– Откладывать не буду. Сейчас пообедаю и двину.
– Я с тобой, – решил Савин, – а то опять втюхаешься в историю, вытаскивай потом тебя.
– Это когда такое было-то?
– Было-было, – усмехнулся друг, – так что вместе пойдем.
Родители были дома. Порадовал их своими успехами и я быстро пообедав, выскочил во двор. Олег уже ждал меня, мерял шагами ширину дороги у крыльца.
До четвертого дома топать далековато. Он находился на самом краю микрорайона, и идти к нему пришлось постоянно в гору, хоть и очень пологую. Пройдя мимо школы, Савин пошутил:
– Какое-то восхождение к Вершине.
Через пятнадцать минут мы подошли к четвертому дому. Эта пятиэтажка была восьмиподъездная, в отличие от остальных домов в микрорайоне. Из какого-то окна, в районе третьего этажа, слышалась отборная брань.
– Во загибает, – прислушался Олег, – и где тут Вершину искать?
– И спросить не у кого, – оглянулся я.
Напротив дома кроме играющих детей никого не было. Поймав пробегающего мимо мелкого мальчишку, спросили:
– Вершинина знаешь?
– Знаю, – кивнул тот важно.
– А где живет?
Пацан показал на третий этаж, с которого неслись звуки матерного скандала.
– Вон его окна. – И вывернувшись из рук, ускакал к песочнице.
– М-да, – пробормотал Олег, – можно было догадаться…
Во всех домах нашего микрорайона планировка была однотипная, поэтому определить номер квартиры труда не составило.
– Здесь меня подожди, – сказал я Савину, – чего вдвоём туда переться?
– Угу, – кивнул Олег и сел на лавку.
В подъезде невыносимо пахло краской. Советская химия – самая вонючая химия в мире! Стараясь не касаться стен и перил, и дышать через раз, поднялся на третий этаж. Нужная дверь была жутко обшарпанной и выглядела дико среди других, аккуратно оббитых дерматином. В районе замка множественные трещины и вмятины, как будто дверь много раз отжимали топором или монтировкой. Звонок отсутствовал, точней, вместо него торчали только провода. Постучался. Подождал немного, слушая доносившийся через дверь скандал. Этажом ниже громко хлопнули дверью, и двое быстро сбежали по лестнице. Я ещё раз постучал, затем повторил, но сильней. Оглохли, что ли, они там от своего мата?
Только я собрался в последний раз долбануть по двери, как она сама распахнулась. Из квартиры на меня пахнуло жуткой смесью курева, потных тел и перегара, отчего я отшатнулся на шаг назад. Запах краски показался мне гораздо приятней. Кто-то в глубине комнат продолжал выстраивать матерные рулады.
Во, даёт! – подумал, слушая как в матерную композицию вплетаются словечки из «фени». А внутри-то какой бардак! М-да, тут уборки давно не проводили. Вдоль стены стояли разнокалиберные бутылки. Это сколько они выпили-то! Мне даже стало немного жаль Вершину. Попал парень под закон яблока, и не того, что на Ньютона свалилось, а того, что рядом с деревом упало. С такими родителями дорога жизни определяется автоматически.
Из-за двери, держась за ручку, вышла женщина в халате с растрепанными волосами. Она, пьяно покачиваясь, смотрела на меня, щуря то один, то второй глаз. Видно, в глазах троилось, и женщина пыталась сосчитать количество визитеров. Наконец она вперила в меня правый глаз и спросила хрипло:
– Чё надо?
– Игорь… дома? – через кашель выговорил я. Ну и дурман тут. У самого скоро в глазах троиться начнёт.
– Нет его, шляется где-то. – Женщина скривилась и покачала головой. – А где, не знаю.
Дверь захлопнулась, обдав напоследок жуткой вонью. И как они не угорят там? Я быстро сбежал вниз, хотелось вдохнуть свежего воздуха, а то голова уже кружиться начала. На площадке первого этажа услышал какую-то возню, доносившуюся с улицы. Выскочив из подъезда, обнаружил, что три пацана окружили Савина и молотят его куда попало.
– Ё-п!
С ходу пробил кулаком ближнему, чуть выше поясницы. Второму, самому высокому, ударил в бок, сильно, не жалея. Терпеть ненавижу – когда всей толпой на одного. Теперь вон на асфальте от боли корячатся. Последнего пацана перехватил за руку и, загнув болевым, посадил на асфальт рядом с остальными. Сидят, морщатся и зубами от боли скрипят. Белобрысый, что получил удар в поясницу, попытался приподняться и получил хлесткий удар в лоб.
– Сидеть! – рявкнул я всей троице и спросил у Савина:
– Что за сыр-бор?
– Да вот, понимаешь, – ответил Олег, потирая челюсть, – сижу я на лавке, тебя жду, тут выходят двое из подъезда и сразу плюют в меня.
– Не понял… как это плюют?
– А вот так, подошли и плюнули. – И Олег показал как – зычно харкнув в сторону, затем рассказал, как было дальше – после того, как оба плюнули, Савин зарядил одному по челюсти, а второму в грудь. Тут кто-то сзади налетел, сильно по спине ударив…
– Ладно, – прерываю Савина, – сейчас разберемся.
Присел и схватил одного из «верблюдов», самого высокого, по-особому – большим пальцем за подбородок, а средним под глазом. Другой пацан, что сидел рядом, попытался встать. Дал ему кулаком в лоб, отправляя в легкий нокдаун. Савин стоял рядом и контролировал третьего, не давая тому подняться.
– Чего на пацана плевали? – спросил я белобрысого и потянул его на себя. «Верблюд» справа опять попытался встать, я хлопнул его ладонью по щеке, возвращая обратно, и рявкнул белобрысому:
– Говори! Глаз вырву! – и чуть сжал пальцы, отчего тот всхлипнул.
– Это поганая лавка, – заканючил белобрысый, – кто на неё сядет, на того плюют…
– Ух ты! – изумился Савин. – Это кто такое выдумал?
Уж не знаю, почему эту лавку признали запретной. Что на ней такого произошло, чтобы в любого, севшего на неё, все местные пацаны плевали. Но я понял – кто это придумал. Естественно, Вершина. Порядки тут наводит, аналогично зоновским, что от отца узнал.
Существует в зоне такая каста – опущенные, их ещё «петухами» называют. Низший слой зоновского общества. Все их вещи, предметы обихода обозначены особыми метками, чтобы другие не опоганились. Опущенные сидят, спят и едят в отведенном им месте. Не дай бог какому-нибудь зеку, даже по незнанию, коснуться любой вещи «петуха», то автоматически он будет считаться опущенным, и никого подробности не волнуют – случайно коснулся, не случайно…
Меня взяла злость на эту уголовную действительность, на Вершину, устроившего это тут, на этих идиотов, следовавших этому дебильному решению. Захотелось избить придурков. Скрипнул от злости зубами, и белобрысый опять дернулся, но из такого захвата не вывернуться. Подтянул его ещё ближе и зашипел прямо в лицо:
– А если твоя мама сюда сядет, то ты в неё тоже плюнешь? Чего молчишь, урод? – и опять рявкнул остальным:
– Сидеть! Верблюды хреновы!
Савин легко стукнул полбу крайнего, усаживая обратно.
– Прекратите хулиганить! – заверещали из окна первого этажа. – Сейчас милицию вызову!
Обернулся и увидел, что из окна первого этажа смотрит женщина с волосами, накрученными на крупные бигуди.
– Вызывайте, – отвечаю этой бугристой голове. – Чего же молчали, когда тут трое одного метелили, а?
Голова скрылась, а я спросил у Олега:
– Ты их знаешь?
– Этот из восьмого «б», – показал он на белобрысого, – а эти из седьмого «д». Как звать – не знаю.
– Кто из них в тебя плюнул?
– Эти двое, а этот только бил, – Савин показал на сидящего перед собой, затем ткнул пальцем в белобрысого, – но вот этот первый харкнул.
Посмотрел высокому в глаза, тот сразу тихо заскулил, предчувствуя будущую экзекуцию. Поздно, голубчик, раньше думать надо было. Усмехнулся пришедшей мысли…
– Ну и что с ними делать, а? – спросил Олега, напустив металла в голос.
– А по рожам надавать…
– Нет, – перебиваю, – мы поступим по-другому…
Ухватил сразу двоих пацанов за их верхние губы и потянул вверх. Олег сразу сообразил, что я задумал, и тоже схватил третьего за губу. Они приглушенно завопили, но противиться боли не могли, встали, как миленькие. Развернув «верблюдов», мы усадили их, почти одновременно, на «поганую» лавку.
– Вот, – удовлетворенно сказал я, – теперь плюйте друг на друга, пока слюна не кончится.
Как только мы пацанов отпустили, они вскочили с лавки как с раскаленной сковороды, и бежать…
Но я перехватил белобрысого за руку и загнул болевым.
– Погоди, вопрос есть, – сказал я ему, – где тусуется Вершина?
– Обычно в скверике у беседки, – заскулил высокий, – отпусти, больно.
– Потерпишь. Так обычно, или где-то ещё? – и я прижал кисть сильней.
– Ай… ещё он в будке бывает. Ай!
– Что за будка? Где именно?
– Старая будка, рядом с домом отдыха. Да отпусти же, больно…
– Я знаю где, – сказал Савин. – Пойдем, Серег, отпусти этого верблюда́.
Я отпустил белобрысого, наградив его напоследок пинком под зад.
Длинный «верблюд» отбежал подальше и что-то грозно заорал, но мне было плевать на его пустые угрозы. Ничего он мне не сделает, только и будет издалека воздух от большой обиды сотрясать.
Микрорайон имел форму сильно вытянутого прямоугольника. До дома отдыха недалеко, только пересечь поперёк. Мы прошли половину пути, как Олег меня остановил.
– Серёг, когда про поганую лавку сказали, у тебя глаза такими бешеными стали. Я подумал, что ты сейчас их убьёшь.
– Этих уродов не за что убивать. Тут другое…
– Что?
Я пояснил Савину смысл «поганой» лавки и рассказал некоторые зоновские реалии.
– И что теперь… – бледнея, пробормотал он, – они ведь всем расскажут…
– Не расскажут, побоятся, так как сами опоганились. А насчет себя не волнуйся, сам-то себя таким не считаешь?
– Нет, конечно! – возмущенно выпалил Олег.
– В этом-то и суть.
– Сволочь этот Вершина, – зло сплюнул Савин. – Чувство такое, будто пятно несмываемое осталось.
На то и ставка была, что чувство такое будет. И Савин прав – Вершина сволочь, причем большая сволочь. А ему только шестнадцать лет, и страшно подумать – что дальше будет? Боюсь, что разговора с ним может не получиться. Могу сразу в рожу дать, как увижу. Руки так и чешутся.
Мы вышли на дорогу, разделяющую частный сектор и пятиэтажки микрорайона. В садах вызревала черешня. Опять это чувство непривычности. В Поволжье в это время только-только все зацвело, а тут погода, как говорили у нас ребята в отряде – шепчет. Буйство зелени. Небо синее-синее, чуть разбавленное клёцками мелких облаков. Солнце ласково щекочет кожу. И я такой юный. Чего бы не радоваться? Вот только от ложки дёгтя никуда не денешься.
Пошли вниз по дороге, любуясь наливающейся красным цветом черешней. Чуть ниже частных садов начинался бетонный забор дома отдыха. Только забор этот странный какой-то. Трехметровый, желтого цвета и с колючей проволокой поверху. Что это за дом отдыха такой? Больше на спецучреждение похоже. Сто пятьдесят метров мощной ограды закончились открытыми воротами и стеклянной будкой КПП, что никак не указывало на строгий пропускной режим. И рядом с будкой оказался не милиционер, как я решил вначале, а какой-то мужик в футболке, шортах и растоптанных сандалиях. Он полулежал на лавке и дремал, надвинув на глаза панаму а-ля Челентано.
КПП стояло на углу периметра, а дальше был небольшой пустырь и одинокая деревянная постройка, больше похожая на разросшийся газетный киоск. Это собственно бывшее КПП дома отдыха и было. Даже асфальтовые дорожки присутствовали, только через многочисленные трещины густо торчала трава. Наверное, когда учреждение начали обносить новым ограждением, то просто не хватило бетонных плит на забор, вот и решили немного срезать территорию, а старая будка КПП оказалась заброшенной.
В её окна не заглянешь, они наполовину заколочены фанерой, но входная дверь оказалась раскрыта. Внутрь заходить не стал, на пороге остановился. На обшарпанном двухтумбовом столе стояли две трехлитровые банки с остатками пены на дне, измятая пачка сигарет «Медео» и шелуха с костями от тарани на расстеленной газете. Изнутри несло куревом и кислым пивом.
– Никого? – заглядывая, спросил Олег.
– Никого. – Я отошел в сторону и огляделся. – Пивка попили и свалили. Только куда?
В двадцати метрах начинался сквер. За рядом густых сиреневых кустов кто-то был.
– Тихо! – я прислушался. За кустарником слышались выкрики и отрывки разговора.
– Думаешь, они? – вгляделся в ту сторону Савин.
– Пошли, посмотрим.
Чем ближе мы подходили, тем громче становились крики и возгласы. Добавилось какое-то кряхтение и глухие звуки то ли шлепков, то ли ударов. В разрыве кустов стали видны и те, кто там был. Два пацана в центре поляны выясняли отношения, а остальные стояли и смотрели на это действо.
– Пацанская махаловка, – сказал Савин.
Мне и так стало это понятно. Помню, что такие «встречи» бывали часто. Кто-то из «авторитетных» пацанов решал – кому и с кем махаться, а сам сидел за судью и следил за боем. Здесь за «рефери» был Вершина. Только мы шагнули на полянку, как один из дерущихся пропустил сильный удар в челюсть и растянулся на траве.
Вершина пока нас не видел. Он восседал на небольшом железном ящике. Рядом, на самодельной лавке, сделанной из доски и нескольких кирпичей, разместились другие «авторитеты». Не считая Вершинина, я знал только нескольких пацанов. Трое из параллельного седьмого класса и двое из соседнего дома. Остальные были мне не знакомы. Все действующие лица стояли вокруг импровизированной арены, на которой лежал, держась за голову, поверженный «гладиатор».
– Молодец! – хлопнул по колену парень, одетый в редкий на это время адидасовский спортивный костюм. – Настоящий пацан!
Этого, одетого в фирму парня я где-то видел, но не помнил его имени. В его густой шевелюре имелась проседь, сделанная скорей всего искусственно. Про себя назвал его «меченым». На вид старше всех тут присутствующих, но был явно не на первых ролях.
– Ты должен мне трёшку, – Вершина ткнул в сторону лежащего пальцем и сплюнул, – на сегодня свободен.
Победитель, потирая ушибы, отошел к кустам, а проигравший, поднявшись с земли, понуро побрел прочь. Я начал злиться. Устроил тут тотализатор с показательно-наказательными боями. Кулаки опять зачесались набить морду Вершине за всё. И за лавку, и за навязанные всем понятия…
Непременно ответит, но прежде надо с ним поговорить. Укротив свою ярость, шагнул к сидящим пацанским «авторитетам».
– Привет, Вершина, – холодно поздоровался я.
Руки никому не подал, а то действительно опоганишься, и уважать себя перестанешь.
– Это что за хрен с горы? – поинтересовался у Вершины одетый в фирму парень.
– Привет, Вяз, – вяло ответил Вершина, явно недовольный моим появлением.
– А, это тот, о котором ты толковал, – разглядывая меня, произнес «меченый». – Что-то на вид он не очень.
И скривив рот и одновременно выпятив челюсть, процедил мне:
– Слышь, Вяз, а со мной смахнешься?
Проигнорировав «меченого», я обратился к Вершине:
– Я слышал, ты с Максом краями разошелся?
– Откуда такие вести? – нахмурился тот.
– Птичка нащебетала.
«Меченый» поднялся, засучил рукава на адидасовской куртке и медленно зашел мне за спину, остановившись в двух шагах. Олег шагнул ко мне ближе.
– Я этой птичке клювик-то ещё расколочу… – сказал Вершинин, злобно ощерясь.
Разглядывая его хищное лицо, захотелось испортить эту улыбку. В этот момент неугомонный фирмач шагнул ближе, а Вершина усмехнулся, глядя мне за спину.
– Не понял, ты чё…? – И «меченый» попытался заехать мне по челюсти.
Я чуть присел, подбивая его руку и, сместившись назад, сильно ткнул локтем в солнечное сплетение. Тот охнул и свалился на траву, беззвучно разевая рот.
– Полежи спокойно, – посоветовал я «меченому» и повернулся к Вершинину, – отойдём? Разговор есть.
Мы с Олегом отошли в сторону. А Вершина с места не сдвинулся. Он посмотрел на меня, затем на севшего и потирающего грудь «меченого». Наконец медленно поднялся, расслабленной походкой подошел и сплюнул мне под ноги.
– Чё за базар?
Еле-еле сдержался, чтоб не вколотить кулак в его харю.
– Ещё раз плюнешь, – предупредил я тихо, – уроню ниже плинтуса. И базар свой фильтруй, не с «быками» говоришь.
На лице Вершины отразилась усиленная работа мозга. Он решал, как поступить – кликнуть пацанов и всем скопом уделать наглеца или все-таки поговорить, тем более ещё неизвестно, кто тут кого уделает? Я усмехнулся – даже мысли читать не надо, на лице все написано.
– Ладно, – сказал Вершина, – что за вопрос?
– Ты старшего брата Макса знаешь?
– Ну, – кивнул Вершина, – знаю.
– Кто он по жизни?
Вершинин внимательно на меня посмотрел.
– А тебе зачем?
– Надо.
– А-а-а, – протянул понятливо Вершина, – ты про то, что в спортзале было?
– Именно. – Про то, что случилось вчера у беседки, Вершине знать незачем.
Молчал он недолго. Посмотрел под ноги, собираясь плюнуть, но передумал.
– Андрон с серьёзными людьми дела имеет, – сказал он веско. – Кто ты для него? Мелкота. Не будет он делом рисковать, можешь быть спокойным. Вот Макс да, на тебя очень злой.
– Макс меня мало волнует.
– Зря, – усмехнулся Вершина.
Серьёзные люди, значит? Фарца или наркота. Похоже, прикрываясь положением отца, старший брат проворачивал темные делишки, и работа в школе была тоже прикрытием, так как в это время бездельники и тунеядцы преследовались по закону. А может, и отец в деле? Тогда мелкая месть какому-то школьнику действительно выглядит идиотским шагом. Но помня его ненависть в глазах, стоит учитывать все варианты. Что ж, тут больше делать нечего, осталась одна мелочь.