигом написали бы губернатору. Они на Вятку ездят. Там тоже еще лес остался, в самых верховьях. В весну, глядишь, начальства поубавилось — все на промысел уехали. Одни их помощники с портфелями бегают…

— Ну, Евлампий Рафаилович, будет на сегодня разговоров. Пошли к нотариусу. Эй, половой!

11. Островский вечер

Ровно в девять часов Алексей, побритый и сменивший сорочку, вошел в двери трактира. По большой и очень чистой зале было разбросано полтора десятка столов, из которых почти все оказались заняты. В углу негромко играла музыкальная машина. Половые в белых фартуках бесшумно шныряли туда-сюда. Всю стену занимала стойка, уставленная богатыми закусками; на полках гнездилось чрезвычайное множество бутылок. Ай да заведение!

Не успел Лыков оценить открывшегося ему вида, как из-за стойки выкатился ему навстречу толстый и веселый человек с густой седой бородой.

— Какая честь для нас! Рад, бесконечно рад, господин Лыков, что вы навестили, наконец, наш трактир! А я уже стал было волноваться: третий день в городе, и все не идете. Может, чем не угодил? Позвольте представиться: Петр Яковлевич Островский, хозяин этого вертепа.

— Наговариваете на себя, Петр Яковлевич. Я как глянул на вашу стойку — душа запела. Эдакий вертеп не только в Костроме, в Москве бы не потерялся.

— Благодарю-с. Стараюсь, как могу. Смею надеяться, почтите как-нибудь отобедать. Понимаю-с, что у вас свои повара, но испробовать советую-с!

— А вот днями и зайду.

— Буду весьма польщен. Сейчас же позвольте проводить — вас ждут-с.

Тут с улицы вошел принаряженный Верховский и подхватил Лыкова под руку:

— Петя, доверь гостя мне. Алексей Николаевич, добро пожаловать к «островитянам», как не без юмора назвал нас атаман нашего общества Бекорюков.

Предводитель повел Лыкова по лестнице на второй этаж. На полпути оглянулся, понизил голос и сообщил сыщику:

— Петр у нас лучший трактирщик, но… Ваш, так сказать, клиент. Знаете, как он деньги на гостиницу-то заработал?

— Нет. Раскажите!

— Сам Петруша из крестьян деревни Выползово. С детства был ловкий парень, и водочник Попов за это взял его в приказчики. И однажды, когда случилась особенно хорошая выручка, Островский решил ее хозяину не отдавать. Взял да изобразил на себя нападение грабителей. Расковырял руку вилкой…

— Вилкой? Однако!

— Вот-вот! Не стал особенно и стараться. Пустил себе немножко крови, после чего явился в полицию с заявлением. Так, мол, и так, трое неизвестных напали, отобрали деньги и скрылись. Я, дескать, отбивался, но ничего не сумел поделать. Только ранение получил, можете посмотреть…

— А сколько было выручки?

— Тридцать пять тысяч.

— Неплохо!

— По нашим местам — так целое состояние!

— И что же дальше? Купец разве успокоился на этом?

— Нет, Попов известный мироед, он никак не мог с подобным смириться. Но в данном случае нашла коса на камень. Водочник угодил на еще более хитрую бестию, чем он сам! Состоялся суд, который приговорил Островского к четырем месяцам арестного дома. Всего-навсего. Тот честно отсидел срок, вышел — и сразу построил гостиницу с трактиром. Хорошая история?

— О да! Действительно, Петр Яковлевич мой клиент. Но здешние нравы… Судя по всему, уголовные проделки хозяина заведения никого в Варнавине не смущают. И вас в том числе. Так?

— Жизнь есть жизнь, Алексей Николаевич. Он же не мои деньги украл! Для нас, «островитян», более важно, какую уху варит Петр, нежели то, каким способом он добыл средства на свой трактир. Ну, вот мы и пришли!

Из-за добротной дубовой двери слышались негромкие оживленные голоса. Войдя, сыщик увидел, что с большинством присутствующих он уже успел познакомиться. От бильярда его приветствовали Бекорюков с Поливановым. Исправник с приставом гоняли шары по зеленому полю. Подле них примостился незнакомый гигант в мундире с погонами капитана и аннинским темляком на сабле. В другом углу зала расположились за ломберным столом трое. Один был судебный следователь Серженко, второй — председатель земской управы Челищев; господина в пенсне Лыков видел впервые. У окна стоял закусочный столик с бутылками и нарезанным окороком.

Верховский сначала подвел Алексея к картежникам и познакомил с очкастым господином. Это оказался уездный казначей князь Солнцев-Засекин. Бросив на сыщика быстрый оценивающий взгляд, князь извинился, что не может сейчас прерваться — ему шла карта. И предложил выпить за знакомство позже, по окончании партии. Охотно согласившись, Лыков оставил предводителя с вистующими, а сам отправился на бильярд.

Огромного роста капитан, гладко выбритый, с могучей грудью и двухаршинными плечами, доброжелательно протянул ему волосатую лапищу:

— Готовцев Помпей Ильич, здешний воинский начальник. Галактион с Николаем только что о вас рассказывали. Как вы их давеча на испуг взяли…

— Сомневаюсь, что господина Бекорюкова можно чем-то напугать.

Все дружно хохотнули.

— А еще, — продолжал капитан, — мне говорил о вас акцизный инспектор Самопальщиков. Излагал, как вы его супругу от пьяных бурлаков спасали на пароходе. Однако!

— Деваться было некуда, Помпей Ильич. Иначе бы они шут знает что сделали с дамой.

— Да уж! Марья Антоновна тем и знаменита. Обожает влезать во всякие скандалы! Как-нибудь доиграется и, возможно, поумнеет, наконец. Но вы хороши! Я вот на медведя без опаски хожу, но на толпу адуев — увольте! Как следовало из рассказа инспектора, силушкой вы, Алексей Николаевич, не обижены. Не откажите побороться со мной на поясах. А?

— Что, прямо здесь? — опешил от такой провинциальной простоты Лыков. — Обстановку жалко — переколотим всю.

— Уклониться пытаетесь? — ухмыльнулся исправник. — Понимаю вас, но — не получится. Помпей, чудовище, каждого нового человека подвергает такому испытанию.

— И каков результат?

Готовцев расплылся в самодовольной улыбке:

— Ни один еще долее минуты не продержался.

— Господа! Господа! — объявил тут же всем присутствующим Поливанов. — Помпей Ильич станет испытывать нашего гостя! Делайте ставки!

«Островитяне» необыкновенно оживились. Карты были отложены, посреди зала расчистили пространство, и зрители обступили борцов. Вызванный снизу лакей принес пояса.

Лыков огляделся. Представители варнавинского бомонда, стоящие вокруг, не скрывали своего злорадства. Эх, не любят здесь приезжих…

— Не расстраивайтесь, Алексей Николаевич, — попробовал утешить его следователь Серженко. — Это просто здешняя забава, от скуки. Ничего плохого капитан вам не сделает. Отряхнетесь, выпьете на брудершафт — и сделаетесь своим.

— Да начинайте уже! — раздались нетерпеливые голоса. — Смелее, господин опекун!

Но Лыков отстранил протянутый ему пояс:

— Такая борьба тогда хороша и является честной, когда вес противников примерно равен. Помпей Ильич, вы на сколько тянете?

— Восемь пудов. Ежели без шпор!

— А я только пять.

Назад Дальше