— Неплохие композиции, капитан Френч, весьма неплохие для Панджеба…
Думаю, их мастера знакомы с предметом не только теоретически. Однако… Это “однако” повисло в воздухе, испортив вкус моей сигары. Обождав минуту-другую, я принялся толковать о моральном рецидиве на Панджебе, о пуританских нравах и их губительном влиянии на искусство. В общем и целом смысл моих речей сводился к тому, что предлагаемые статуэки — не меньшее сокровище, чем полотна Рафаэля и творения Микеланджело. Не уверен, слышал ли мой собеседник эти великие имена; во всяком случае, они его не убедили.
— Хмм… да… — многозначительно промычал он. — Как долговременное помещение капитала эти изваяния представляют некий интерес… Жаль, что они такие… хмм… тяжеловесные!
И он назвал цену раз в двадцать меньше заплаченной мной. При таком старте торговаться не имело смысла, и мы, покончив с десертом, мирно разошлись, каждый в свою сторону.
Когда мы покинули ресторан, Шандра спросила:
— Грэм, этот тип из “Инезильи”… Что он подразумевал под тяжеловесностью?
Я улыбнулся:
— Это слово барсумийцы очень любят употреблять по отношению к другим человеческим расам. Оно означает тучность, прирожденную полноту… скажем, некоторый излишек плоти.
— Ты уверен? Упомянув об этом, он перевел взгляд на меня. С чего бы?
Ее рот обиженно приоткрылся, и я решил, что вычеркну “Инезилью” из списка своих гостей — что бы там ни толковали мне агенты.
— Видишь ли, девочка, это называется антропоцентризмом. Барсумийцы считают, что они — центр Мироздания, что внешность их совершенна, что все остальные люди, которым не повезло жить на Барсуме, что-то среднее между бегемотом и беременной свиньей. Не обижайся на них, это всего лишь невинное тщеславие, пока речь идет о критериях красоты. Вот если такую же узость взглядов проявят в моральных вопросах, в том, что касается нравственности, идеологии и вопросов веры, это по-настоящему страшно!
Шандра печально кивнула:
— Страшно, Грэм! Это… это Мерфи!
В тот день она была задумчива и не пыталась забавляться с нашим хитроумным гидом.
Через пару дней мы возвратились в столицу, а затем — на свой корабль, трудолюбиво кружившийся вокруг Барсума. Вскоре к нам присоединилась Кас-сильда — очень энергичная, очень деловая, с группой роботов-костюмеров и объемистым багажом. От ее сундуков за милю несло косметикой.
Шандра ей понравилась. Во всяком случае, именно так я интерпретирую реплику: “Что-то в тебе есть, крошка!” — и медленный таинственный взмах длинных ресниц. Затем наша гостья оккупировала главный салон и привела там все в движение. Роботы вытягивались перед ней в струнку (как ее собственные, так и мои), помост грохотал и гудел от цоканья каблучков, по всему жилому модулю тянуло сладким парфюмерным запахом, и неизменное “массаракш!” перемежалось другими словами, более древними и оттого, должно быть, понятными динозавру вроде меня. Я изумлялся энергии этой субтильной особы: за пару часов она перемерила все платья, забраковала десяток из них и прогулялась по банкам памяти “Цирцеи” в надежде найти что-нибудь древнее, позабытое, но подходящее для Барсума. Не знаю, была ли она звездой или черной дырой, но уж специалистом она являлась классным! Установив этот факт и отметив, что Шандра тоже благоволит к своей наставнице, я успокоился.
Мне пришлось вернуться в Гатол, на презентацию голофильмов и литературных произведений, устроенную Эстебаном дим Рио. Это было важное мероприятие, сулившее мне солидный доход, если удастся продать хотя бы десятую часть записей из банка “Цирцеи”. Теперь, когда моя авантюра с панд-жебскими статуэтками рухнула, я возлагал большие надежды на рынок зрелищ, книжной продукции и особенно спортивных состязаний, столь популярных на Барсуме. Зрелища — ходовой товар в любом из высокоразвитых миров, а вот технологиями тут не поторгуешь — есть свои, а чего нет, то дешевле и легче придумать, чем покупать у спейстрейдера. Бывают, конечно, исключения — скажем, дубликатор массы, с которым возились Шард с “Красотки” и Джонс с “Асгарда”; но дубликатор на Барсуме уже был, а транайская машинка для выжигания мозгов здесь, к счастью, не требовалась.
Мои записи не вызвали ажиотажа, но в целом презентация состоялась; как я и надеялся, десять процентов скупили на корню (спорт, балет, эротика, нейроклипы и шлягеры), а кой-какая поэзия и проза отправились в столичный университет, к литераторам-экспертам, которым полагалось выявить непреходящую ценность этих творений для барсумийских библиотек. Я мог рассчитывать, что продам права на половину литературных записей, если критики будут не слишком суровы. Вернувшись на “Цирцею”, я обнаружил, что милые дамы пребывают в согласии и добром расположении духа, что занятия двигаются полным ходом,’ а роботы трудятся не покладая конечностей. Кас-сильда, разыскав с полсотни древних туалетов, велела воссоздать их в шелке, бархате и парче, и кое-что явилось настоящим открытием. Я был в восторге, хотя бальные платья времен величия Тритона могли показаться нескромными даже для барсумийцев. Они слишком открытые и полностью обнажают грудь, а также другие интимные части тела, но весь фокус в том, что их нужно клеить из кристаллошелка. Его благородное сияние скрывает то, что должно быть скрыто, окутывая плечи и бедра радужной мерцающей дымкой. Да, кристаллошелк — это нечто восхитительное! Вид его прекрасен, цена стабильна (и огромна!), и лишь в немногих мирах умеют творить подобное волшебство. Пришлось мне снова обратиться в “Инезилыо” с дополнительным заказом. К счастью, я не сторонник торопливости в делах и еще не отменил приглашения; прикинув же возможные выгоды, решил не отменять его вовсе. Надеюсь, их представитель не хотел обидеть Шандру, а допущенную им небрежность я мог компенсировать ей туалетами из кристаллошелка.
Наступил день, когда катер доставил орду гостей с Барсума, и мой тихий, мирный, спокойный корабль превратился в подобие Колизея накануне гладиаторских боев. Рубку, спальню, кладовые и медотсек я предусмотрительно запер, но в остальных помещениях (кроме, пожалуй, карцера) кружились пестрые людские водовороты, сверкали яркие огни, развевались одежды и темные локоны, блестели глаза, и на оливково-смуглой коже рассыпались искры самоцветов. В кают-компании (там был оборудован бар) закусывали и пили; в гимнастическом зале, украшенном цветочными гирляндами из моих оранжерей, пили, закусывали и сплетничали; во всех остальных местах, не считая салона, творилось то же самое. Двери в салон были пока закрыты — в ожидании предстоящего священнодействия. Вероятно, оно являлось событием всепланетного масштаба, так как кроме деловых кругов и журналистов пожаловали политики — от правящей хунты, а также от хунт Свирепых Ягуаров, Серого Кондора, Анаконды и Оцелота. Пили много, но все вели себя на удивление прилично, не исключая репортеров, — наверно, потому, что у карцера дежурил наряд роботов с лучеметами.
Наконец огромные двери салона распахнулись, и публика, истомившаяся в ожидании, валом хлынула внутрь. Должен заметить, что все спейстрейдеры стремятся сохранить порядок на таких мероприятиях, а я — еще больше, чем остальные. У меня имеется свой способ проведения аукционов, абсолютно объективный и не позволяющий участникам сунуть нос в чужие дела. Итак, первым делом зрители занимают места в бельэтажа, а непосредственные участники — в партере, подальше друг от друга. Каждому из них выдается миниатюрный терминал, связанный с компьютером “Цирцеи”, и каждый может отстучать на нем предлагаемую цену. Высшая ставка загорается на табло; желающие прибавить делают это скрытно, так как их кресла скорей похожи на кабины, не позволяющие разглядеть ни движений руки, ни выражения лица. Затем трижды падает молоток. Все! Продано!
Есть в этом деле маленький секрет — мой собственный терминал, на котором высвечивается максимальная цена и с которого я могу ее повысить, если недоволен наилучшим предложением. Это значит, что ни одна модель не уйдет задешево — в крайнем случае она остается у меня; ведь только мне известны номера терминалов и фамилии победителей. Уверяю вас, что при такой системе никто не знает, какое платье кому досталось и сколько из них выкупил сам жадный Старина Френчи. Демонстрация проводится неторопливо, чтобы манекенщица успела переодеться. В паузах я развлекаю публику всякими шуточками, роботы разносят прохладительное и горячительное, а гости обмениваются впечатлениями. Смысл длительного показа — двоякий; во-первых, я могу нанять только одну манекенщицу (зато самую лучшую, вроде Кассильды), а во-вторых, оценить реакцию покупателей. Стоит ли добавлять, что со своего места я вижу всех, а также их имена и предложения на своем терминале?
Мы начали в обычном неспешном ритме. Кассильда была выше всяких похвал — безусловно, звезда, а не черная дыра: макияж великолепен, жесты отточенны, движения плавны, ткань струится с покатых плеч, глаза сияют, волосы вьются. Зрители хлопали в восторге, покупатели трудились над терминалами, “Цирцея” подсчитывала прибыль, роботы метались с подносами туда-сюда, а мы с Шандрой развлекали гостей.
Мы начали в обычном неспешном ритме. Кассильда была выше всяких похвал — безусловно, звезда, а не черная дыра: макияж великолепен, жесты отточенны, движения плавны, ткань струится с покатых плеч, глаза сияют, волосы вьются. Зрители хлопали в восторге, покупатели трудились над терминалами, “Цирцея” подсчитывала прибыль, роботы метались с подносами туда-сюда, а мы с Шандрой развлекали гостей.
Как я уже упоминал, моя прекрасная леди не демонстрировала платья, однако являлась полноправной участницей шоу. То был ее первый выход в свет, и я не поскупился на закуски и напитки, дабы обставить его надлежащим образом. Пусть привередливым барсумийцам Шандра казалась “тяжеловесной”, пусть ее рыжеватые локоны и изумрудные глаза являли для них непривычную гамму, пусть!.. Но здесь, на борту “Цирцеи”, она была хозяйкой — госпожой, владычицей, повелительницей! Королевой, черт побери! И ее король (вернее — престарелый принц) желал подчеркнуть ее власть.
Я выбрал для Шандры изысканное черное платье, расшитое золотом; в ее волосах, отросших к тому времени до плеч, сияла изумрудная корона о шести зубцах; ее обнаженные руки были унизаны браслетами, в ее ушах сверкали серьги, подобранные в тон диадеме; ее стройную талию перехватывал пояс, и угольно-черная ткань спадала до щиколоток плавными мягкими волнами; ее грудь была полунагой и прикрытой изящнейшими кружевами, переплетением темных, алых и золотых нитей, подобных взрыву сверхновой. Как она была прекрасна! Барсумийцы, по большей части — мужчины, не сводили с нее восхищенных глаз. Тяжеловесная или нет, она была женщиной, восхитительной женщиной, достойной поклонения! Держалась она превосходно. Темы ее бесед с гостями были ограничены пейзажами Барсума, действием, творившимся на помосте, да двумя десятками книг, которые она успела прочесть, но все это Шандра выкладывала с той обворожительной улыбкой, что придает любым словам женщины некий загадочный смысл, намек на тайну. При всей своей невинности она подхватила у Кассильды пару крепких выражений, но в ее устах они казались вполне уместными — словно королева снисходит до жаргона подданных. Во всяком случае, брови барсумийцев не поднимались слишком высоко, а их оливковые физиономии сияли, будто натертые маслом. Наконец я заметил, как наш привередливый друг, агент “Инезильи”, кудахчет и распускает хвост перед моей супругой, и восторжествовал. Это была победа!
То же самое относилось к аукциону. Мы завершили его, и я начал обходить участников, передавая им сертификаты — вместе со своими поздравлениями и чарующими улыбками Шандры. Только одна вещь осталась непроданной, цены были вполне приличные, и я уже подсчитал, что наше путешествие в мир Барсума полностью окупилось. У меня мелькнула мысль, что теперь стоит заняться экспортом — приобрести большую партию кристаллошелка, записи спортивных состязаний, два-три патента на технические новшества и — чем черт не шутит! — дюжину черных единорогов. Вместе с моими шабнами и птерогекконами они бы составили целый передвижной зверинец.
Вечером я отметил очередную улыбку Фортуны в скромном, но приятном обществе, вместе с Кассильдой и Шандрой, а наутро спустился в Гатол, дабы заняться экспортными операциями. В течение следующей недели я редко видел обеих своих дам, хотя к ужину неизменно возвращался на “Цирцею”. Они почти не покидали салона, но, вслушиваясь в переменчивый рокот центробежных двигателей, я догадывался, что Кассильда Долорес дим Каракоса натаскивает мою супругу в полном диапазоне гравитационных сил, в котором люди еще думают о тряпках и нарядах. Это составляло от двух сотых до одной и трех десятых “же”, так что я мог надеяться, что после подобной полировки Шандра не ударит в грязь лицом ни в городах сакабонов, ни в тяжелом мире Сан-Брендана. Коридор и гимнастический зал были все еще пропитаны густыми парфюмерными ароматами, помост звенел от перепляса каблучков, а роботы носились как оглашенные, таская грудами одежду и белье, ларцы с косметикой и тяжкие подносы с закусками и бутылками. Вероятно, превращение моей Шандры в профессиональную манекенщицу сопровождалось особым голодом и жаждой.
Дня через три-четыре я забеспокоился и, отужинав, потребовал отчет об их успехах. Моя супруга с готовностью принялась докладывать, но Кассильда живо стреножила ее.
— Он — мужчина! — Темные глаза окатили меня таким презрением, словно я был самцом макаки, посягнувшим на райскую птичку. — Он мужчина и не должен лезть в женские секреты, моя дорогая. Запомни это получше, если не хочешь его потерять! А ты, Грэм, — тут она повернулась в мою сторону, — ты занимайся своим делом.
Массаракш! Почему бы тебе не позавтракать со своими разгильдяями-агентами? Почему бы не напиться? Почему бы не сходить в приличное заведение, в какой-нибудь клуб или университет? Может, купишь там пару умников для своего зоопарка!
Вот так меня выпроводили с собственного корабля — при молчаливом попустительстве моей же собственной супруги. Будь я моложе, я мог возмутиться, но мудрость прожитых лет подсказывает мне: там, где сошлись две женщины, всегда присутствует дьявол. И лучше с ним не спорить!
Я спустился вниз, но своих агентов решил не тревожить — я не люблю стоять у них над душой. Пресс-атташе Эстебан готовил мою очередную встречу с репортерами, второй парень дожимал университетских литераторов, и, чтобы им не мешать, я отправился на экскурсию по салонам мод, скупая все, что представляло хоть малейшую ценность. Нагрузившись информационными дисками, я заглянул к поставщикам мануфактуры и выбрал несколько отрезов — памятуя о том, что одежды любого мира лучше выглядят в местных тканях. Завершив эти хлопоты, я пообедал в роскошном ресторане “Буэнос-Лимас”; впрочем, там не было ничего, что не сумели бы приготовить кибернетические повара “Цирцеи”.
Спать я отправился в свой одинокий пентхауз с позолоченными ванными, но спалось мне плохо; снились глупые сны, будто Кассильда умыкнула мой корабль и, совершив прыжок в поле Ремсдена, кружит над Мерфи — с гнусной задумкой продать Шандру в рабство непорочным сестрицам. Глупость, конечно, но я пробудился в холодной испарине в самый темный из ночных часов и тут же послал запрос на “Цирцею”. Она откликнулась и сообщила, что на борту все в порядке, что госпожа и гостья спят и, согласно показаниям датчиков, вмонтированных в их постели, находятся в добром здравии. “Мне бы так…” — пробурчал я сквозь зубы, на что “Цирцея” дала совет принять слабительное. Юмор всегда являлся ее слабым местом, и, поразмыслив, я решил, что она не шутит, а пытается сорвать на мне злость. Что ж, у нее были к тому причины: попробуйте сохранить покой, когда вами командует пара женщин!
Рекомендация насчет слабительного меня не соблазнила; я пошарил среди записей, отыскал нейроклип с нежными мелодиями Лайонеса, сунул его в щель за подушкой и отключился.
Два следующих дня я посвятил местному зоопарку. Среди гидропонных отсеков и оранжерей “Цирцеи” есть два особых помещения, гибернатор и зверинец, где хранятся мои коллекции животных, птиц, насекомых и рыб. В гибернаторе, который по сути является установкой глубокого холода, я держу оплодотворенные яйцеклетки и другой генетический материал, а в зверинце — некоторых забавных тварей, представленных, так сказать, в полный рост. Там есть десяток птерогекконов с Перна — маленьких летающих ящерок, ярко окрашенных и на диво сообразительных; я даже подозреваю, что эти миниатюрные дракончики владеют даром телепатии. Там есть пара шабнов, результат генетического скрещивания лошади и верблюда; эти горбатые голенастые животные способны развивать огромную скорость, нести тяжкий груз и неделями обходиться без воды. Их вывели на Малакандре, а я их похитил, подкупив техников, ведавших клонированием. Собственно, это был не подкуп, а частное соглашение; в результате мои партнеры сделались чуть богаче, а я получил образцы нужных мне геномов. И не ошибся! К шабнам до сих пор проявляют интерес, особенно в пограничных мирах. Еще у меня имеются птицы, бабочки и жуки, большие аквариумы со всякой подводной живностью, гигантские слизни с Авроры, змеи с Ямахи, мутировавшие после случившихся там катастроф, и много других созданий, полезных, красивых или устрашающих. Теперь я пополнил свою коллекцию черными единорогами, но фауна Барсума была очень богатой, и тут, возможно, удалось бы найти что-нибудь поудивительней приземистых черных чудищ с ороговевшим носом. Подходящие экспонаты я обнаружил на второй день после обеда. Если память меня не подводит, они походили на пушистых оранжевых горилл, только размером с котенка; да и нрав у них, как уверяли служители, был ласковым и дружелюбным. Они отлично размножались, ели все подряд и не пакостили в каждом углу; словом, вполне подходящие зверюшки для домашнего содержания. Кстати, не барсумийские — их привез Альдис, владелец “Двойной звезды”, столетие назад. Их родиной был Глободан, окраинный мир, о котором я до сих пор ничего не слышал. Словом, неплохой товар, довольно редкий, если меня не обскакали конкуренты. Я связался с центральной диспетчерской и выяснил все насчет маршрутов Альдиса и двух других спейстрейдеров, Даваслатты с “Королевы пчел” и Дарса с “Анастасии”, посещавших Барсум за последние сто лет. Один улетел на Панджеб, другой — в сектор Эскалибура, а третий отправился к Пенелопе… Отлично! Моей следующей целью была Малакандра, а дальше — Солярис, так что наши дороги никак не могли пересечься.