- Ольга, - голос Дашеньки. - Вставай, вставай, Ольга.
Будит. Наверное, в комнате уже темно. Нет, есть свет. Только очень слабый. Да это светит фонарик. Фонарик в руке у разводящего. Ничего не понимаю. Зачем тут разводящий!
- Галина, - говорю я, зарываясь в подушку поглубже. - Я уже свое отстояла. Ты запуталась…
- Я знаю, - говорит Галина, - что ты свое отстояла. Но есть приказ: часового у ворот немедленно снять, а тебя вместо него поставить.
- Еще новости! И как можно вот так с постели сдернуть! Ведь всего прошло часа два, как я стояла, не больше.
- А это военная служба,- говорит Дашенька и резким движением поворачивается на своей койке.
- Точно, военная служба,- говорит Галина,- вставай без разговоров.
Ничего не поделаешь, я встаю. Но меня мотает из стороны в сторону. Одну ногу сунула в сапог, а другую не могу, хоть плачь. И я повалилась обратно на койку.
- Что хотите делайте, - говорю я, - но только сейчас оставьте меня. Я со сном справиться не могу.
- Не валяй дурака, без тебя тошно, - сказала Галина и поставила свой фонарик на пол. - Вот послушай, что случилось…
И когда она рассказала, наклонившись ко мне, шепотом, у меня сразу как рукой сняло сон.
Есть у нас Дуся. Ей что ни говори, смотрит в сторону. Ничем ее не проймешь. Думает только про свое. Сейчас она на посту у ворот.
Она. пропустила в госпиталь чужую машину без пропуска. Подошла к нашим воротам машина, Дуся осветила ее фонарем. Видит, машина военная. Ну, раз военная, - зачем спрашивать пропуск? Или она растерялась. Одним словом, только посветила фонарем и распахнула ворота перед ней. Машина въехала во двор.
А это была машина Военно-санитарного управления Ленинградского фронта. Приехали нарочно глухой ночью проверить, как охраняется наш госпиталь. И сразу - вот вам: небдительный часовой. Нет, в самом деле, столько раз твердили: будьте бдительны, часовые, будьте бдительны.А так можно и врага в госпиталь впустить Ведь машина могла быть только с виду наша военная
Дуся сама попалась и подвела начальника караула старшего лейтенанта Голубкова. Галина сказала что он очень расстроился. Вышел приказ: Дусю снять с поста немедленно. Старший лейтенант Голубков стал думать, кем же ее заменить, и про меня вспомнил. Он сказал:
- Сходите за Ольгой.
Теперь мне все понятно. Встаю, немедленно встаю и одеваюсь.
- Не уходи,- говорю я Галине,- мне без фонаря из темноты будет выбраться трудно. Ведь я сейчас буду готова.
Опять я на лестнице. И дождь стучит по-прежнему. Холодные перила. Прячутся в темноте скользкие ступеньки. Но бледное пятнышко от фонарика побежало по ним. И наши шаги легкие.
Бледное пятнышко, оно, точно живое, скользило перед нами по мокрому асфальту, перепрыгивало лужи. Оно померкло лишь только тогда, когда встретилось с другим большим фонарем. Большой фонарь «летучая мышь» освещает будку. Он стоит на самой середине, на опрокинутом ящике. И это единственное местечко сухое. Вокруг на полу и даже на стенах ручьи. Потекла крыша у будки.
А Дуся, ожидая смену, засунула руки глубоко в карманы шинели и кусает губы.
Дуся ушла с тем, чтобы больше не становиться на пост. Наверняка ее из госпиталя переведут. Ну вот, еще неприятность! Все было хорошо, и вдруг посыпалось, конца края нет. Но так же неожиданно может прийти настоящая беда, и если тогда прохлопаешь… А я уже сколько времени стою в будке и не знаю, что на дворе! Я вскинула винтовку, схватила фонарь и вышла из будки.
Дождь перестал, но поднялся ветер и мечется в темноте из стороны в сторону. Как только я вышла, он минулся мне под ноги, чуть не задул «летучую мышь» и вот Уже бежит по крыше.
Нет, на дворе мне делать нечего. Все равно дальше трех шагов ничего нельзя разглядеть. И куда ни ступи - хлюпает. Лучше я буду сидеть в будке и прислушиваться. Стенки будки тонкие: можно поймать любой шорох. Только нужно сначала проверить запоры. Ворота закрыты, но калитка, которая ведет на площадку, не закрыта. Хочу еезатворить, а она не затворяется. Ничего страшного, ведь площадка обнесена высоким забором. Нет, лучше притворить. Она скрипит на ветру и будет сбивать меня с толку. Я нашла железную палку, что-то вроде лома, вставила ее одним концом в щель в мостовой, и мне удалось калитку припереть.
Стою в будке, слушаю, слушаю… Но что только мне не мешает! Возня крыс - они на помойке подрались, а потом совсем близко, под полом моей будки. Мешает ветер. Он то хлещет по стенкам будки веником, то швыряет в нее горстями песок. Еще мешают рамы в потрясенном доме. Ничья рука их не прикроет. До того они устали болтаться, что даже при самом слабом порыве ветра издают жалобный стон. Как жаль, что я не могу их тоже подпереть железной палкой!
И вот наконец рассвело за продолговатым окошком. Ветер улегся, и наступила такая тишина, что даже зашумело в ушах. Вдруг я слышу отчетливо звук падения на асфальт железной палки. Что это? Да это упала палка, которой я калитку подперла. Наверное, кто-нибудь калитку открыл. Мигом вылетаю из будки с винтовкой в руке. Так и есть, калитка нараспашку! И стоит передо мной… Грачева. Одной рукой она еще упирается в калитку, в другой у нее туфли, она босая. Только что шагнула с площадки, и если бы не упала палка, ей босиком удалось бы незаметно пройти.
Все-таки выскочила в «ГСО». И теперь возвращается. Она не ожидала, что поднимет такой шум. А меня здесь увидеть тем более не ожидала. Ведь в эти часы не я должна дежурить.
Как мне захотелось сказать ей: «Помнишь, о чем я тебя предупреждала? А ну, пойдем к дежурному по части!»
И она, верно, этого ждет, не шевелится, только смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
- Как же ты на площадке оказалась? - спрашиваю я ее строго.
- Я тебе все покажу… Все покажу. Только ты меня не выдавай… Не докладывай дежурному…
Она повернула на площадку обратно, а я за ней. Мы идем по мокрому песку мимо фонтана, в ту сторону, где наш склад НЗ. Потом она раздвигает кусты, и я вижу: в самом углу между забором и корпусом просвечивает лазейка. Узкая, но в нее можно пролезть. Очутишься на Биржевой линии.
- Вот,- сказала она,- здесь я и влезла.
- Ладно. Иди в общежитие. А дежурному по части я доложу.
Она как-то сжалась вся и побежала от меня к дому.
Нельзя Пацуфарову сажать на гауптвахту. На этот раз Пацуфарова не соврала. Наверно, и бойцы отсюда вышли на набережную.
Теперь кончено. Про лазейку узнает от меня старший лейтенант Голубков и велит ее заделать.
Глава XII. ТИХИЙ ЧАС
Кочегары не выходят за дровами на набережную. Для них берет дрова на набережной наша машина. Потом на въезжает на двор и тут же недалеко от ворот вываливает на асфальт большую кучу бревен. Кочегары выходят и растаскивают их к топкам. Я это видела, когда стояла в полдень на посту у ворот.
Из главной кочегарки выходит женщина, у которой голос, как труба. Она такая кряжистая, что даже мало на женщину похожа.
А с ней еще одна, та обыкновенная. Голова у нее всегда повязана голубым платком. Кряжистая бревна взваливает на плечо, и повязанная голубым платком - тоже, но уже не так ловко и старается схватить бревно поменьше.
Но вот приближается к бревнам тоненькая фигурка. Ее спецовка такого цвета, как пепел. И пепельными стали кудряшки. На ногах у нее тапочки, и ступает она по асфальту мягко, легко, но за ней волочится что-то гремящее. Это тачка железная. Всего одно колесико, а ручки длинные-предлинные, выгнутые. Конечно, ей бревна не взвалить на плечо. К тому же ее кочегарка отсюда значительно дальше, чем главная. И вот она придумала!.. А что, если дрова навалит, но тачку с места не сдвинет!..
Я не спускаю с нее глаз, а она суетится около бревен и ничего вокруг не замечает.
Повалила два бревна довольно толстых. Схватила за Ручки, напряглась всем телом, и скрипнуло колесико. Тронулась, тронулась тачка с места!..
Ну и драндулет! Движется косо, бревна переваливаются то на один бок, то на другой.
Сколько нужно усилий, чтобы выровнять ход!..
Когда она катила бревна мимо меня в пятый раз, се лицо было залито потом. Но вдруг она мне подмигнула, как будто ей это нипочем.
Я все-таки решила с ней поговорить. Ведь можно попросить начальника госпиталя, чтобы он дал ей работу полегче.
Стояла я на посту главного подъезда и на вышке. И наконец встала к воротам, когда еще не светло, но уже были видны на стене корпуса знакомые пятнышки: дырки от осколков снарядов.
Шаги разводящего затихли в глубине двора, и к будке подбегает Лена.
- Холодно, - говорит она, ежится и трет себе плечи. - Я в кочегарке пригрелась и уснула. Вдруг точно меня кто в бок толкнул. Думаю, наверное, уже растапливать пора. Вскочила, а времени мало.
- Сейчас начало пятого, - сказала я. - Не стой на ветру, заходи в будку. Ты можешь здесь посидеть на ящике, а минут через двадцать пойдешь и затопишь свою кочегарку.
Мы пошли в будку.
Шаги разводящего затихли в глубине двора, и к будке подбегает Лена.
- Холодно, - говорит она, ежится и трет себе плечи. - Я в кочегарке пригрелась и уснула. Вдруг точно меня кто в бок толкнул. Думаю, наверное, уже растапливать пора. Вскочила, а времени мало.
- Сейчас начало пятого, - сказала я. - Не стой на ветру, заходи в будку. Ты можешь здесь посидеть на ящике, а минут через двадцать пойдешь и затопишь свою кочегарку.
Мы пошли в будку.
- Знаешь что? - говорю я, когда она уселась на ящик. - Я думаю пойти к начальнику госпиталя и попросить его, чтобы он перевел тебя на другую работу.
- Ой, что ты, что ты!.. - говорит она.
- Я же видела, как тебе таскать дрова тяжело!
- Да, таскать дрова тяжело, - говорит она. - А дальше легче. Пилишь и колешь немного. Когда печь хорошо растопится, можно бросать целые бревна. Наложишь полно и отдыхаешь. У нас лежанка есть напротив печки. Зима придет, я в тепле. В пищеблоке вам всем по весу выдают, а нам руководящий накладывает полные котелки. Такой приказ. Выходит, самое хорошее житье у кочегаров.
- А я подумала, что ты не выдержишь,- сказала я.
- Выдержу, - говорит она. - А тогда ты мне все сказала правильно… Что бы я делала дома? А у вас кругом народ. То один, то другой заглянет ко мне в кочегарку через окошко, и все с шуткой. Мне даже домой ходить неохота. Ведь я в квартире осталась одна. Входишь - пусто. Вспоминаешь, что там было…
- Ты мне про своего отца жуткое рассказывала. Он тебе говорил: «Лена, навари щей!», «Лена, навари каши!» И ты все варишь, варишь…
- Да, варила - и все без толку. Щи варила с мясом кашу - со сгущенным молоком…
- Как? - говорю я. - Даже молоко сгущенное у вас было?
- Было, - говорит она, - но зато все вещи променяли.
- Вы это доставали за вещи? Ну, а тот, кто у вас вещи выменивал, откуда он все это брал в такое время? - спросила я.
- Откуда?.. Я не знаю… Но отец думал, что он таскает из госпиталя.
- Из госпиталя? Вот как!
Мне это очень не понравилось. Хоть не из нашего госпиталя, а все равно ведь он таскал от раненых. А Лена об этом говорит так просто. И куда же часовые в этом госпитале смотрят?
- Его у нас в Гавани знали, - говорит Лена, - кто начинает сильно слабеть, тут он и подвернется. Тогда ему отдавали все без разбора.
- Ну вот как назвать такого человека?! Крадет у раненых бойцов. И этого мало: еще обирает в городе умирающих! Кругом беда, а он на этом деньги наживает!
- А ведь ты верно говоришь!..- сказала Лена.
- Как его назвать? - говорю я.- Гад!
- Нет, даже гадом назвать мало, - сказала Лена и вдруг вскочила с ящика.
- Постой, постой! - сказала я. - Кто-то идет!.. Слышишь?.. Сейчас посмотрю…
Я вышла из будки. Теперь не только пятнышки на стенах корпуса можно было разглядеть. Видно было, как чисто метла дяди Васи вымела панель.
На дворе ни души. А по-моему, кто-то шел по направлению к будке. Шаги были слышны уже совсем близко и точно растаяли… Быть может, кто-то вышел на площадку?.. Я заглянула в калитку. И на площадке никого не видно. Но беспокоиться нечего: теперь не попадешь с площадки на улицу и с улицы на площадку не попадешь. Лазейка заделана тщательно…
Я вернулась в будку…
- Наверное, кто-нибудь прошел из корпуса в корпус, - сказала я.
- Раз уже ходят, - говорит Лена, - значит, времени много, мне пора…
- А ты мне хотела что-то сказать?
- Хотела…
- Ну, говори скорей и не громко, чтобы не мешать мне прислушиваться.
- Ладно, - сказала Лена, - я потихоньку… У нас была жиличка. Моя кровать стояла у стены, а она за стенкой копошилась в комнате рядом. Она вставать уже не могла. Когда отец мой умер, тот к ней зашел. Я через стенку слышала, он ей сказал: «Вам кто приносит? У вас ценности есть? Давайте мне. Я вам еды достану». Ну, как ты думаешь, он ей чего-нибудь принес?.. Ничего не принес. Он тогда зашел, увидел, что жить ей осталось недолго, взял вещи и больше не приходил.
- Вот мерзавец!
- Я боялась после, - говорит Лена. - Боялась, что он ко мне придет, но больше я его не видела…
- Недаром, - говорю я, - теперь есть в городе поговорка. Желают спастись от снарядов и от злых людей…
- Мне пора! - сказала Лена.
Но дверь вдруг заслонила фигура. Я смотрю, что-то знакомое… серое… противогаз через плечо, кепка, лицо одутловатое… Медведев!..
Он вошел в будку, пригнув голову.
- Здравствуйте! - говорит и кланяется мне, даже приподнял кепку. - Я от Кондратьича, так разрешите…
И, не задерживаясь больше, сам крючок маленькой дверцы откинул и вышел…
Что это? Точно он со мной сговорился! Я шагнула за ним, но только вижу спину. И он удаляется в переулке так быстро, даже ползет по мне неприятный холодок… Хоть он и племянник Кондратьича, племянник-дистрофик, так Кондратьич его назвал, все-таки нехорошо…
Он, наверно, пришел к Кондратьичу под вечер, как тогда. Разве не мог он уйти раньше? На рассвете надо уходить. И почему, когда он подходил к будке, я его шагов не слышала?
Шаги по асфальту слышны издалека. А он точно вырос в дверях будки.
А может быть, когда я слышала шаги, это шел он. Но только он не дошел до будки, а повернул на площадку. И на площадке я его не заметила. А потом с площадки он пошел в будку. Калитка так близко от будки, что шагов не услышишь. Раз шагнул, и все. Да, так может быть… Но зачем ему идти на площадку?.. Ах вот, лазейка ему тоже известна!.. Теперь лазейка заделана, и пришлось ему через будку идти… Очень на это похоже… Или опять я выдумываю…
- Что он тебе сказал? - вдруг говорит Лена.
Я повернулась. Лена еще здесь, а я думала, она уже ушла.
- Он сказал: «Я от Кондратьича»…
- И ты его пропустила! Пропустила…
- А что? - спросила я.
- Я его узнала сразу, - говорит она.
- Узнала?.. Ты его знаешь?
- Знаю…
- Кто же это? - спрашиваю я, и сердце сжимается. - Тот самый… гад?..
- Да, - сказала она.
Глава XIII. РЫБИЙ ЖИР
Пропустила… Кого пропустила?.. Со мной беда случилась, пожалуй, похуже, чем с Дусей… Но только с поста меня не снимут сейчас, буду стоять у дверей будки, как стояла, потому что еще об этом не знают.
Лена убежала в кочегарку. Но прошло немного времени, опять выбежала, чтобы сказать тихонько:
- Мне тебя жалко, прямо не могу… Но знаешь что, ты не расстраивайся. Оставь так, до другого случая. А сейчас молчи. Только молчи…
А ведь на самом деле, об этом могут и не узнать… Когда он проходил, было уже светло, и окон очень много, на будку смотрит административный корпус и все седьмое хирургическое отделение. Но окна до сих пор закрыты синими шторами. Вряд ли кто видел. Госпиталь еще спит…
И вот придет ко мне смена. Ровно в восемь, как всегда. И никто меня ни о чем не спросит… Да, мне стало как будто немножко легче. Даже захотелось пошагать. Ведь я люблю, поджидая смену, шагать от будки к воротам. От ворот к будке.
Я вышла на двор. И шагаю, шагаю… Шагаю все ровнее и ровнее. И если сейчас на меня со стороны кто-нибудь будет смотреть, не подумает, что с этим часовым случилосьдурное… Обойдется, наверняка обойдется. Но разве я могу это так оставить? У меня такое чувство, как будто мимо меня прошел тот, кого я хотела видеть давно.
Коридор вспоминается широкий, седьмого отделения. На седьмом хирургическом я сестрой работала. Были у меня три палаты. А в коридоре под окном стоял мой столик. Тут же шкаф с лекарствами… Да, рыбий жир.
В сорок первом году мы не могли раненых бойцов кормить хорошо. И, чтобы их поддержать, я раздавала им рыбий жир.
Он был красивый. Разолью, а он в рюмках как янтарь. И раненые бойцы не смотрели на него, как на противное лекарство. Наоборот, они перед обедом ждали, что я им принесу. От него им обед был сытнее.
Но рыбий жир тоже было невозможно подвезти. И быстро таяли запасы в нашей аптеке. Уже каждая ложка была рассчитана.
Аптека нам отпускала лекарство вечером. Получила я бутылочку. Только поставила ее на стол, потух на отделении свет.
Пока мы доставали фонари, снова засияли лампы под потолком коридора. Но бутылочка рыбьего жира с моего столика исчезла. Я оглядывалась - кто взял? У кого поднялась рука? Хотя бы заглянуть такому человеку в лицо.Всех, кто проходил по коридору, я рассматривала. Ноничего не узнала.
Пришло время раздавать рыбий жир. А мне раздавать нечего. Как мне было нехорошо!.. И я подумала, кто взял - все равно что враг.
Потух надолго электрический свет. Для фонаря не хватало горючего. Ночь надвигается. Мне надо дежурить. Остаюсь на седьмом хирургическом в темноте.
Вдруг начальник отделения мне приносит свечу. Ой, свечка!.. Маленькое желтое пламя среди тьмы. Как оно выручит! Загорится на моем столике, и уже по коридору можнобудет двигаться. Даже температурные кривые я смогу подвести. А когда мне будет нужно пойти в палату, я это пламя понесу с собой.
Я не успела зажечь свечку. Она с моего стола исчезла. Разве взял ее не враг?..