Хит сезона (сборник) - Светлана Алешина 7 стр.


– Фирме «Голд» принадлежит второй по величине пакет акций акционерного общества «Тарасовхимия».

Я даже присвистнула от удивления. Ничего себе! Второй раз на моем пути встречается эта тарасовская «химия» и опять она имеет какое-то отношение к убийству.

– Есть основания предполагать, – продолжал читать Рома составленное Кряжимским досье, – что Митрофанова в «Голд» – лицо подставное, а настоящим хозяином фирмы является арестованный сейчас Василий Ермолаев, в недавнем прошлом один из крупнейших в Тарасове финансовых воротил. Позвольте вам напомнить, милейшая Ольга Юрьевна, что арестован он был с вашей подачи…

– Что? – воскликнула я. – Что ты читаешь!

– Тут так написано! – пожал плечами Ромка. – Позвольте вам напом…

– Не надо повторять! – рявкнула я на него. – Читай дальше.

– Вас должен, без сомнения, заинтересовать следующий факт: Евгения Сергеевна Митрофанова – любовница Василия Ермолаева. Именно в связи с этим фигура она в Тарасове довольно известная и в определенных кругах – влиятельная. На службе у нее состоят пятеро охранников, состав которых время от времени меняется вследствие естественной убыли. По сведениям, старший из охранников, который работает у нее уже третий год, также является ее постоянным любовником. Его кличка – Рыжий.

– Все? – спросила я Ромку с нетерпением.

– Все, – пожал он плечами и протянул мне прочитанный листок.

– Давай фотографию! – сказала я Витьке. – О которой мы с тобой поспорили.

Вместо ответа Витька вытащил из своего необъятного кофра одну за другой три бутылки шампанского.

– Так он – рыжий! – воскликнула я.

Витька протянул мне фотографию. На ней отчетливо был виден рыжий цвет волос устремившего глаза к потолку Мефистофеля. Если бы не эта рыжина, его не отличить было бы от самого Салько в этой роли!

– Кое-что начинает проясняться! – воскликнула я. – Любовницу Салько убил этот самый Рыжий, но он был, без всякого сомнения, только исполнителем. Послала его, конечно же, супруга Салько, госпожа Евгения Митрофанова. Что это было? Месть с ее стороны? При сложившихся между супругами Митрофановыми отношениях мне что-то не верится, что это могла быть месть удачливой сопернице.

– А что, если она хотела избавиться не от любовницы мужа, а от самого Салько, от своего мужа то есть? – спросил вдруг Рома. – Ну и подставила его под убийство его же любовницы. И ей отомстила, и от мужа избавилась.

Я посмотрела на него с искренним уважением, хотя к нему и была примешана самая маленькая капелька иронии, не без того.

– Ты делаешь успехи, Ромик! – похвалила я его. – Версия интересная, ничего не скажешь, но как она объясняет мое присутствие в этой квартире? Да и вообще – чья это квартира?

– Ты в ней была, ты и объясняй! – огрызнулся вдруг Рома, чрезвычайно меня этим обрадовав: не вечно же он будет смотреть на меня, открыв рот!

Я дала ему щелчок в лоб и сказала:

– Будешь хамить, я тебя отправлю на кухню варить кофе!

Ромка надул губы и в самом деле отправился на кухню. По своей, правда, инициативе.

Дождавшись, когда он выйдет, Виктор тронул меня за руку и сказал:

– С Мариной говорил. Быстро. За ней следят. Я «хвост» сбросил по дороге. Чисто.

Маринка – это была любимая тема Виктора, и он становился необычайно разговорчивым. Вот как сейчас.

– Ну что там у нее? – спросила я.

– Марина передала, – продолжал Виктор. – Надо звонить.

– Кому? – спросила я, заранее запасшись терпением: когда говоришь с нашим молчуном Виктором, это совершенно необходимо.

– Свиридову, – сказал Виктор. – Он просил.

– Свиридов просил меня позвонить? – недоверчиво переспросила я. – Ты не ошибся?

Виктор глянул на меня искоса, и я еще не раз напомнила себе, что он в Афгане служил во взводе разведки.

– Извини, – сказала я. – Просто подозрительная что-то просьба. Не верю я в его расположенность ко мне… Маринку он мог обмануть, она у нас доверчивая и наивная.

Виктор нахмурился.

– Несмотря на это, я ее все равно люблю, – поспешила добавить я. – А может быть, даже благодаря этому.

Наш мимолетный инцидент с Виктором был таким образом исчерпан.

– Ладно, – сказала я. – Я поняла. Я и сама ему звонить хотела. У меня тоже к нему разговор есть.

Виктор кивнул одобряюще. Я вообще заметила, что в последнее время наша тихоня и скромница Марина приобрела очень большое влияние на него.

– Чувствую, что без Эдика и его команды мы опять не обойдемся, – сказала я. – Передай ему мою просьбу – пусть попасут эту Митрофанову. Только предупреди, чтобы никаких пока силовых методов, никаких признаний под дулом пистолета. Я прежде хочу разобраться в ситуации сама. Мне кажется, это будет вернее и безопаснее. И пусть Эдик даже не пытается давить на Митрофанову. С женщинами этот вариант не проходит. Так и скажи. Сдохнет она, а ни в чем не признается. Я ее, конечно, не знаю, но тип характера, по-моему, уловила.

Выслушав меня, Виктор кивнул головой.

Он уже собрался уходить, как вдруг раздался звонок в дверь, и удивленный Ромка пошел открывать.

На пороге стоял Сергей Иванович Кряжимский, губы его были недовольно поджаты.

Он хотел сразу мне что-то заявить, но я его опередила.

– Прежде всего – как вы сюда попали? – спросила я.

– Так ведь мне Виктор дал этот адрес, – сказал Кряжимский. – Но ты, Оля, меня не сбивай. Я не понимаю, я журналист или патологоанатом? Что за странные задания ты мне даешь!

– Вы были в морге? – поняла я. – Рассказывайте!

– Рассказывать кратко не имеет смысла, – сказал Сергей Иванович, который любил поговорить. – А если подробно, это займет некоторое время.

– Нет уж! – сказала я. – На этот раз давайте подробно.

– Ну что ж! – сказал Кряжимский, очень довольный. – Начнем, пожалуй. А начну я с того, что, пока шел к моргу, долго размышлял о том, какие странные иной раз завязываются дружеские отношения! Вот, например, случай, о котором ты мне сказала: заслуженный артист и какой-то заурядный пожарник.

Не совсем обычная дружба, не правда ли? Хотя, конечно, всякое в жизни случается. Сходятся иногда люди совершенно разные и по своему социальному положению, и по уровню развития. Как бы дополняют друг друга такой вот дружбой.

Справедливо полагая, что труп убитого дяди Васи отправят в городской морг, я отправился в университетский учебный городок, на территории которого находится и мединститут, в незапамятные времена бывший просто медицинским факультетом университета, но давно уже получивший независимость и отколовшийся от университета. Морг располагается там же, в корпусе мединститута, с обратной стороны здания от главного входа.

Никаких препятствий для проникновения в «зал ожидания», где покойники ждали своей очереди на вскрытие, не существовало.

Дверь в эту огромную комнату, где всегда очень холодно, так как покойники лежат прямо на столах, а не в холодильных камерах, не запиралась. Хотя бы потому, что желающих ее открыть было чрезвычайно мало – только родственники умерших – посеревшие от переживаний тоскливые люди, ожидающие прозектора или заведующего моргом, чтобы получить справки о смерти. Мне приходилось не раз бывать в морге по журналистским делам, собирая информацию для рубрики «Хроника дня», когда я работал в областной газете, и я хорошо помнил расположение служебных помещений и ориентировался в облезлых коридорах морга вполне уверенно.

Как гласило объявление на двери, справки сегодня не выдавались, и народу у дверей каморки, которая служила заведующему кабинетом, не было. Лишь в сторонке сидела пожилая женщина и смотрела в одну точку на мраморных плитах пола. Наверное, сильно переживала, потеряв кого-то из близких. Момент для проникновения в зал был чрезвычайно благоприятный. Я понаблюдал за женщиной, убедился, что она вообще ни разу не посмотрела в мою сторону, и тихо прошел в «зал ожидания».

Здесь, как всегда, было прохладно. Покойники лежали на каменных столах, облицованных кафелем или на высоких, вровень со столами, носилках на колесах.

«Это скорее уж «возилки», а не «носилки», – попробовал я пошутить, но мне было совсем не смешно. Я заметил, что на полу тоже лежат покойники, и сразу же прикинул, что в «зале ожидания» сейчас находится десятка два трупов. Все они были с головами накрыты или грязными простынями, или серым брезентом. Только ноги торчали, чаще всего – наружу.

Я вдруг сообразил, что прозектор должен как-то отличать их, чтобы не перепутать, кто у него где.

Внимательно осмотрев торчащие из-под простыни ноги ближайшего ко мне покойника, я убедился, что к левой его ноге привязан леской кусок замызганного картона, на котором можно разобрать фамилию и инициалы.

И тут же опять расстроился. Ни фамилии, ни отчества этого самого дяди Васи я не знал, и узнать мне пока было не у кого.

Как ни было это неприятно, мне пришлось начать общий осмотр, то есть снимать простыни со всех подряд покойников и гадать, не это ли дядя Вася из театра. Я знал, что узнаю его по красному пиджаку. Виктор сообщил мне твои слова о том, как он был одет в момент убийства.

Не буду описывать ощущения, испытанные мною во время этого осмотра, в них нет совершенно ничего интересного, уверяю вас. Если же кто-то мне не верит и подозревает, что можно в морге испытать целую гамму острых ощущений, советую проверить, так ли это на самом деле.

Я уже внимательно осмотрел восемь трупов, когда вдруг, приоткрыв до половины очередного покойника, увидел красный пиджак. Это был совершенно неизвестный мне, чужой человек, но какое-то странное чувство овладело мной. Что-то в нем было очень знакомое…

Цвет лица его, пожалуй, был несколько странноват. Но это, так сказать, естественно для покойников, лежащих в морге… Вернее, для них это свойственно – менять цвет не только лица, но и вообще – кожи. Может быть, именно это как-то меня и смущает, подумал я?

Задумавшись, я смотрел на покойника, пытаясь отгадать загадку возникшего во мне странного чувства.

Вдруг чья-то рука легла мне на плечо.

Я чуть не подскочил, честное слово! Передо мной стояла та самая женщина, что сидела в коридоре. Она успокаивающе протянула ко мне руку и сказала:

«Не бойтесь! Вася был очень добрым человеком. Он и теперь никого не станет обижать…»

«Вы его знали?» – спросил я, сам не веря своей удаче. Вот он, человек, которого мне нужно было найти!

Женщина молча покивала головой, не отрывая глаз от лица покойника.

«Вы его жена?» – догадался я.

Она грустно улыбнулась.

«Так мы и не расписались, – вздохнула она, – а пятнадцать лет с ним прожили…»

«Кто же мог его… убить? – спросил я. – У вас есть какие-то предположения?»

Но она покачала головой.

«Никто не мог… – сказала она. – Вася добрый был. Мечтал всю жизнь артистом стать. А стал пожарником… Зато в театре. – Она вздохнула. – Он говорил мне: видишь, Ань… – меня Анной зовут, Анной Ивановной… – видишь, говорит, Ань, я все равно каждый день на сцене, хоть и за кулисами. А вот заболеет кто-нибудь из актеров, меня помочь попросят, глядишь, и на публику выйду… Всю жизнь этого ждал. И только вот удалось ему в настоящем спектакле сыграть, тут же и убили его. Видно, Бог покарал, что против его запрета пошел. Я думаю, это ему Бог не разрешил артистом стать…»

«Так он все же вышел на сцену, да? – удивился я. – Как же это случилось?»

«Да уж и не знаю я, как это случилось, – вздохнула опять Анна Ивановна. – И не знаю, как сказать – вышел или не вышел. Только лучше бы не выходил он. Остался бы жив!.. Звонит мне вчера из театра, уж спектакль начался, по моим часам если. Срочно беги, говорит, в театр! Мечта моей жизни сбылась! На сцене меня увидишь. Я его и спрашиваю – заболел, что ль, артист какой? А он: некогда, говорит, объяснять, мне еще загримироваться нужно. Беги скорей! И трубку бросил. Я – в театр! Живем мы рядом, за пять минут добежала. Меня там все знают, я там уборщицей работаю, вчера просто не моя смена была…»

Я слушал ее, не прерывая. И чувствовал, что она скажет что-то важное.

«В зал это я вышла, в проходе постояла, потом в первом ряду место свободное увидела, прошла, села… Вчера «Фауста» давали. Он уж лет десять идет. Редко ставят, но народ все ходит. Наверное, хороший спектакль, но мне не нравится… Вот и вчера я как в зал-то вошла, так и похолодела от какого-то нехорошего предчувствия. Ой, зря ты, думаю, Вася, все это затеял. Сидел бы у своего пожарного щита и не рвался в артисты!.. Ну вот… Только это я так подумала, начинается эта самая сцена, где Вася… Сцена-то повернулась, и я его сразу и увидела! Я как глянула, так и обомлела вся от страха. Господи, думаю, пощади ты его неразумного! Ведь не знает, что творит! Прости его, Господи! Так всю сцену и промолилась. Думала я тогда – обошлось, отмолила я Васю. Ан нет, видишь ты, как все получилось, он его за кулисами и настиг!»

«Кто настиг?» – спросил я.

«Гнев Господень! – сказала женщина. – Не сумела я его грех отмолить, сама, видно, грешница…»

«Так в чем он согрешил-то, ваш Вася? – спросил я. – Вы же говорите – он добрый был, никого никогда не обижал!»

«Как на сцене я его увидела, – сказала Анна Ивановна, – так и поняла – вот он, грех его! Если сразу его на месте не покарает, отмаливать будем вдвоем. Уж больно тяжкий грех-то. Он же, милый мой, чертом вырядился!»

«Постойте, постойте! Каким чертом? – воскликнул я, забыв, что я в морге, а вокруг покойники, предпочитающие покой. – Там только один черт должен быть – Мефистофель!»

«Я, право, не знаю, что там быть должно, – ответила женщина. – У нас этот спектакль в новой постановке идет, так я вообще ничего не понимаю. И актеры ничего не понимают, мне Вася говорил, а ему Арнольд рассказывал…»

Я понял, что мне необходимо разобраться с вопросом о появлении дяди Васи на сцене. Я не мог поверить, что он смог заменить Салько в одной из сцен спектакля и сыграть вместо него Мефистофеля. Это слишком было похоже на театральную байку, на анекдот…

– Рассказывайте, рассказывайте, Сергей Иванович! – воскликнула я. – Это действительно очень важно. Я сама слышала голос Салько вчера, и это было довольно далеко от театра, в котором, как я уже выяснила, шла в это время сцена в кабачке Ауэрбаха. В этом есть противоречие, которое я не могу объяснить. А кроме того, в этом заключалось железное алиби для Салько – его просто невозможно заподозрить в убийстве, совершенном в это время в театре.

– Прости, Оля! – воскликнул Сергей Иванович. – Но допустить, что в одной из сцен спектакля вместо известного ведущего артиста театра сыграл пожарный и это не стало поводом для скандала, я тоже не могу. Это противоречит общепринятым представлениям о границах между реальностью и фантастикой. Пожарники тушат пожары, артисты играют в спектаклях, и… смешивать два эти ремесла…

Излив свое негодование, Кряжимский продолжил свой рассказ:

– Решив разобраться с появлением на сцене пожарника, я вновь спросил эту женщину:

«Извините, Анна Ивановна, но я просто вынужден выяснить подробнее о том, как все это происходило. Вы утверждаете, что Салько не играл вчера в том эпизоде, о котором вы мне только что говорили, в сцене в кабачке Ауэрбаха?»

«Конечно, нет! – сказала Анна Ивановна. – Там и играть-то не надо было. Только стоять. Вот Вася и встал вместо него…»

«Постойте, я ничего не понимаю, – перебил я ее. – Как это – играть не надо? А кто все эти фокусы с винами показывает? Кто наливает прямо из стола шампанское, рейнское и токайское? Это же должен делать именно Мефистофель!»

«Это одному режиссеру известно, кто чего делать у него в спектакле должен, – вздохнула женщина. – Вино у него там Вавилонский Дима наливает. И говорит голосом Арнольда…»

«Кто это – Вавилонский?» – спросил я.

«Так Фауста он играет! – сообщила мне Анна Ивановна. – Он первый год в театре, прямо из училища пришел…»

«А как это он говорит голосом Арнольда? И где же тогда в это время – Мефистофель?»

«Да говорит-то, конечно, сам Арнольд, Дима только рот раскрывает. Это замысел такой у Тихонравова, у режиссера… Вроде как бес, Арнольд то есть, в Диму вселился, в Фауста то есть. Это мне еще Вася объяснял, когда Тихонравов только репетировал новую постановку… А Арнольд в это время над входом стоит в виде фигуры такой из камня и своим голосом вместо Димы разговаривает».

«Так реплики все-таки Салько произносил?» – спросил я.

«Голос-то Арнольда был, это правда, – вздохнула женщина. – Но стоял вместо него Вася. Я-то это хорошо поняла, он меня в первом ряду увидел, улыбнулся мне даже – cмотри, мол, на сцене я, в спектакле играю!»

«И никто, кроме вас, этого не заметил?» – спросил я с большим сомнением.

«Так у него ж одно лицо и видно было, а все остальное картоном было скрыто, – вздохнула она. – Наверное, упросил Вася Арнольда, тот и разрешил ему на сцене постоять вместо себя. Тот и встал, дурачок-то мой наивный. Переоделся в черта, лицо себе краской раскрасил и встал! Я, как увидела, думаю – сейчас ему и конец, прямо здесь, при народе! Ан нет, ушел со сцены своими ногами… Да не далеко… Только переодеться опять в костюмчик свой и успел…»

– Боже мой! – прошептала я, перебивая Кряжимского. – Он же вчера в спектакле фактически заменил Салько и сыграл Мефистофеля в той сцене.

– Вот и я так сказал! – заявил Сергей Иванович. – Господи, говорю! Ведь твой Вася вместо Салько вчера сыграл!

«Вот видишь, милок, – вздохнула Анна Ивановна. – И тебе не по себе стало, как ты все это вживе представил. А уж я вчера, на него глядя, чуть не умерла со страху… Да, вишь ты, жива осталась, а его-то Бог и покарал…»

«Я слышал, ваш муж…» – начал я, но женщина меня перебила.

«Не муж он мне, – вздохнула она. – И рада бы так назвать, да нельзя! Не расписаны мы с ним были, не обвенчаны! Жених! Так и остался по сю пору – жених. Теперь уж навеки…»

«Я слышал, ваш… жених… – сделал я новую попытку, – дружен был с Салько?»

Лицо женщины потемнело.

«С Арнольдом-то? – спросила она с неприязнью. – И имя у него сатанинское, и улыбается, как змея. Он! Он и играет всегда этого черта, на которого мой Вася вчера позарился, и ничего ему не причиняется! Давно уже продал душу! Тьфу! И говорить про него не хочу!»

Назад Дальше