– А зачем посуду в мешок складываешь? – поинтересовался один, рыжеволосый и конопатый.
– Решила вымыть.
– Ага, – хихикнул другой, толстый и довольно неуклюжий, – надо же такой дурой быть, красивые, дорогие вещи в мешке до ванной тащить.
– Паспорт предъявите, – велел рыжий.
– Видите ли, его нет.
– Да? – издевательски спросил толстяк. – Дома документики не держим?
– Я развелась с мужем и обратилась в паспортный стол с просьбой обменять паспорт.
– Имя, отчество, фамилия, – велел рыжий.
– Романова Евлампия Андреевна.
Мент схватил телефон и велел:
– Ну-ка быстренько справочку на Евлампию…
– Стойте, стойте, – завопила я, – по документам я – Ефросинья.
– С ума сойти, – вспылил толстяк, – ты нас совсем за идиотов держишь! Стоишь на кухне с мешком дорогой посуды, документов не имеешь и собственного имени не помнишь! Слезай, пока по-хорошему разговариваем!
Вздохнув, я слезла с табуретки и покорно дала себя увести. Скоро явится Катя, прибегут дети, и недоразумение выяснится. Все равно мне никто не поверит, хотя я говорю чистую правду. Не так давно Сережка принес французскую кинокомедию, и мы обхохотались, глядя на злоключения главного героя. Он ждал гостей, поставил в духовку утку, завел таймер на полвосьмого и поехал в магазин за вином. Как на грех, из близлежащего цирка сбежал слон и сел на крышу его малолитражки, посидел несколько секунд и убежал, а парень остался в изуродованном автомобиле. Приехали спасатели, достают несчастного и спрашивают:
– Как вы так разбили машину?
Водитель преспокойно отвечает:
– На крышу сел слон.
Дело происходило в центре Парижа, и спасатели тут же вызвали психиатрическую перевозку. Бедный мужик отбивается, кричит:
– Отпустите, сейчас утка позвонит в полвосьмого!..
Но никто ему не поверил, а ведь он твердил святую правду. И слон сидел, и утка звонила…
В отделении меня затолкали в пустой обезьянник. Минуты текли томительно, наконец в конце коридора раздался раздраженный Катин голос:
– Немедленно отдавайте Лампу.
– Мы не брали у вас никакой лампы, – отвечал мужчина.
– Евлампию отпускайте, – велела Катя.
– Но она была без документов, в грязном костюме, с мешком посуды, да еще в квартире с неотключенной сигнализацией, – оправдывался некто, гремя ключами.
– Безобразие, – выкрикивала Катерина, – по-вашему выходит, ей следовало на кухне в бальном платье топтаться!
– Ну документов-то нет, – продолжал оправдываться мужик.
Дверь распахнулась, Катерина влетела в холодную комнату и, увидев меня сидящей на полу в углу, всплеснула руками:
– Ну не свиньи ли! Даже стула нет! У вас что, люди вот так и проводят время в грязи?
Милиционер хмыкнул, но ничего не сказал. Я кряхтя поднялась на ноги и примирительно заметила:
– Ладно, не кипятись, они выполняли свой долг, а если бы и впрямь воровка попалась?
– Уж больно ты добрая, – шипела Катерина, волоча меня за руку по коридору.
Возле дежурного она притормозила и велела:
– А ну быстро доставайте машину! Привезли сюда ни в чем не повинного человека зимой в одном тонюсеньком костюме, как она теперь домой пойдет, по морозу, голая!
Дежурный поднял голову и вежливо сказал:
– Ну, положим, я никого не привозил, а машин нет.
– Черт-те что, – продолжала кипеть подруга.
– Катюня, ты такси поймай, – посоветовала я, – а я здесь посижу пока.
Катюша выскочила на улицу, хлопнув дверью так, что с потолка на стол посыпалась штукатурка. В коридор ворвался холодный декабрьский ветер. Я поежилась и попросила дежурного:
– Сейчас Катя вернется, скажите ей, что я сижу вон там, на стульях у кабинета, а то у двери холодно.
Лейтенант кивнул. Я пошла вглубь и устроилась на твердом и жутко неудобном сиденье. Очень не люблю тосковать просто так на одном месте, без дела.
Внезапно по коридору с топотом понеслись милиционеры, они влетели в расположенный передо мной кабинет, и оттуда послышались крики, стук и звон.
Не успела я испугаться, как дверь распахнулась, и менты выволокли в коридор парня. Лицо несчастного покрывали ссадины, из разбитой губы тоненькой струйкой стекала кровь. Молодой человек упирался что было сил и кричал:
– Пустите, сволочи, гады, дряни, пустите, менты позорные! Не убивал я ее, не убивал…
Конвойные, сопя, пытались справиться с юношей. Но худощавый арестованный оказался неожиданно сильным и вертким. Он ужом извивался в руках державших его людей и вопил на одной ноте:
– Не убивал, не убивал…
Потом его глаза сфокусировались на мне, и он перешел на визг:
– Скажите немедленно моему отцу, Федору Бурлевскому, немедленно скажите… Здесь издеваются, смотрите, что со мной сделали, телефон…
И он принялся выкрикивать цифры. Один из милиционеров довольно сильно пнул несчастного.
– Не смейте его бить! – возмутилась я.
Но менты не обратили на меня никакого внимания. На помощь к ним подбежали несколько человек в штатском и быстро-быстро поволокли рыдающего парня в глубь отделения. Послышался лязг замка, я уставилась на капли крови, ярко выделявшиеся на светлом линолеуме.
– Неприятная сцена, – раздался голос.
Возле кабинета стоял мужчина лет сорока, тот самый, что выпускал меня из обезьянника.
– Да уж, – вздохнула я, – порядки тут у вас, однако. То невиновную женщину арестовываете, то заключенного бьете.
Мужчина сел возле меня и вытащил сигареты.
– Разрешите?
Скажите, какой джентльмен! Я кивнула.
– Меня зовут Илья Николаевич, – представился он.
– Очень приятно, Евлампия Андреевна.
– Так вот, уважаемая Евлампия Андреевна, вас никто не арестовывал.
– Как это?
– Просто задержали для выяснения личности, и я приношу свои извинения. Попытайтесь понять, нашими сотрудниками руководили лучшие чувства.
– Да уж, хорошо хоть не поколотили, как этого несчастного заключенного.
– Во-первых, он не заключенный, а подследственный, – пояснил Илья Николаевич, – во-вторых, он убил молодую женщину с особой жестокостью, просто перерезал горло, как барану, а в-третьих, никто его не бил. Сам ударился мордой о стол, пьян был, ничего не помнит!
Я усмехнулась, слова об «унтер-офицерской жене, которая сама себя высекла» были мне хорошо знакомы с детства.
– Он правда сын Бурлевского?
– К сожалению, – вздохнул Илья Николаевич.
– Лампа, – завопила Катерина, – машина ждет!
Я побежала на зов, судорожно повторяя про себя телефон, который выкрикнул парень.
Дома первым делом я стянула воняющий чем-то кислым костюм и, надев халат, вышла на кухню. Там пила чай довольно полная девушка с красивыми белокурыми волосами.
– Вот, – велела Катюша, – знакомься, это Валентина, впрочем, можно звать ее просто Тина. Поживет пока у нас недельку-другую.
Тина подняла большие томные карие глаза и улыбнулась. Обычно люди от улыбки хорошеют, но эта девушка стала похожа на гиену. Круглые щеки, тонкие губы и довольно большие уши. Мне она сразу не понравилась. Интересно, кто такая?
Желая узнать подробности, я вошла в спальню к ребятам и спросила у Юли:
– Кого к нашему берегу прибило?
Девушка вздохнула:
– Понятия не имею! Катерина привела ее с собой.
Подробности мы узнали только около полуночи, когда гостья спокойно заснула.
– Тина отправилась в Москву на заработки из Кашинска, – принялась разъяснять Катюша, – нанялась делать ремонт, и тут ей стало плохо.
– Она строитель? – поинтересовалась Юля.
– Нет, учительница младших классов. Только в Кашинске безработица, вот ее подруги и подбили обои клеить.
– Странно, – протянул Сережка, – раз больная, чего поехала.
– А она не знала о болезни, – бестолково объясняла Катя, – первый раз приступ случился. Мы оказали помощь, но идти ей некуда. Подружки уже уехали, родственников или знакомых в Москве нет.
– Пусть домой отправляется, купим билет, – влез Кирюшка.
– Ты бы спать шел, – велела Юля.
– Обязательно купим билет, – кивнула Катя, – только она еще очень слабая, может не доехать. Пусть недельку у нас поживет.
– Катя в своем репертуаре, – фыркнула Юля, – надеюсь, эта убогая не задержится у нас на год, как баба Маня, которую ты тоже на пару деньков из жалости приволокла.
– Еще Зина, которая все время после завтрака громко рыгала и в туалете воду не спускала, – вздохнул Сережка.
– А Наташа, – захихикал Кирюшка, – помните Наташу?
– Еще бы, – прошипела Юлечка, – как не помнить! Бегала по коридору в одном халатике до пупа и перед Сережкой голым задом вертела!
Я промолчала. Между прочим, меня Катя тоже подобрала на улице, когда я, желая покончить с собой, прыгнула под ее «Жигули». Так что не имею никакого морального права осуждать других. Хотя упитанная, даже толстая Валентина с делано сладкой улыбкой мне совершенно не понравилась.
В понедельник, когда все разбежались, я заглянула в комнату к гостье. Та мирно спала, выставив из-под одеяла не слишком чистую ногу.
На кухне было тепло, собаки и кошки толкались возле плиты, ожидая раздачи завтрака. Быстренько накормив и тех и других, я посмотрела на часы – девять. Модный продюсер, наверное, мирно почивает в кроватке… Делать нечего, придется разбудить. Но в трубке неожиданно прозвучал бодрый голос:
– Слушаю.
– Господин Бурлевский?
– Да.
– У меня есть сообщение от вашего сына.
– Говорите.
– Желательно при личной встрече.
– Приезжайте, Орликов переулок, до одиннадцати успеете?
– Обязательно.
Бурлевский мигом отключился, я бросилась одеваться. Потом окинула глазом мойку, забитую доверху грязной посудой, и написала записку: «Валентина, будьте добры, уберите на кухне!»
Орликов переулок находится недалеко от станции метро «Красные Ворота». Когда-то она называлась по-другому – «Лермонтовская». Интересно, чем не угодил великий поэт новым властям? Походив немного по кривым старомосковским улочкам, я неожиданно вышла на нужный дом, большой, явно построенный в начале века. В подъезде – невероятная красота. Прямо от дверей вверх по широкой, похоже, мраморной лестнице идет красная дорожка. У ее подножия высятся кадки с пальмами, сбоку – стол, за которым сидит безукоризненно одетый парень. Серый костюм, светлая сорочка, подобранный в тон галстук, лацкан украшает значок «Студия ФеБу».
Значит, Бурлевский дал мне адрес офиса, а не квартиры.
– Вы к кому? – крайне вежливо, но настороженно поинтересовался охранник.
– Я договорилась с господином Бурлевским…
– Да-да, – закивал парень, – второй этаж, комната 24.
Я потопала по дорожке, оставляя черные следы.
Коридор второго этажа тоже оказался застлан ковром, но на этот раз зеленым. Мои сапоги успели оставить всю грязь на лестнице, и нежно-салатовое покрытие осталось чистым. Двадцать четвертая комната представляла собой огромное помещение, одну из стен которого сплошь занимали фотографии эстрадных артистов с нежными надписями и клятвами в вечной дружбе. Я невольно стала читать автографы.
– Не верьте ни одному заявлению, – раздался сочный густой голос, – сначала обещают любовь, но стоит оступиться и полететь в болото, тут же наступят сапогом на голову, чтобы захлебнулся побыстрей.
– Вижу, вы их обожаете…
– Не то слово, – фыркнул продюсер, – впрочем, вам, наверное, подобные нравы в диковинку. Служите в сизо?
Я покачала головой:
– Нет.
– Где же вы встретили моего сына?
– Он очень просил вас о помощи!
– Раньше следовало думать, – возмутился Федор и принялся раздраженно барабанить пальцами по столу.
– Он утверждает, что не убивал Зайцеву…
– Он был, как всегда, пьян, – отрезал Бурлевский, – когда я просил его взять себя в руки, пойти к врачу и бросить жрать водку ведрами, Антон лишь усмехался: «Не грози, папаня, уже вырос, сам разберусь». Вот теперь пускай и выкручивается, как может.
– Его там сильно бьют, – тихо сказала я, – вчера все лицо было в кровоподтеках, губа разодрана…
Бурлевский покраснел и резко спросил:
– Откуда вам известны подобные подробности? Где встречали моего сына?
На секунду я заколебалась, сказать, что меня арестовали, а потом отпустили? Ну уж нет!
– Я работаю частным детективом и находилась в отделении милиции в связи с делами клиента. Антона тащили по коридору конвоиры, окровавленного. Он успел выкрикнуть ваш номер телефона.
– Понятно, – еще больше помрачнел Федор и уставился в окно.
Я потихоньку разглядывала мужика. Невозможно было поверить, что у него взрослый сын. Больше тридцати Бурлевскому никак нельзя дать, хотя я знала, сколько лет продюсеру. Не так давно все «желтые» газеты взахлеб рассказывали, как он широко, с размахом, праздновал пятидесятилетие.
– Сколько я вам должен за услугу? – пришел в себя Федор.
– Ничего.
– Как это ничего? – удивился собеседник.
– Очень просто, мне было не трудно передать просьбу несчастного, наймите адвоката и не бросайте парня в беде, он виноват, но он ваш сын.
– Во всяком случае, его мать так уверяла, – вздохнул Федор. – Как же вас все-таки отблагодарить? Я не люблю быть в долгу.
– Если хотите отплатить, ответьте на пару вопросов.
– Только не о доходах, – ухмыльнулся Федор.
– Кем вам приходится Ксения Федина?
– Федина, Федина, – забормотал Бурлевский, – кто она такая? Певичка? Подтанцовка?
– Нет, студентка экономической академии, несколько лет тому назад вы вместе с ней веселились на презентации у Алисы Сон. Ксения явилась на вечеринку в качестве вашей дамы. Вот, смотрите.
И я сунула ему под нос фото, которым снабдил меня Писемский.
– Хорошенькая телка, – одобрил Бурлевский, – только не помню напрочь.
Я расстроилась:
– Может, напряжетесь? В телефонную книжечку поглядите?
– Незачем, – спокойно сообщил Федор, – эту даму я не знаю.
– Но она ушла с вами, ночью…
– Господи, – вздохнул продюсер, – называть эту соску дамой просто смешно! Да к чему это вам?
– Ксения Федина – жена богатого, уважаемого бизнесмена. На днях она исчезла, и я занимаюсь ее поисками. До меня дошла информация, что вы водили с ней дружбу.
– Нет, – покачал головой Бурлевский, – не водил. Ладно, слушайте.
Федор сейчас не женат. Его первая и единственная супруга Светлана развелась с продюсером несколько лет тому назад. Но они охладели друг к другу давно, и Лана не появлялась на тех тусовках, куда приглашали Федора. Еще не так давно Бурлевский работал аккордеонистом в ресторане, исполняя всевозможные песни по просьбе пьяноватых клиентов. Денег особых не было, супруги перебивались с воды на квас. Потом началась перестройка и стремительный взлет Бурлевского. За один год из полунищего музыканта он превратился во всесильного шоумена. Теперь женщины – певицы, танцовщицы, журналистки – просто вешались ему на шею. Но продюсер понимал: им интересен не он, их привлекают его деньги. Пару раз Федор отшил особо назойливых баб. Среди тусовки моментально понесся слух – Бурлевский голубой. Бабы отвязались, зато стали приставать вертлявые парни из балетных, затянутые до невозможности в узкие кожаные штаны. Пришлось спешно завести роман с тогда еще мало кому известной Алисой Сон. Несколько месяцев связи с ней Федор вспоминал с содроганием: скандалы с битьем посуды, невероятные капризы и наглая уверенность посредственной певички в том, что Бурлевский просто обязан сделать из нее звезду… Продюсер не выдержал и закрутил роман с манекенщицей Наташей. И вновь наступил на те же грабли. Безголосая Наталья немедленно запела, требуя записи компакт-дисков и организации сольных концертов в «России». На смену ей пришла Оля, следом Настя, потом Маша… Менялись имена, но не сущность дам сердца. Они были словно «двое из ларца, одинаковы с лица». В конце концов Бурлевский устал и решил: пусть его считают голубым, зеленым или малиновым в крапинку. Очевидно, в его среде нет нормальных баб, а где взять такую, которая не захочет тут же схватиться за микрофон, он не знал.
Ну не останавливать же посреди улицы «Мерседес», чтобы приставать к проходящим девушкам. Каких только гадостей не читал про себя в газетах Федор! Бывшие любовницы называли его одновременно педиком, импотентом и жутким потаскуном. Потом разнесся слух, что продюсер подцепил СПИД и поэтому избегает женщин.
Неожиданно помощь пришла от старого приятеля, банкира Сухова.
– Чего один кукуешь? – спросил он на какой-то вечеринке у Бурлевского.
– Ну не все же, как ты – каждый раз с новой любовницей, – хмыкнул Федор, – а Света никуда принципиально не ходит.
Сухов захихикал:
– Знаешь, Федька, скажу тебе, как другу, бабы мне по фигу, даже виагра не помогает. Да и насрать на них, у меня весь кайф от бизнеса, прям кончаю, когда прибыль подсчитываю. Но чтобы обезопасить себя от охотниц за мужьями да реноме не терять, завел себе Аню. И тебе советую!
– Не понял, – буркнул Федор, – этой Ане что, ничего не надо?
– Не-а, – хохотнул Сухов, – только гонорар за работу, сто баксов берет, ну и еда еще, иногда мелочи дарю. Зато никаких проблем. Всегда в хорошем настроении, щебечет и место свое знает. Можно ногами лупить – только улыбнется. Нужна – звоню, не нужна – пошла вон. Да там выбор большой, на любой вкус… Блондинки, брюнетки, толстые, худые…
– Где «там»? – спросил Федор.
– В агентстве «Лаура», – пояснил Сухов, – хочешь, дам телефончик?
Продюсер воспользовался дружеским советом и с тех пор не знал горя. Теперь он являлся повсюду с разными подругами, разговоры о СПИДе умерли, замолчали и о голубизне. Ксюшу Федор, очевидно, тоже взял в «Лауре». Обычно он таскал девок с собой не более трех недель. Потом менял. Бурлевский считал, что больше месяца не стоит показываться с одной и той же бабой, чтобы не заводить слишком близких отношений.