Но день неожиданно прорвался сквозь ночь по всему горизонту слева от него. Серебристая полоска обежала вершину холма, и он окрасился в бурые, зеленые и розовато-лиловые цвета, словно просыпаясь после ночного сна. Под деревьями на холме стал различим желтый дом. Справа от Гая открылось зелено-коричневое поле с медленно перекатывающимися волнами. Из травы, посвистывая, вылетела птичка, и своими острыми крыльями стала выписывать на небе быстрое, неровное и длинное послание наступающему дню. Гай остановился и стал следить за ней, пока она не исчезла.
Двадцать четвертая глава
В сотый раз он осматривал свое лицо в зеркале ванной, аккуратно проводя кровоостанавливающим карандашом по каждой царапине, затем припудривая ее. Он колдовал над своим лицом и руками столь отвлеченно, словно они не принадлежали ему. Когда его глаза встречались с теми, что в зеркале, он отводил их, как он это делал, вспомнилось ему, когда встречался глазами со взглядом Бруно — там, в поезде.
Он вернулся и упал на кровать. Еще оставался сегодняшний день, завтрашнее воскресенье. Ему никого не хотелось видеть. Можно на пару недель поехать в Чикаго и сказать, что по работе. Но могло показаться подозрительным, если бы он уехал на другой день. Мало того, что весь исцарапан, но он начал бы верить в дин из своих снов — что это он сделал. Ведь он не хотел этого. Это не было проявлением его воли. Это была воля Бруно, действовавшая через него. Ему хотелось выругаться в адрес Бруно, выругаться во весь голос, но у него сейчас просто не было сил на это. Любопытно, что он не чувствовал никакой вины, и объяснение этого факта он видел в том, что мотивировал его действия Бруно. Но что же это за вещь такая — вина, если он чувствовал ее больше после смерти Мириам, чем сейчас? Сейчас он чувствовал лишь усталость, и ему ни до чего не было дела. Неужели все так чувствуют себя после убийства? Он попытался заснуть, но перед глазами встал отрезок пути в лонг-айлендском автобусе, когда с него не сводили глаз двое рабочих, а он притворился спящим, закрывшись от них газетой. Вот перед рабочими ему было больше стыдно…
На первых ступеньках ноги у него подогнулись и он чуть не упал. Ему было все равно, смотрят на него или нет. В конце концов, что тут необычного — пойти купить газету? Однако у него не хватило бы воли заставить себя посмотреть, наблюдают за ним или нет. Не хватило бы воли даже подумать о том, чтобы заставить, и он боялся того времени, когда такая воля появится, как больной или раненый человек боится неизбежной операции.
В "Журнал-Америкэн" он нашел большой материал об убийстве. Там был и сделанный со слов дворецкого силуэт убийцы — мужчины шести футов и одного дюйма, весом от ста семидесяти до ста восьмидесяти фунтов, в черном пальто, шляпе. Гай читал описание слегка отстраненно, словно речь шла не о нем: ростом он был только пяти футов и девяти дюймов, весом — сто сорок. И шляпы на нем не было. Он пропустил ту часть текста, где рассказывалось, кто такой был Сэмюэл Бруно, и с большим интересом прочел домыслы о том, как скрылся с места преступления убийца. Там говорилось, что он растворился в городе в районе совсем другой дороги, в северной стороне, и выехал, скорее всего, ночным поездом, в 0.18. На самом-то деле Гай двигался в юго-восточном направлении.
Внезапно Гай почувствовал облегчение и безопасность. Но безопасность, предупредил он себя, это иллюзия. Он встал и впервые с тех пор, как спотыкался и падал во время бегства, его снова охватила паника. Ведь газету делали спустя лишь несколько часов после происшествия, и с тех пор они могли обнаружить свою ошибку. За ним могут прийти в любой момент, прямо сейчас. Он подождал, прислушался, но никаких шумов не услышал и сел, снова ощутив усталость. Гай заставил себя сосредоточиться на остальной части длинной газетной колонки. В ней отмечалось хладнокровие убийцы и тот факт, что преступление связано с делами в доме. Не найдено никаких отпечатков пальцев, только несколько отпечатков обуви размера 91/2 и царапины от черного ботинка на белой штукатурке ограды. От одежды, подумал Гай, от одежды и обуви надо срочно избавиться. Только когда он наберется энергии сделать это? Странно, что они преувеличили размер обуви: ведь земля была такой влажной."…Необычно малый калибр пули", — говорилось в газете. Да, и от револьвера надо избавиться. Вот с чем чем, а с револьвером ему расставаться никак не хотелось бы. Гай встал и сходил за новой порцией льда, который он оборачивал полотенцем и прикладывал к голове.
Ближе к вечеру позвонила Энн и пригласила его пойти с ней в воскресенье в компанию к знакомым в Манхеттене.
— Это у Хелен Хейберн. Я тебе как-то говорила.
— Да, — подтвердил Гай, хотя совершенно не помнил об этом. Выровняв голос, он сказал: — Мне кажется, я не совсем готов пойти на вечеринку, Энн.
В последний час или около того он казался себе онемевшим. Оттого слова Энн прозвучали для него как нечто далекое и нереальное. Он слушал, как говорит правильные вещи, не предвидя и даже не задумываясь о том, что Энн может в его голосе услышать неладное. Энн сказала, что может взять с собой Криса Нельсона, и Гай сказал "о'кей", подумав при этом, что этот Нельсон будет счастлив пойти с ней, потому что Энн встречалась с ним до Гая и Нельсон по-прежнему любит ее.
— А почему бы мне не принести вечером в воскресенье чего-нибудь вкусненького? — предложила Энн. — Мы перекусили бы вместе, а с Крисом я встретилась бы попозже.
— Я думаю, что в воскресенье могу уехать, надо бы сделать кое-какие наброски.
— Ну ладно, извини. Я хотела сказать тебе кое-что.
— А что?
— Что тебе понравится. Ладно, в другой раз.
Гай крадучись поднимался к себе на лестницу, чтобы не попасть на глаза миссис Маккосленд. Энн была холодна с ним, монотонно думал он, Энн была с ним холодна. В следующий раз, когда она увидит его, она уже всё будет знать и возненавидит его. С Энн покончено, с Энн покончено. Под эти заклинания он и заснул.
Он проспал до полудня, а остаток дня провалялся в кровати, с трудом заставляя себя встать, чтобы положить льда в полотенце. Ему казалось, что он никогда не выспится настолько, чтобы восстановить силы. Его тело и ум проделывали раз за разом недавний длинный путь, туда и обратно. С чего началось и к чему он пришел? Он лежал напряженный, напуганный, взмокший и дрожащий от страха. А тут еще обнаружилось, что у него диаррея. От страха, подумал он, как на поле боя.
В полусне он видел, как пересек лужайку перед домом. Дом был белым, мягким и податливым, словно облако. Он остановился, не желая стрелять, а собираясь вступить в бой и взять дом. Выстрел разбудил его. Он открыл глаза. В комнате был предутренний полумрак, а себя он увидел стоящим возле своего письменного стола — там, где видел себя и во сне, — и наводящим револьвер в угол кровати, где силился приподняться Сэмюэл Бруно. Револьвер снова выстрелил. Гай пронзительно закричал…
Он спрыгнул с кровати. Фигура у стола исчезла. В окне он увидел тот же неверный свет, что и тогда, то же смешение жизни и смерти. Тот же свет будет появляться при каждой утренней заре, пока он будет жить, в его свете будет возникать та комната, с каждым разом всё более явственно и ужасающе отчетливо. И что же это будет, если он каждый день, сколько проживет, будет просыпаться перед рассветом?
В кухоньке зазвенел звонок.
Полиция снизу, подумал он. На рассвете самое время брать его. А ему всё равно, абсолютно всё равно. Он полностью и во всём признается. Во всем и сразу!
Он нажал на кнопку, чтобы там открылась дверь, затем прислонился к двери и прислушался.
Послышались быстрые шаги — шаги Энн. Уж лучше бы полиция, чем Энн! В растерянности он первым делом поплотнее задернул занавески на окне. Потом он провел пальцами обеих рук по волосам назад, попав на узел спутанных волос.
— Это я, — шепотом произнесла Энн, проскользнув в дверь. — Я проходила мимо от Хелен. Какое сегодня чудесное утро! — Тут она увидела повязку, и вся радость с ее лица улетучилась. — Что с твоей рукой?
Он несколько отступил в тень за комод.
— Подрался.
— Когда? Вчера вечером? А твое лицо, Гай!
— Да.
Она должна быть с ним, думал он, без нее он пропадет. Он попробовал было обнять ее, но она не дала ему этого сделать, пристально вглядываясь в его лицо.
— Где это, Гай? И с кем?
— С неизвестным, — бесцветным голосом произнес он, вряд ли понимая, что он лжет, потому что ему отчаянно нужно было, чтобы удержать ее при себе. — В баре. Не включай свет, — быстро предупредил он попытку Энн. — Не надо, Энн, пожалуйста.
— В баре?
— Даже не знаю, как это случилось. Совершенно неожиданно.
— И это был человек, которого ты никогда прежде не видел.
— Никогда.
Энн говорила медленно, и Гай испугался, поняв, что она не такая, как он, что это человек с совершенно другим умом и реакциями на происходящее.
— И это был человек, которого ты никогда прежде не видел.
— Никогда.
Энн говорила медленно, и Гай испугался, поняв, что она не такая, как он, что это человек с совершенно другим умом и реакциями на происходящее.
— Как я могу и почему я должна верить тебе насчет того письма, продолжала Энн, — что ты вроде не знаешь, кто его послал?
— Потому что это правда.
— Или насчет человека, с которым ты подрался перед домом? Это был один и тот же?
— Нет.
— Ты что-то утаиваешь от меня, Гай. — Дальше голос ее смягчился, но каждым даже незначительным словом она целила в Гая. — В чем дело, дорогой? Я хочу помочь тебе. Но для этого ты должен всё сказать мне.
— Я и сказал тебе, — ответил он и сжал зубы. За его спиной становилось всё больше света. Если он сможет удержать теперь Энн, ему не страшна будет никакая новая заря. Он взглянул на прямой и бледный занавес ее волос и протянул руку, чтобы дотронуться до них, но Энн отпрянула.
— Я не вижу, как мы можем продолжать дальше в таком духе, Гай. Так не может продолжаться.
— Этого не повторится. Все кончено. Клянусь, Энн. Пожалуйста, поверь мне.
Момент казался кульминационным. Надо обнять ее и покрепче прижать, и подождать, пока она не перестанет сопротивляться. Но он не мог заставить себя пошевелиться.
— А как ты можешь это знать?
Гай не знал, что ответить.
— Такое было душевное состояние.
— А то письмо?
— Письмо способствовало этому. Одно к одному. Всё из-за работы, Энн! — При этих словах он спрятал лицо: надо же, валить свои грехи на работу!
— Ты однажды сказал, что я сделала тебя счастливым, — медленно проговорила Энн, — или что сделаю несмотря ни на что. Сейчас я этого не вижу.
Конечно, она хотела сказать, что он не делает ее счастливой. Но если она может любить его и сейчас, то уж он так постарается сделать ее счастливой! Он будет так заботиться о ней и ухаживать!
— Не говори так, Энн. Кроме тебя у меня ничего нет.
Он наклонил голову и внезапно разразился рыданиями, которые остановились только тогда, когда Энн коснулась рукой его плеча. И хотя он был благодарен ей за это, он чувствовал, что это жест обычной человеческой жалости.
— Сделать тебе завтрак?
Даже в ее тоне сдержанного раздражения он улавливал нотки прощения, что означало всеобщее прощение — прощение за драку в баре. А в события пятничной ночи она никогда не проникнет, потому что всё это глубоко закопано — и для нее, и для всех других.
Двадцать пятая глава
— А мне всё равно, что вы там думаете! — выкрикнул Бруно, упершись ногой в кресло. Его тонкие белобрысые брови почти встретились у переносицы, а на внешних концах поднялись, как кошачьи усы. Он смотрел на Джерарда взглядом взбешенного тигра — тигра с золотистой, но худосочной шерстью.
— Я не сказал, что что-то думаю, — реагировал на крик Бруно Джерард, пожимая сутулыми плечами. — Разве я что-то сказал?
— Имели в виду.
— Ничего я не имел. — Его опущенные плечи дважды дернулись от смеха. — Вы неправы, Чарльз. Я не имел в виду, что вы нарочно сказали кому-то, что уезжаете. А вот невзначай, случайно…
Бруно пристально смотрел на Джерарда. Тот уже давал понять, что Бруно и его мать как-то замешаны в убийстве. Джерард знал, что Чарли и его мать только в четверг днем решили назначить отъезд на пятницу. У Джерарда ничего не было против Бруно, и пусть он не изображает, будто у него что-то есть. Да, это было еще одно идеальное убийство.
— Не возражаете, если я исчезну? — спросил Бруно. Джерард разложил бумаги на столе, делая вид, что Бруно ему пока что нужен.
— Через минуту. Вон, выпейте. — И Джерард кивнул ему в сторону бутылки с бурбоном, стоявшей на полке.
— Нет, спасибо. — Бруно до смерти хотелось выпить, но не в порядке угощения от Джерарда.
— А как мать?
— Вы меня уже спрашивали об этом. — Мать плохо себя чувствовала, не могла спать, и по этой причине Бруно хотелось пойти домой. Новая волна злости против Джерарда накатила на Бруно из-за попытки того строить из себя этакого "друга семьи". Друг отца — это может быть! — Кстати, имейте в виду: мы не нанимали вас для этого дела.
Джерард взглянул на Бруно, и на его круглом розоватом, испещренном мелкими пятнышками лице обозначилась улыбка.
— Я буду работать по этому делу бесплатно, Чарльз. Оно мне кажется весьма интересным.
Он закурил новую сигару, которая напоминала своей формой его пухлые пальцы, и Бруно опять с отвращением заметил жирные пятна на лацканах его ворсистого светло-коричневого пиджака и на отвратительном мраморном галстуке. Бруно раздражало в Джерарде всё. Его раздражала его медленная манера говорить. Его раздражали воспоминания о прежних временах, когда Джерард был вместе с его отцом. Артур Джерард вовсе не походил на ту породу детектива, который не должен быть похож на детектива. Несмотря на послужной список Джерарда, Бруно не мог поверить в то, что это классный детектив.
— Ваш отец был прекрасным человеком. Жаль, что вы не узнали его получше.
— Я хорошо знал его, — ответил Бруно.
Тяжелый взгляд пятнистых карих глаз Джерарда остановился на Бруно.
— Я думаю, он знал вас лучше, чем вы его. Он оставил мне несколько писем, касающихся вас, вашего характера и его планов относительно вас.
— Он совсем не знал меня, — произнес Бруно и достал сигарету. — Я не знаю, зачем мы говорим об этом. Это не имеет отношения к делу, да и неприятно. — И Бруно сел со спокойным видом.
— Вы ведь ненавидели своего отца, я правильно говорю?
— Это он меня ненавидел.
— Он — нет. Вот в чем вы его не знали.
Рука Бруно соскользнула с подлокотника, раздался скрип потной кожи по лаку.
— Мы придем к чему-нибудь? Для чего вы меня держите здесь? Мать плохо себя чувствует, и я хочу пойти домой.
— Надеюсь, она скоро поправится, потому что я хочу задать ей несколько вопросов. Может быть, завтра.
Бруно чувствовал, что от шеи по обеим сторонам поднимается жар. Следующие несколько недель будут ужасными для его матери, и Джерард постарается организовать этот ужас по максимуму, потому что он был врагом им обоим. Бруно встал и бросил плащ на руку.
— Сейчас я хочу, чтобы вы подумали еще раз, — Джерард покачал пальцем в его сторону, словно Бруно продолжал сидеть в кресле, — и сказали мне, куда вы ездили и с кем виделись в четверг вечером. Вы расстались с компанией, где были ваша мать, мистер Темплтон и мистер Руссо, в 2.45 ночи со среды на четверг. Куда вы направились?
— В "Очаг", — выдохнул Бруно.
— Вы там видели кого-нибудь из знакомых?
— Никого, кроме тамошней кошки. Да и кого мне там знать?
— А потом куда направились? — спросил Джерард, делая записи в блокноте.
— К Кларку на Третью авеню.
— Там кого-нибудь видели?
— Конечно. Бармена.
— А тот говорит, что он не видел вас. — Джерард улыбнулся.
Бруно нахмурился. Полчаса назад Джерард об этом умолчал.
— Ну и что? Там было битком народу. Я, может, и бармена-то не видел.
— Все бармены там знают вас. Они сказали, что вас там не было. Кстати, народу там вовсе не было битком. Вы говорите про ночь со среды на четверг? Три или 3.30? Я стараюсь помочь вам вспомнить, Чарльз.
Бруно в отчаянии сжал губы.
— А может, я и не был у Кларка. Я обычно захожу туда выпить на сон грядущий, но, может быть, я и не заходил. Может, я пошел сразу домой, не знаю. Поинтересуйтесь у людей, которых мы с матерью пригласили попрощаться. Там было много народу, и мы болтали до утра пятницы.
— О, этим мы занимаемся. Но если говорить серьезно, Чарльз, — Джерард привалился к спинке кресла и положил ногу на ногу — ноги у него были короткие и толстые, — затем сосредоточился на раскуривании своей сигары, вы не стали бы уходить от матери и ее друзей, чтобы съесть гамбургер и прямиком лететь домой.
— А может быть, и стал бы. Может быть, это отрезвляет.
— Что-то у вас всё как-то расплывчато.
— Ну и что с того? Я имею право быть расплывчатым, раз я был пьян!
— Вопрос не в том, были вы у Кларка или нет. Вопрос в том, с кем вы могли случайно встретиться и рассказать, что уезжаете на следующий день в Мэн. Разве не странно, что ваш отец был убит именно в ночь после вашего отъезда?
— Я никого не видел. Проверьте всех, кого я знаю, опросите их.
— Вы долго бродили и вернулись домой в шестом часу.
— Кто это сказал, что я вернулся в шестом часу?
— Херберт. Это сказал мне вчера Херберт.
Бруно сделал глубокий вздох.
— А почему он не помнит всю субботу?
— Что ж, как я говорю, так работает память. Забыл — потом припомнил. И вы можете припомнить. Во всяком случае, я буду здесь. А сейчас вы можете идти, Чарльз. — И Джерард сделал небрежный жест.
Бруно задержался на несколько мгновений, словно желая что-то сказать, но не нашелся, и, уходя, попытался хлопнуть дверью, но движение воздуха не позволило ему этого сделать. Он прошел по ободранному и мрачному коридору детективной конторы, где еще громче раздавался стук пишущей машинки. И весь его допрос тоже фиксировался старательной машинисткой. "Мы" — так всегда говорил про свою контору Джерард — то и дело появлялись из дверей, приветствовали мисс Грэхем — секретаршу, сидевшую у входа. Час назад, когда Бруно вошел в контору, она выразила ему свое сочувствие. С каким приподнятым настроением он входил сюда час назад, полный решимости не дать Джерарду поколебать его, а сейчас… Бруно не мог сдерживать себя, когда Джерард делал выпады против него или его матери, и тем не менее позволил это ему. Так что же у Джерарда есть против него? И что у него есть против убийцы? Ровным счетом ничего.