– Какого мнения вы были о Мадлен Фавро?
Клара задумалась, собираясь с мыслями.
– Она мне нравилась. Очень. Впрочем, я ее толком не знала. Она недавно вступила в Общество женщин англиканского вероисповедания. Счастливица Хейзел.
– Это почему?
– Предполагалось, что в этом сентябре Габри уступит свой президентский пост Хейзел, но тут вмешалась Мадлен и сказала, что сама будет президентом.
– Это не огорчило Хейзел?
– Вы явно никогда не состояли в Обществе женщин-англиканок.
– Я не принадлежу к англиканской церкви.
– Это очень забавно. Мы проводим встречи и чаепития, а два раза в год – распродажи. Но организовать это чертовски трудно.
– Если это чертовски трудно, – улыбнулся Гамаш, – то за такое мог взяться только человек, на чьей душе смертный грех.
– Совершенно верно. Наше наказание – провести вечность в поисках волонтеров.
– Значит, Хейзел была рада избавиться от этого?
– Пребывала на седьмом небе. Не исключено, что именно для этого она и привела туда Мадлен. Они были хорошей командой, хотя так не похожи друг на друга.
– А почему?
– Понимаете, в обществе Мадлен вам всегда было хорошо. Она много смеялась и умела слушать. С ней хорошо было веселиться, но, если вы заболевали или оказывались в нужде, на помощь вам приходила Хейзел.
– По-вашему, Мадлен была неглубоким человеком?
Клара ответила не сразу:
– Мне кажется, Мадлен привыкла получать то, что ей нужно. Не потому, что она была корыстной, просто так оно всегда происходило.
– Вы знали, что у нее был рак?
– Да. Рак груди.
– Вам известно, выздоровела ли она?
– Мадлен? – Клара рассмеялась. – Да она была здоровее вас или меня. Находилась в прекрасной форме.
– Она совсем не изменилась за несколько последних недель или месяцев?
– Изменилась? Нет, я так не думаю. Она мне казалась такой же, как и прежде.
Гамаш кивнул и продолжил:
– Мы полагаем, что вещество, которое ее убило, было подмешано в ее еду во время обеда. Вы не видели или, может, не слышали чего-нибудь необычного?
– В этой компании? Все нормальное у них вызвало бы тревогу. Но вы говорите, что ее убил кто-то за нашим обедом? Дал ей эфедру?
Гамаш кивнул.
Клара задумалась, вспоминая тот вечер. Принесли еду, разогрели, приготовили, расставили. Люди расселись. Раздали разные блюда.
Нет, все казалось естественным и нормальным. Ужасная мысль: кто-то сидевший за тем же столом отравил Мадлен. Но нельзя сказать, что Клару это удивило. Если это было убийство, то совершил его кто-то из них.
– Мы все ели одни и те же кушанья, сами себе накладывали еду. Может быть, яд предназначался для кого-то другого?
– Нет, – сказал Гамаш. – Мы отправили остатки еды в лабораторию – ни на одном блюде эфедры не обнаружено. И потом, вы сами накладывали себе еду, верно? Чтобы быть уверенным, что эфедра достанется именно Мадлен, убийца должен был подсыпать это вещество именно ей. Прямо в еду на ее тарелке.
Клара кивнула. Она видела руку, видела действие, но не человека. Она стала вспоминать людей, присутствовавших за обедом. Месье Беливо? Хейзел и Софи? Одиль и Жиль? Да, Одиль убивала стихи, но явно больше ничто не пало ее жертвой.
Рут?
Питер всегда говорил, что Рут – единственный знакомый ему человек, способный на убийство. Не она ли совершила убийство? Но ее даже не было на том спиритическом сеансе. Правда, может, ей и не обязательно было присутствовать.
– А сам сеанс не мог сыграть какую-нибудь роль? – спросила она.
– Мы полагаем, что сеанс был одной из составляющих. Как и эфедра.
Клара на ходу отхлебнула остывший кофе.
– Вот чего я не могу понять: зачем кому-то понадобилось убивать Мадлен именно тем вечером?
– Что вы имеете в виду? – спросил Гамаш.
– Зачем давать ей эфедру в разгар обеда? Если убийце нужно было сделать это во время сеанса, то почему он не действовал вечером в пятницу?
Этот вопрос не давал покоя и Гамашу. Зачем ждать до воскресенья? Почему не убить ее в пятницу вечером?
– Возможно, попытка была, – сказал он. – Вечером в ту пятницу ничего странного не случилось?
– Ничего более странного, чем общение с покойниками? Нет, ничего такого я не помню.
– А с кем обедала Мадлен?
– С Хейзел, насколько я помню. Нет, постойте, Мадлен не ездила обедать домой. Она оставалась здесь.
– Обедала в бистро?
– Нет, с месье Беливо. – Клара бросила взгляд на его дом, большой нескладный дом, обшитый вагонкой и выходящий на деревенский луг. – Он мне нравится. Он почти всем нравится.
– Почти, но не всем?
– Вы ничего не пропускаете мимо ушей? – рассмеялась она.
– Если я чего-то не замечаю или упускаю из виду, то эти вещи скапливаются, растут и забирают чью-то жизнь. Поэтому я стараюсь ничего не пропускать, – с улыбкой сказал Гамаш.
– Пожалуй. Единственный человек, который не симпатизировал месье Беливо, – это Жиль Сандон. Но Жиль Сандон и сам по себе личность. Вы его знаете?
– Он вроде работает в лесу, да?
– Изготовляет удивительную мебель. Но я подозреваю, что есть причина, почему он предпочитает работать с деревьями, а не с людьми.
– А как к нему относится месье Беливо?
– Мне кажется, он даже не замечает неуважительного отношения. Он такой обходительный и добрый. И на сеанс пошел, только чтобы составить компанию Мад. Я видела – ему это не нравится. Наверное, из-за того, что у него жена умерла.
– И он боялся, что она вернется?
– Может быть, – рассмеялась Клара. – Они очень любили друг друга.
– Думаете, он ждал ее появления на сеансе?
– Появления Жинетт? Его покойной жены? Никто из нас ничего не ждал. По крайней мере, в тот первый раз, в бистро. Это все было для забавы. И тем не менее он расстроился. Сказал потом, что плохо спал той ночью.
– Но на следующем сеансе все было иначе, – заметил Гамаш.
– Глупо было туда идти.
Она шла спиной к старому дому Хадли, но чувствовала на себе его взгляд.
Гамаш повернулся, ощущая, как где-то внутри его рождается холодок и охватывает все его существо, встречаясь с холодным влажным воздухом на коже. Он ощущал угрозу со стороны этого сооружения на холме, которое замерло, выжидая подходящего момента, чтобы напасть на него. Да нет же, все не так. Старый дом Хадли не нападает в прыжке. Он подкрадывается. Медленно. Почти незаметно. И в одно прекрасное утро ты просыпаешься, поглощенный его отчаянием и печалью.
– Когда тем вечером мы поднимались на холм, произошло нечто странное, – сказала Клара. – Мы двинулись в путь тесной группкой, разговаривали, но по мере приближения к дому разговоры почти прекратились, каждый шел сам по себе. Я думаю, этот дом создает одиночество. Я шла почти последней. За мной только Мадлен.
– Месье Беливо не шел рядом с нею?
– Не шел, как это ни странно. Он разговаривал с Хейзел и Софи. Они с Софи какое-то время не виделись. По-видимому, они дружат, потому что Софи за обедом села рядом с ним. Одиль, которая шла впереди, остановилась, и я прошла мимо нее. Потом я услышала, как они разговаривают с Мадлен у меня за спиной.
– Это было необычно?
– Не то чтобы так уж неслыханно, но у них было мало общего. Я не помню точно, что было сказано, однако у меня создалось впечатление, что Одиль хотела подольститься к Мад. Говорила, какая она красивая, как ее все любят. Я хотела услышать больше, но не смогла.
– Что вы думаете об Одиль?
Клара рассмеялась, но тут же оборвала смех:
– Извините. Это было не очень хорошо. Но каждый раз, думая об Одиль, я вспоминаю ее стихи. Не могу понять, зачем она их пишет. Как по-вашему, она считает, что пишет хорошие стихи?
– Трудно сказать, – ответил Гамаш.
И Клара почувствовала, как страх змеей обвился вокруг ее сердца, снова проник в голову. Страх, что в искусстве она такая же пустышка, как Одиль. Что, если приедет Фортен и посмеется над ней? Он видел несколько ее работ, но, может, он был пьян или не в себе. Может, он видел работы Питера, а решил, что их написала Клара. Наверное, в этом все дело. Не могла ее работа понравиться великому Дени Фортену. Да и какая работа? Это несчастное незаконченное свидетельство ее никчемности?
– Одиль и Жиль давно вместе? – спросил Гамаш.
– Несколько лет. Они знают друг друга целую вечность, но сошлись только после его развода.
Клара замолчала.
– О чем вы задумались? – спросил Гамаш.
– Об Одиль. Вероятно, это нелегко.
– Что именно?
– У меня такое чувство, что она прикладывает массу усилий. Как какой-нибудь скалолаз, понимаете? Правда, не очень хороший. Цепляется изо всех сил и старается не показать, как ей страшно.
– Цепляется за что?
– За Жиля. Она стала писать стихи, только когда они сошлись. Я думаю, она хочет быть частью его мира. Мира творчества.
– Цепляется за что?
– За Жиля. Она стала писать стихи, только когда они сошлись. Я думаю, она хочет быть частью его мира. Мира творчества.
– А к какому миру принадлежит она?
– К рациональному миру. С фактами и цифрами. Она очень умело заправляет в магазине. Наладила там все ради него. Но похвал на сей счет слышать не желает. Она хочет слышать одно: что она великая поэтесса.
– Занятно, что она выбрала поэзию, тогда как рядом с ней живет одна из лучших поэтесс Канады, – сказал Гамаш, наблюдая за Рут, которая спускалась по ступенькам веранды, но внезапно остановилась, повернулась, наклонилась и снова выпрямилась.
– Я вышла замуж за одного из лучших художников Канады, – заметила Клара.
– Вы сравниваете себя с Одиль? – удивленно спросил Гамаш.
Клара не ответила.
– Клара, я видел ваши работы. – Гамаш остановился и посмотрел на нее, и, когда она заглянула в его темно-карие глаза, змея ослабила свои кольца, ее сердцу полегчало и мысли стали яснее. – Они блестящие. Страстные, открытые. Полные надежды, веры, сомнения. И страха.
– У меня много таких на продажу. Хотите какую-нибудь?
– Я теперь вполне кредитоспособен, спасибо. Но знаете что? – Он улыбнулся. – Все будет, как оно и должно быть, если мы будем стараться.
Рут стояла на газоне перед домом и смотрела вниз. Подойдя ближе, Клара и Гамаш увидели двух крохотных птичек.
– Доброе утро, – сказала Клара.
Рут подняла глаза и хмыкнула.
– Как поживают детки? – спросила Клара и тут увидела все сама.
Маленькая Роза покрякивала, чистила клювом перышки и выставляла себя напоказ. Лилия стояла неподвижно, смотрела перед собой, и вид у нее был испуганный, как у той крохотной птички в старом доме Хадли. Гамаш подумал, не родилась ли она в сорочке.
– Превосходно, – сказала Рут, словно подначивая их возразить ей.
– Мы сегодня приглашаем народ на обед. Хочешь прийти?
– Я так или иначе собиралась. У меня виски кончился. Вы там будете? – спросила она Гамаша.
Он кивнул в ответ.
– Хорошо. Вы похожи на греческую трагедию. Я могу сделать заметки и написать стихотворение. Ваша жизнь наконец-то обретет смысл.
– Вы меня успокоили, мадам, – слегка поклонился Гамаш.
Когда они продолжили прогулку, он сказал:
– Я бы попросил вас пригласить еще кое-кого. Жанну Шове.
Клара продолжала идти, глядя перед собой.
– Что-то не так? – спросил он.
– Она мне не нравится, пугает меня.
Гамашу очень редко доводилось слышать такие слова от Клары. Старый дом Хадли, нависший над ним, казалось, увеличился в размерах.
Глава тридцать четвертая
Агент Изабель Лакост устала слоняться по лаборатории. Ее заверили, что данные по отпечаткам пальцев готовы. Просто они куда-то затерялись.
Она уже встретилась с Франсуа Фавро, бывшим мужем Мадлен. Он был великолепен. Мужчина средних лет прямо с обложки модного журнала. Высокий, красивый, умный. Достаточно умный, чтобы откровенно отвечать на ее вопросы.
– Да, конечно, я слышал о ее смерти, но мы давно не виделись. И мне не хотелось лишний раз беспокоить Хейзел.
– Даже для того, чтобы выразить сочувствие?
Франсуа подвинул свою кофейную чашку на полдюйма влево. Лакост обратила внимание, что ногти у него неровно обкусаны. Беспокойство находит выход тем или иным способом.
– Я ужасно не люблю такие вещи. Никогда толком не знаю, что сказать. Вот посмотрите.
Он взял с письменного стола какие-то бумаги и протянул ей. На них было нацарапано:
«Сочувствую вашей утрате, она оставила большую…»
«Хейзел, я хочу…»
«Мадлен была чудесным человеком, ее потеря…»
И все в таком роде на трех страницах. Незаконченные предложения, недосказанное сочувствие.
– Почему бы вам просто не сказать ей, что вы чувствуете?
Он уставился на Лакост с таким видом, что она сразу вспомнила мужа. Так он показывал свое раздражение. Для нее чувствовать и выражать чувства словами было легко. Для него – невозможно.
– Что вы подумали, узнав о том, что ее убили?
Лакост знала, что если люди не могут говорить о чувствах, то они, по крайней мере, могут говорить о своих мыслях, которые нередко соприкасаются с чувствами. И определяются ими.
– Я подумал, кто мог это сделать. Кто ненавидел ее с такой силой.
– И что вы чувствуете по отношению к ней теперь? – спросила Лакост тихим рассудительным голосом. Вкрадчивым голосом.
– Не знаю.
– Это правда?
Молчание затянулось. Было видно, что эмоции одолевают его, он пытается сдержать их, пытается уцепиться за рациональную скалу своего разума. Но эта скала обвалилась, и он рухнул вместе с ней.
– Я люблю ее. Любил.
Он обхватил голову руками, вцепившись длинными тонкими пальцами в темные волосы.
– Почему вы развелись?
Франсуа потер лицо и посмотрел на агента Лакост затуманенным взглядом:
– Это была ее идея, но, думаю, я ее к этому подталкивал. Мне не хватало силы воли, чтобы сделать это самому.
– А почему вы хотели развода?
– Не мог больше это выносить. Поначалу все было замечательно. Она была такая красивая, сердечная, любящая. И успешная. За что бы она ни бралась, все у нее получалось. Она просто сияла. Это было все равно что жить рядом с солнцем.
– Оно ослепляет и обжигает, – сказала Лакост.
– Да. – Фавро явно испытал облегчение, услышав эти слова. – Находиться так близко к Мадлен было опасно.
– Вы действительно хотите знать, кто ее убил?
– Да, но…
Лакост ждала. Арман Гамаш научил ее терпению.
– Но я не думаю, что буду удивлен. Она не хотела обижать людей, но обижала. А если вас обидят очень уж сильно…
Необходимости заканчивать предложение не было.
По пути в Три Сосны Робер Лемье остановился перед кафе «Тим Хортон» в Кауансвилле, и теперь на столе для совещаний стоял ряд стаканчиков кофе и лежали пакетики с пышками.
– Вот это наш человек! – воскликнул Бовуар, увидев это, и хлопнул молодого полицейского по спине.
Лемье снискал еще большее расположение Бовуара, когда затопил древнюю чугунную плиту посредине комнаты.
Запахло картоном и кофе, сладкими пышками и сладким дымком.
Инспектор Бовуар объявил утреннее совещание открытым, как только появилась агент Николь, которая, как всегда, опоздала и была растрепана. Каждый выступил со своим докладом, а в заключение старший инспектор Гамаш пересказал им отчет коронера.
– Значит, у Мадлен Фавро было больное сердце, – сказал агент Лемье. – Убийца, вероятно, знал об этом.
– Не исключено. Коронер говорит, что тут сложилось три обстоятельства. – Бовуар подошел к подставке, на которой стояли листы бумаги большого формата. Он взмахнул фломастером, словно волшебной палочкой, и стал писать, озвучивая написанное: – Первое: очень большая доза эфедры. Второе: испуг во время спиритического сеанса. И третье: больное сердце.
– Почему ее не убили во время сеанса в пятницу? – спросила Николь. – Все эти три фактора присутствовали и тогда. Или по меньшей мере два из трех.
– Вот это-то я и пытался понять, – сказал Гамаш. Перед этим он молчал и слушал, попивая кофе. Пальцы у него были немного липкие от пышки с шоколадной глазурью. Он вытер их маленькой бумажной салфеткой и подался вперед. – Возможно, сеанс в Страстную пятницу был генеральной репетицией? Или прелюдией? Возможно, Мадлен сказала или сделала что-то, что привело к ее смерти два дня спустя? Связаны ли эти сеансы между собой?
– Если не связаны, то что-то уж слишком много совпадений, – заметил Лемье.
– Бога ради, – сказала Николь. – Не пытайся подхалимничать перед ним. – Она махнула рукой в сторону Гамаша.
Лемье промолчал. Он-то как раз и получил инструкции подхалимничать. Он умел делать это лучше всего и делал, как ему представлялось, очень тонко, но сейчас эта сучка поймала его на подхалимаже во время утреннего совещания. Его личина разумности и долготерпения рушилась под насмешкой Николь. Он презирал ее, и, если бы не его более важная цель, он бы ответил ей как надо.
– Слушайте, – продолжила Николь, игнорируя Лемье, – это же так очевидно. Вопрос не в том, чем они похожи, а в том, чем не похожи. Какие были различия между двумя этими сеансами?
Довольная собой, она откинулась на спинку стула.
Странно, но никто не вскочил с места, чтобы поздравить ее. Молчание затягивалось. Наконец старший инспектор Гамаш медленно встал и подошел к Бовуару:
– Позвольте?
Он взял фломастер и написал на листе бумаги: «В чем различие между двумя сеансами?»
Николь победоносно ухмыльнулась, а Лемье кивнул, но при этом судорожно сцепил руки под столом.