Гамаш почти что видел неизбежных всадников на холме над Хейзел, их кони фыркали, били копытом, стараясь вырваться из узды. Они знаменовали конец всему, что знала Хейзел, всему знакомому и предсказуемому. Эта владеющая собой женщина смело сдерживала мародерскую армию скорби, но скоро та прорвет оборону Хейзел и сломит ее, и все знакомое будет разрушено.
– Клара Морроу заезжала ко мне узнать, как я поживаю, и привезла еду. Она предупредила, что вы, вероятно, посетите меня.
– Я тоже мог бы принести еду. Извините.
Гамаш попытался снять куртку, не задев при этом Бовуара, прижавшегося к входной двери. Он ударился костяшками пальцев о платяной шкаф, и из книжного шкафа выпало несколько книг. Но в конечном счете снять куртку ему удалось.
– В этом нет необходимости, – сказала Хейзел, забирая у него куртку и пытаясь открыть платяной шкаф. – Я сказала Кларе, что у нас всего хватает. Правда, долго я с вами не смогу говорить. У бедняжки мадам Тюркотт на старости лет случился удар, и я должна отнести ей обед.
Они последовали за Хейзел в дом.
По столовой еле можно было протиснуться, и, когда они в конце концов добрались до гостиной, Гамаш чувствовал себя так, будто ему пришлось продираться через африканские джунгли. Он надеялся, что на какое-то время они сумеют разбить здесь лагерь. Если только удастся расчистить достаточное пространство.
В маленькой комнате стояли два дивана (в том числе самый большой из всех, какие доводилось видеть Гамашу), а также самые разные стулья и столы. Маленький кирпичный дом был набит, переполнен, заставлен и темен.
– Тут тесновато, – сказала Хейзел, когда они все уселись: Гамаш и Бовуар на громадном диване, а Хейзел на потертом старинном кресле напротив.
У ее ног стояла корзинка для рукоделия. Гамаш знал, что это ее кресло, хотя оно и не было лучшим в комнате. Лучшее оставалось пустым и стояло около камина. На столике под лампой лежала открытая книга.
Книга на французском, принадлежащая перу квебекского писателя, от которого Гамаш был в восторге.
Место Мадлен Фавро. Лучшее в комнате. Как было принято это решение? Она просто заняла его? Или Хейзел предложила ей это место? Была ли Мадлен бесцеремонной женщиной? Была ли Хейзел профессиональной жертвой?
Или просто они были добрыми друзьями, которые решали проблемы естественно и по-дружески и по очереди получали «лучшее».
– Не могу поверить, что ее нет, – сказала Хейзел, садясь так, словно у нее ноги подкосились.
Гамаш знал, что утрата именно так и действует. Ты теряешь не только близкого человека. Ты теряешь свое сердце, свои воспоминания, смех, мозг, даже собственные кости начинают тебе отказывать. Со временем все это возвращается, но уже в другом виде. Измененное.
– Вы давно знали мадам Фавро?
– Мне кажется, что всю жизнь. Мы познакомились в школе. У нас был общий классный руководитель в седьмом классе, и мы подружились. Я была застенчивой, но она по какой-то причине приняла меня. Жизнь моя стала легче.
– Почему?
– Потому что у меня появился друг, старший инспектор. Человеку и нужен-то всего один друг. И ваша жизнь меняется.
– У вас, вероятно, были друзья и прежде, мадам.
– Верно. Но таких, как Мадлен, не было. Когда она стала моим другом, произошло какое-то волшебство. Мир стал ярче. Вы меня понимаете?
– Понимаю, – кивнул Гамаш. – Снимается пелена.
Она благодарно кивнула ему. Он понял. Но теперь она чувствовала, как пелена медленно возвращается. Мадлен была мертва всего несколько часов, а тьма уже приближалась, а вместе с ней – пустота. Она занимала весь горизонт.
Одна умерла, другая осталась. Одна. Опять одна.
– Но вы ведь не всегда жили вместе?
– Нет, конечно. – Хейзел рассмеялась, удивив саму себя. Может быть, тьма была всего лишь угрозой. – После школы мы пошли каждая своим путем, но несколько лет назад снова встретились. Она прожила здесь почти пять лет.
– Мадам Фавро никогда не страдала избыточным весом?
Он уже привык к тому, что этот вопрос вызывает недоуменное выражение на лицах его собеседников.
– Мадлен? Нет, мне об этом неизвестно. После школы она набрала несколько фунтов, но ведь двадцать пять лет прошло. Это естественно. Однако толстой она никогда не была.
– Но вы много лет ее не видели.
– Это верно, – признала Хейзел.
– Почему мадам Фавро переехала сюда?
– Брак у нее сложился неудачно. Мы жили каждая своей жизнью, но вот решили жить вместе. Она в то время была в Монреале.
– Было трудно найти для нее место?
– Вы весьма дипломатично выражаетесь, старший инспектор. – Хейзел улыбнулась, и он понял, что она ему нравится. – Если бы она привезла с собой зубную щетку, у нас случилась бы катастрофа. К счастью, она ничего не привезла, кроме себя. И этого было достаточно.
Вот оно что. Просто, без принуждения, приватно. Любовь.
Хейзел закрыла глаза и снова улыбнулась, потом брови ее соединились.
В комнате вдруг повисло ощущение боли. Гамашу захотелось взять сцепленные пальцы Хейзел в свои. Любой другой старший офицер Квебекской полиции счел бы это не только слабостью, но и глупостью. Но Гамаш знал, что только такими способами и можно найти убийцу. Он слушал, что ему говорят, делал записи, собирал свидетельства, как и все его коллеги. Но он делал и кое-что еще.
Он собирал чувства. Собирал эмоции. Потому что убийство – дело глубоко человеческое. Его интересовало не то, что делали люди, а то, что они чувствовали, потому что именно в чувствах и кроется первопричина преступления. Некоторые чувства, прежде человеческие и естественные, вырождаются. Вырастают до невероятных размеров. Становятся горькими и мучительными, пожирают своего носителя. Человек практически перестает существовать.
Эмоция годами вызревает до этого состояния. Годы осторожного вынашивания, кормления, оправдания, забот, и наконец мы хороним ее. Живьем.
Но потом, в один не самый прекрасный день, что-то прорывается наружу, и оно ужасно.
И у него одна-единственная цель. Убить.
Арман Гамаш находил убийц, идя по следам дурнопахнущих эмоций.
Бовуар, сидевший рядом с ним, заерзал на диване. Не потому, подумал Гамаш, что он такой нетерпеливый. Пока еще нет. А потому, что диван словно вдруг зажил собственной жизнью и ощетинился тонкими иголочками.
Хейзел открыла глаза, посмотрела на Гамаша и слабо улыбнулась, видимо благодарная за то, что он не мешал ей.
Сверху до них донесся стук.
– Это моя дочь Софи. Приехала из университета.
– Кажется, вчера вечером она присутствовала на спиритическом сеансе, – сказал Гамаш.
– Это было глупо, глупо! – Хейзел ударила кулаком по подлокотнику кресла. – Я как чувствовала.
– Тогда почему же пошли?
– В первый раз я и сама не ходила, и Мадлен пыталась отговорить…
– В первый раз? – Бовуар выпрямился и почти забыл, что миллион маленьких иголочек впиваются ему в задницу.
– Да. А вы разве не знали?
Гамаша всегда удивляло и немного тревожило, что люди думают, будто полиция должна знать все и сразу.
– Расскажите нам об этом, пожалуйста.
– Был еще один сеанс в пятницу вечером. В Страстную пятницу. В бистро.
– И мадам Фавро на нем присутствовала?
– Вместе с кучей других людей. Ничего особенного не произошло, поэтому они решили попробовать еще раз. Теперь в том месте.
Гамаш спросил себя, намеренно ли Хейзел Смит не назвала старый дом Хадли, на манер актеров, которые называют «Макбета» «шотландской пьесой».
– А часто в Трех Соснах бывают спиритические сеансы? – спросил Гамаш.
– Это первый, насколько мне известно.
– Так почему два в один уик-энд?
– Это была вина той женщины.
Когда она сказала это, ее маска стала спадать, и Гамаш увидел то, что скрывалось под ней. Не печаль. Не утрата.
Гнев.
– Какой женщины, мадам? – спросил Гамаш, хотя и знал ответ.
Иголки все глубже и глубже вонзались в задницу Бовуара.
– Почему вы здесь? – спросила Хейзел. – Разве Мадлен убили?
– О ком вы говорите? О какой женщине? – твердым голосом повторил Гамаш.
– Об этой колдунье. О Жанне Шове.
«Все дороги ведут к ней, – подумал Гамаш. – Но где она?»
Глава пятнадцатая
Арман Гамаш открыл дверь в спальню Мадлен Фавро. Он знал, что ближе уже никогда не сможет подойти к этой женщине.
– Так Мадлен убили?
Эти слова догнали их еще раз наверху, у самой двери в спальню.
– Вы, вероятно, Софи, – сказал Бовуар, подходя к молодой женщине, которая и задала этот вопрос.
Волосы у нее были влажны после недавно принятого душа. Даже с расстояния в несколько шагов он ощутил запах свежего фруктового шампуня.
– Так Мадлен убили?
Эти слова догнали их еще раз наверху, у самой двери в спальню.
– Вы, вероятно, Софи, – сказал Бовуар, подходя к молодой женщине, которая и задала этот вопрос.
Волосы у нее были влажны после недавно принятого душа. Даже с расстояния в несколько шагов он ощутил запах свежего фруктового шампуня.
– И как вы только догадались?
Она широко улыбнулась, наклонила голову и протянула руку. Софи Смит была стройной девушкой, одетой в белый махровый халат. «Интересно, – подумал Бовуар, – знает ли эта молодая женщина, какое впечатление она производит?»
Он улыбнулся ей в ответ и решил, что, вероятно, она знает.
– Вы спрашивали об убийстве. – Бовуар напустил на себя задумчивый вид, словно серьезно рассматривал ее вопрос. – У вас много опасных мыслей?
Она рассмеялась, словно он сказал нечто крамольное и умное, и игриво толкнула его.
Гамаш проскользнул в комнату Мадлен, оставив Жана Ги Бовуара опробовать свое сомнительное обаяние.
В комнате слегка пахло парфюмерией, точнее, туалетной водой. Чем-то легким и изысканным. Здесь не было того сильного, головокружительного аромата молодых женщин, который Гамаш ощутил в коридоре.
Он внимательно осмотрел комнату. Она была маленькая и светлая даже при бледном солнце. На окне висели тонкие белые занавески, назначение которых состояло в том, чтобы отбрасывать легкую тень, а не преграждать дорогу свету. Комната была выкрашена свежей белой краской, а кровать застлана белым стеганым покрывалом. Кровать была двуспальная – Гамаш сомневался, что сюда можно втиснуть кровать бóльших размеров, – и медная. Это была хорошая антикварная вещь, и Гамаш не удержался, провел большой рукой по холодному металлу. На прикроватных тумбочках стояли лампы, на одной лежала стопка журналов и книг, на другой стоял будильник. Цифры показывали 16:19. Гамаш вытащил из кармана носовой платок и нажал кнопку будильника – циферблат замигал на семи часах утра.
В стенном шкафу висели платья, юбки и блузы. Большинство двенадцатого размера, один предмет – десятого. В верхнем ящике желтоватого соснового комода хранилось нижнее белье, чистое, но не сложенное. Тут же были бюстгальтеры и носки. В других ящиках лежали свитера и несколько футболок; было ясно, что Мадлен еще не перешла с зимней одежды на летнюю. И теперь уже не перейдет.
– Расскажите мне о прошлом вечере, – попросил Бовуар, прислонившись к стене.
– Что вы хотите узнать? – Софи тоже встала боком к стене приблизительно в футе от него.
Он чувствовал себя неловко – его личное пространство было нарушено. Но он знал, что сам на это напросился. И это было лучше дивана с колючками.
– Скажите, почему вы пошли на этот сеанс?
– Вы что, смеетесь? Проведите-ка три дня здесь, на краю света, с двумя старухами. Если бы они сказали, что мы будем купаться в кипящем масле, я бы тоже пошла.
Бовуар рассмеялся.
– Нет, вообще-то, я ждала приезда домой. Ну, вы знаете, постираться и всякое такое. К тому же мама готовит мою любимую еду. Но боже мой, два часа – и ты уже сыта по горло.
– А какая была Мадлен?
– В этот уик-энд или вообще?
– Вы увидели какую-то разницу?
– Когда она здесь только-только появилась, то, пожалуй, была довольно милой. Через полгода я уехала учиться в университет. Видела их только по праздникам и летом. Поначалу она мне нравилась.
– Поначалу?
– Она стала другой. – Софи повернулась и прислонилась к стене спиной, выставив вперед грудь и бедра и уставившись на голую стену напротив.
Бовуар хранил молчание. Ждал. Он ждал, что она скажет кое-что еще, и подозревал, что она хочет ему об этом сказать.
– На этот раз она была уже не так мила. Не знаю…
Она опустила голову, волосы упали вниз, и Бовуар больше не мог видеть ее лицо. Софи что-то пробормотала.
– Простите, не расслышал.
– Мне ее не жалко, – сказала Софи, поднеся сложенные руки ко рту. – Она воровала.
– Что? Драгоценности? Деньги?
– Нет-нет, ничего такого. Другое.
Бовуар вгляделся в волосы Софи, потом опустил взгляд на ее пальцы. Она сцепила их так, словно нуждалась в поддержке, которую ей никто не предлагал.
Гамаш взял книги с прикроватной тумбочки Мадлен. Английские и французские. Биографии, история Европы после Второй мировой войны и художественные произведения широко известного канадского автора. Эклектический вкус.
Он просунул длинную руку между пружинной сеткой и матрасом и принялся прощупывать это пространство. Из собственного опыта он знал: если у людей есть книги или журналы, существование которых они хотят скрыть от других, то прячут их именно там – под матрасом.
Следующий по популярности тайник предназначался не для того, чтобы прятать, – его использовали больше из соображений обычной приватности. Ящик прикроватной тумбочки. Открыв его, Гамаш обнаружил там книгу.
Почему Мадлен держала ее отдельно? Хотела сохранить владение ею в тайне? Книга казалась довольно безобидной.
На обложке красовалась фотография улыбающейся пожилой женщины в одежде из твида и в длинных роскошных ожерельях. В одной руке женщина красноречиво держала бокал с коктейлем. «Пол Хиберт. „Сара Бинкс“» – было написано на обложке. Гамаш раскрыл книжку и прочитал отрывок на выбор. Сел на кровать и прочитал еще страничку.
Пять минут спустя он все еще читал и улыбался. Временами громко смеялся. Потом виновато огляделся, закрыл книгу и сунул себе в карман.
Несколько минут спустя он завершил поиски, закончив их в шкафчике у двери. Там Мадлен держала несколько фотографий в рамочках. Он взял одну и увидел Хейзел с другой женщиной. Стройной, с очень короткими темными волосами и сверкающими карими глазами. Благодаря короткой стрижке большие глаза казались еще больше. Она улыбалась широкой улыбкой, в которой не было ни искусственности, ни личного интереса.
Их близость была естественной. Хейзел – спокойная и удовлетворенная, и другая женщина – вся сияющая.
Наконец-то Арман Гамаш увидел Мадлен Фавро.
– Печальный дом, – сказал Бовуар, глядя в зеркало заднего вида. – Как по-вашему, он был когда-нибудь счастливым?
– Я думаю, когда-то он был очень счастливым, – ответил Гамаш.
Бовуар передал шефу свой разговор с Софи. Гамаш выслушал его, потом посмотрел в окно и увидел только одинокий свет вдалеке. Они двинулись по ухабам в Монреаль, а на землю тем временем опустилась темнота.
– Какое у тебя сложилось впечатление? – спросил Гамаш.
– Я думаю, Мадлен Фавро вытеснила Софи из ее собственного дома. Может быть, не намеренно, но, вероятно, для нее здесь просто не хватало места. В доме почти нет пространства, чтобы двигаться, а с переездом сюда Мадлен и вообще жить стало невозможно.
– Кто-то должен был уйти, – сказал Гамаш.
– Софи.
Гамаш кивнул в темноту и подумал о любви столь всепоглощающей, что она сожрала и выплюнула собственную дочь Хейзел. Что должна чувствовать эта дочь?
– А вам что удалось узнать? – спросил Бовуар.
Гамаш описал комнату Мадлен.
– Но эфедру вы там не нашли?
– Ни следа. Ни в комнате, ни в ванной.
– И что вы думаете?
Гамаш взял телефон и набрал номер:
– Я думаю, Мадлен не сама принимала эфедру. Эту дозу дал ей кто-то другой.
– Дозу достаточную, чтобы она умерла?
– Чтобы ее убить.
Глава шестнадцатая
– Привет, папа, – раздался в трубке раздраженный голос Даниеля. – Где ее зайчик? Мы не можем провести семь часов в самолете без этого зайчика. И без гара.
– Вы когда уезжаете в аэропорт? – спросил Гамаш, взглянув на часы на приборной панели «вольво».
Двадцать минут шестого.
– Мы уже полчаса как должны были уехать. Но у Флоранс гар пропал.
Старший инспектор прекрасно понимал ситуацию. Желтую соску-пустышку, которая так полюбилась Флоранс, подарил внучке другой дед, папа Грегуар. Папа Грегуар заметил мимоходом, что она сосет пустышку так же, как он когда-то сосал сигару. Флоранс услышала, и соска превратилась в «гар». Самое ее драгоценное владение. Без гара ни о каком полете и речи не могло быть.
Гамаш пожалел, что не припрятал соску.
– Что, детка? – произнес Даниель не в трубку. – Слава богу! Папа, мы их нашли. Пора ехать. Обнимаю.
– И я тебя обнимаю, Даниель.
Даниель отключился.
– Отвезти вас в аэропорт? – спросил Бовуар.
Гамаш снова посмотрел на часы. Самолет улетал в семь тридцать. Через два часа.
– Нет, не надо. Слишком поздно. Merci.
Бовуар был рад, что предложил, но еще больше, что шеф отказался. В его груди расцвел маленький цветочек удовлетворения. Даниель, считай, улетел. И шеф снова полностью принадлежал ему.