Бребёф покачал головой:
– Глупый ты человек.
– Высокомерный, упрямый, самоуверенный, – согласился Гамаш и направился к двери.
– Можешь забирать свою Николь, – сказал Бребёф, повернувшись спиной к Гамашу и глядя в окно.
– Merci[27].
Гамаш закрыл дверь и направился в свой кабинет – ему нужно было сделать несколько звонков.
Оставшись один, суперинтендант Бребёф снял телефонную трубку и тоже позвонил:
– Говорит суперинтендант Бребёф. Тебе сейчас позвонят из кабинета старшего инспектора Гамаша. Нет, он ничего не подозревает. Он считает, что проблема в Николь.
Бребёф несколько раз глубоко вздохнул. Он дошел до такого состояния, когда при одном только виде Армана Гамаша у него появлялся рвотный рефлекс.
Инспектор Жан Ги Бовуар вел «вольво» по мосту Шамплена через реку Святого Лаврентия к шоссе, ведущему в Восточные кантоны – на юг, к американской границе. Когда около года назад предыдущий «вольво» Гамаша приказал долго жить, Бовуар предложил шефу купить «эм-джи», но шеф по какой-то причине решил, что Бовуар шутит.
– Так что там случилось?
– В Трех Соснах вчера вечером женщина умерла от испуга, – сказал Гамаш, поглядывая на сельский пейзаж.
– Sacré[28]. Так что же мы ищем? Призрака?
– Ты ближе к истине, чем можешь себе представить. Это произошло во время спиритического сеанса. В старом доме Хадли.
Гамаш повернул голову и посмотрел на худое красивое лицо своего молодого инспектора. Оно вытянулось еще больше, губы сжались и побелели.
– Вот проклятое место, – сказал наконец Бовуар. – Кто-то должен разрушить этот дом.
– Ты думаешь, в этом виноват дом?
– А вы разве так не думаете?
Для Бовуара это было странным признанием. Обычно такой рациональный и опирающийся только на факты, он не верил во всякие невидимые вещи вроде эмоций. Он был идеальным дополнением своего босса, который, по мнению Бовуара, слишком много времени тратил на то, чтобы копаться в мозгах и сердцах людей. Там обычно царил хаос, а Бовуар в этом плохо ориентировался.
Но если где-то в мире и сконцентрировалось зло, так это в старом доме Хадли. Бовуар вздрогнул всем своим сильным телом, ему внезапно стало не по себе. Он посмотрел на босса. Гамаш задумчиво разглядывал его. Их глаза встретились – спокойные темно-карие глаза Гамаша с почти серыми Бовуара.
– И кто же жертва?
Глава одиннадцатая
Дорога от автострады до Трех Сосен была необыкновенно живописной и предательской. Машину трясло, подбрасывало на ухабах, кидало от одной выбоины к другой, и вскоре Бовуар и Гамаш стали чувствовать себя как яичница-болтунья.
– Осторожнее! – Гамаш показал на здоровенную яму в грунтовой дороге.
Пытаясь избежать этой ямы, Бовуар попал в еще бóльшую, после чего почти новый «вольво» прошелся по участку с глубокими рытвинами, словно по стиральной доске.
– Еще какие советы будут? – прорычал Бовуар, впившись глазами в дорогу.
– Я собираюсь через каждые несколько секунд кричать «осторожно!», – сказал Гамаш. – Осторожно!
И конечно, перед ними разверзся кратер, оставленный астероидом.
– Черт! – Бовуар резко крутанул руль. – Дом словно не хочет, чтобы мы до него добрались.
– И приказал дорогам не пропускать нас? – Даже Гамаш, всегда готовый побеседовать на экзистенциальные темы, решил, что это довольно удивительно. – Может быть, это последствия весенней оттепели?
– Вполне возможно. Осторожнее!
Они въехали в яму и дернулись вперед. Кренясь, закладывая виражи и бранясь, они медленно продвигались вперед, все глубже и глубже в лес. Грунтовая дорога петляла между сосновыми и кленовыми лесами, вдоль долин, поднималась по склонам невысоких гор. Они проезжали мимо речушек, набухших в весеннее половодье, мимо серых озер, которые совсем недавно расстались с зимним льдом.
Наконец они добрались до места.
Гамаш увидел впереди знакомый и странным образом успокаивающий вид машин криминалистов у обочины дороги. Старый дом Хадли пока оставался вне поля зрения.
Бовуар притормозил у заброшенной мельницы напротив дома. Гамаш открыл дверцу и почувствовал такой сладкий аромат, что закрыл глаза и замер.
Глубоко вдохнув, он сразу же понял, что это за запах. Свежая сосна. Молодые почки с новым, сильным запахом. Он надел резиновые сапоги, плащ поверх пиджака, на голову – твидовую шляпу. По-прежнему не глядя на старый дом Хадли, он направился к бровке холма.
Бовуар натянул свою кожаную итальянскую куртку на шерстяную водолазку и, проверив результаты в зеркале, обратил внимание, что он стройнее, чем представлял себе. Порадовавшись этому несколько мгновений, он догнал Гамаша, и вскоре они остановились плечом к плечу, озирая долину.
Это был любимый пейзаж Армана Гамаша. Вдали величественно поднимались горы, нависая друг над другом; их склоны были покрыты дымкой зеленоватых почек. Теперь Гамаш чувствовал запах не только сосен, но и самой земли. И другие благоухания доходили до его ноздрей. Терпкий густой аромат сухих осенних листьев, запах дымка из труб лежащей внизу деревни… и чего-то еще. Он поднял голову и снова сделал глубокий вдох, нарочито медленно. Оттуда, снизу, поднимались более ярко выраженные, хотя и едва ощутимые здесь ароматы первых весенних цветов. Самых молодых и самых смелых. Гамаш вспомнил о простой, но достойной церкви с ее шпилем. Он не раз бывал в церкви Святого Томаса и знал, что в это прекрасное утро свет льется через витражное стекло на сверкающие скамьи и деревянный пол. На витраже был изображен не Христос, не святые, прожившие прекрасную жизнь и принявшие мученическую смерть, а трое молодых людей, не вернувшиеся с Великой войны. Два – в профиль, они шли вперед, чеканя шаг. А один смотрел прямо на прихожан. В его взгляде не было ни обвинения, ни печали, ни страха. Он смотрел с огромной любовью, словно говоря: примите этот дар от меня. Воспользуйтесь им хорошо.
Ниже были начертаны имена погибших. И еще одна строка:
«Они были нашими детьми».
Стоя на вершине холма, глядя на прекраснейшую, милейшую деревеньку, какую ему доводилось видеть, и ощущая запах отважных молодых цветов, Гамаш спрашивал себя: неужели отважна только молодость, а старики становятся опасливыми и трусливыми?
Неужели и он стал таким? Он определенно боялся войти в это чудовище, дыхание которого чувствовал на своей шее. Или это было дыхание Бовуара? Но Гамаш знал, что боится чего-то еще.
Арно… Черт бы подрал этого Арно! Бог знает, на что способен этот человек, даже находясь за тюремной решеткой. В особенности если туда его упрятал Гамаш.
Но и эти мрачные мысли исчезли, как только перед ним открылся этот вид. Как можно бояться чего-то, когда перед тобой такая красота?
В этой долине и приютилась деревня Три Сосны. Из труб поднимался дымок, на кленах, вишнях и яблонях завязались почки, а некоторые деревья были уже в цвету. По деревне перемещались люди. Кто-то работал в саду, кто-то развешивал на веревках стираное белье, кто-то подметал широкие красивые веранды. Весенняя уборка. Жители пересекали деревенский луг с полотняными мешками, в которых лежали длинные французские батоны и другие товары – Гамаш легко мог предположить, что это сыры местного производства и паштеты, свежие яйца с ферм и душистые кофейные бобы из магазина.
Он посмотрел на часы. Почти полдень.
Гамаш не впервые проводил расследование в Трех Соснах, и каждый раз он все больше прикипал к этому месту. Это было довольно сильное чувство. В конечном счете самое главное для человека – быть там, где тебе хорошо.
Ему хотелось пройти по осклизлой обочине, пересечь луг и открыть дверь бистро Оливье. Там он сможет согреть руки у камина, заказать лакричные трубочки и чинзано. А еще – густой гороховый суп. Он сможет почитать старые номера «Таймс литерари саплмент», поговорить с Оливье и Габри о погоде.
Как так получилось, что самое его любимое место на земле располагалось совсем рядом с самым ненавистным?
– Что это? – Жан Ги Бовуар прикоснулся к руке Гамаша. – Вы слышите?
Гамаш прислушался. Он услышал пение птиц. Шуршание ветерка в сухих листьях на земле. И что-то еще.
Рокот. Не больше. Приглушенное ворчание. Неужели у них за спиной ожил старый дом Хадли? Зарычал, заурчал?
Оторвав глаза от спокойной, степенной деревни, Гамаш медленно повернулся, и его взгляд упал на дом.
Дом тоже взирал на него, холодно, с вызовом.
– Это река, сэр, – сказал Бовуар, смущенно улыбнувшись. – Белла-Белла. Весеннее половодье. Ничего больше.
Старший инспектор пристально посмотрел на дом. Наконец он моргнул и, повернувшись к Бовуару, слабо улыбнулся:
– Ты уверен, что это не дом ворчит?
– Это река, сэр, – сказал Бовуар, смущенно улыбнувшись. – Белла-Белла. Весеннее половодье. Ничего больше.
Старший инспектор пристально посмотрел на дом. Наконец он моргнул и, повернувшись к Бовуару, слабо улыбнулся:
– Ты уверен, что это не дом ворчит?
– Абсолютно.
– Я тебе верю.
Гамаш рассмеялся, дотронулся до плеча Бовуара своей большой рукой, затем двинулся к старому дому Хадли.
Подходя все ближе, он с удивлением увидел, что краска шелушится, а окна разбиты. Объявление «Продается» упало на землю, на крыше не хватало черепицы, даже из трубы выпало несколько кирпичей. Дом словно распадался сам по себе.
«Прекрати это», – сказал он себе.
– Что прекратить? – спросил Бовуар, бросившийся догонять шефа, чей широкий шаг ускорялся по мере приближения к дому.
– Я что, произнес это вслух? – Гамаш внезапно остановился. – Жан Ги… – начал он и замолчал, не зная, что сказать дальше.
Бовуар ждал, и почтительное выражение на его красивом лице сменилось недоуменным.
«Что я хочу ему сказать? Чтобы он был осторожен? Чтобы учитывал, что многие вещи на самом деле не такие, какими кажутся? И дом Хадли, и это дело, и даже его бригада следователей?»
Ему хотелось увести этого молодого человека от дома. От расследования. От него самого, Армана Гамаша. Как можно дальше.
Вещи не такие, какими кажутся. Мир изменяется, реформируется. Все, что он принимал как данность, как факт, реальный и неоспоримый, перестало быть таковым.
Будь он проклят, если когда-либо согласится с этим. Или позволит кому-нибудь из своих близких погрязнуть в этом.
– Дом разваливается на части, – сказал Гамаш. – Будь осторожен.
Бовуар кивнул:
– И вы тоже.
Оказавшись внутри, Гамаш удивился, каким земным оказалось это место. Ни малейшего ощущения зла. Если у него и возникло какое-то чувство, то лишь печаль.
– Сюда, шеф, – позвала агент Изабель Лакост, перегнувшись через перила темного дерева, так что ее каштановые волосы свесились вниз. – Она умерла в этой комнате.
Лакост показала себе за спину и исчезла.
– Joyeuses Pâques[29], – сказала она минуту спустя, когда Гамаш поднялся по лестнице и вошел в комнату.
Агент Лакост была одета в удобную и стильную одежду, какую носят большинство квебекцев. Ей было под тридцать, она имела двух детей, но работала в полную силу. Хорошо одевалась и была абсолютно довольна своей жизнью.
Гамаш оглядел комнату. Роскошная кровать на четырех столбиках у одной из стен. Камин с тяжелой викторианской полкой по другую сторону спальни. На деревянном полу – громадный индейский ковер в темно-синих и алых тонах. Обои с изящным рисунком. Лампы на полу и на столе украшены кисточками. На трюмо лампа, искусно повязанная цветастым шарфом.
Он словно вернулся назад на сто лет. Вот только круг стульев посреди комнаты говорил о сегодняшнем дне. Гамаш пересчитал их. Десять. Три опрокинуты.
– Осторожнее, мы еще не закончили, – предупредила Лакост, увидев, что Гамаш направился к стульям.
– Это что? – Бовуар показал на ковер, где было рассыпано что-то похожее на кристаллики льда.
– Мы думаем, это соль. Поначалу мы решили, что это метамфетамин или кокаин, но это поваренная соль.
– Зачем посыпать солью ковер? – удивился Бовуар.
– Наверное, чтобы очистить помещение, – таким был ее неожиданный ответ.
– Что-то я не понимаю, – сказал Гамаш.
– Тут ведь проводился спиритический сеанс, верно?
– Да, я слышал об этом, – подтвердил Гамаш.
– Ну и что? – спросил Бовуар. – При чем тут соль?
– Сейчас объясню. – Лакост улыбнулась. – Есть много способов провести спиритический сеанс, но только один способ включает в себя соль, рассыпанную по кругу, и четыре свечи.
Она показала на свечи, стоящие на ковре внутри кольца. Гамаш их прежде не заметил. Одна из свечей упала, и когда Гамаш наклонился, то увидел на ковре расплавленный воск.
– Они расположены по сторонам света, – продолжила Лакост. – То есть на севере, юге, востоке и западе.
– Я знаю, что такое стороны света, – фыркнул Бовуар.
Ему все это очень не нравилось.
– Ты говоришь, что есть только один способ проводить сеанс с применением свечей и соли, – сказал Гамаш спокойным голосом, вперившись в Лакост проницательным взглядом.
– Это способ, которым пользуется неоязыческая религия вика, – сказала Лакост. – Колдовство.
Глава двенадцатая
Мадлен Фавро испугалась до смерти в прямом смысле.
Клара была уверена, что ее убил старый дом Хадли. И вот сейчас Клара Морроу стояла перед ним и предъявляла ему обвинения. Люси на поводке металась взад-вперед, стремясь поскорее оставить это место. Как и Клара. Но Клара чувствовала, что обязана сделать это для Мадлен. Нагнать страху на этот дом. Дать ему понять, что она все знает.
Что-то пробудилось вчера вечером. Что-то нашло их маленький тесный кружок друзей, которые занялись чем-то безрассудным, глупым, не соответствующим их возрасту. Только и всего. Никто не должен был умирать. И никто не умер бы, проводи они спиритический сеанс в любом другом месте. Никто ведь не умер в бистро.
Что-то в этом нелепом месте было вызвано к жизни, прошло по коридору в старую спальню, затянутую паутиной, и забрало жизнь Мадлен.
Всю оставшуюся жизнь Клара будет помнить случившееся. Пронзительные крики, визг. Они раздавались отовсюду. Потом удар. Пламя одной из свечей затрепетало. Люди повскакали с мест, чтобы помочь или броситься прочь. Включились лучи фонариков, бешено заплясали по стенам… и замерли. Все они направились на одно – на лицо. Даже в ярком и теплом солнечном свете дня Клара чувствовала, как сжимается петля страха – словно плащ, который невозможно сбросить с плеч.
«Не смотри!» – услышала Клара голос Хейзел, предположительно обращенный к Софи.
«Non!» – вскрикнул месье Беливо.
Глаза Мадлен были широко раскрыты, вытаращены так, будто собирались вылезти из глазниц. Губы растянуты, рот распахнут, замер в крике. Клара схватила Мадлен за руки, чтобы успокоить ее, и поняла, что уже слишком поздно: пальцы скрючились и превратились в когти. Клара подняла голову и увидела движения за пределами их круга. И услышала кое-что.
Порхание крыл.
– Bonjour, – сказал Арман Гамаш, выходя из дома.
Клара вздрогнула, возвращаясь к реалиям дня. Она узнала этого крупного элегантного человека, который направлялся прямо к ней.
– Вы не больны? – спросил он, видя, в каком она состоянии.
– Нет. – Ее губы растянулись в полуулыбку. – Вот увидела вас – и сразу стало лучше.
Но выглядеть лучше она не стала. Напротив, по ее щекам потекли слезы, и Гамаш подумал, что эти слезы далеко не первые. Он тихо стоял рядом с ней, не пытаясь ее успокоить – позволяя выплакать печаль.
– Вчера вечером вы были здесь.
Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение. Гамаш читал протокол и видел имя Клары Морроу. И даже предполагал допросить ее первой. Он ценил ее мнение, знал, что у нее цепкий к деталям – как видимым, так и невидимым – глаз. Старший инспектор знал, что должен включить ее, вместе со всеми остальными присутствовавшими на спиритическом сеансе, в список подозреваемых, но не сделал этого. Он считал ее ценнейшим свидетелем. Клара отерла рукавом куртки лицо. Арман Гамаш, увидев результат, вытащил платок и протянул ей. Она надеялась, что выплакала уже почти все, но слезы текли, как полноводная весной речушка Белла-Белла. Паводок печали.
Питер предыдущим вечером вел себя великолепно. Он помчался в больницу, ни разу не сказав ей «я же тебе говорил». Впрочем, она сама не раз повторяла себе эти слова, сквозь рыдания рассказывая ему о случившемся.
Потом они отвезли домой Мирну и Габри. Предложили ошеломленной, потрясенной Хейзел и до странности спокойной Софи удобные комнаты в своем доме. Уж не от скорби ли она онемела? Нет, скорее, такое поведение давало Софи преимущество: все, как обычно, не знали, что она чувствует на самом деле.
Предложение было отвергнуто. Даже теперь Клара не могла себе представить, как это было ужасно для Хейзел – вернуться домой в одиночестве. Нет, конечно, вместе с Софи, но на самом деле – в одиночестве.
– Она была вашим другом?
Они развернулись и пошли к деревне.
– Да, она со всеми дружила.
Гамаш молча шагал рядом с Кларой, сцепив руки за спиной и храня на лице задумчивое выражение.
– О чем вы думаете? – спросила она, а спустя несколько секунд сама ответила на свой вопрос: – Вы думаете, что ее убили?
Они снова остановились. Клара не могла идти и одновременно мучиться этой мыслью. Эта мысль вообще была ей невыносима. Она повернулась и уставилась на Гамаша. Неужели до нее так медленно доходит? Разумеется, Гамаш именно так и должен думать. Если это было не убийство, то зачем главе отдела по расследованию убийств приезжать сюда?