Он ощутил, что руки сами повернули коня в ее сторону. Сирена запела громче, в ее широко распахнутых глазах были любовь и нежность. Он вдруг понял с потрясающей ясностью, что это никакие не людоедки, а просто женщины, которые хотят покоя и от мужчин жаждут всего лишь покойной мирной жизни, чтоб без всякого надрыва, без безумной скачки на взмыленном коне над краем пропасти, без свиста стрел и стука мечей по щитам...
С другой стороны по ушам хлестнул сильный злой голос. Перед глазами в страшном зареве встала картина, как на краю света трое героев бьются за весь мир, а люди в это время пьют, едят, пашут землю, даже не подозревая, что за их простенький покой в это время льется горячая кровь.
В груди защемило, он с трудом повернул коня. Да, с этими юными и нежными женщинами хорошо, даже прекрасно, но надо... надо...
Ничего не надо, прозвучал в голове красивый зовущий голос, умоляющий и убеждающий разом. Ведь ты уже сделал больше, чем другие. Что тебе, больше всех надо? Ты заслужил отдых... ну, пусть не навсегда, но останься хоть на сутки, хоть на ночь, или хотя бы пережди с нами эту жару, мы все четверо будем тебя ублажать и нежить, ты еще не знал таких ласк, никто их не знал, ты познаешь полное и высшее блаженство...
Свирепый голос Турча прохрипел с другой стороны, что высшее блаженство — умереть за родное племя, за свой народ. А высшее блаженство, которое обещают эти мокрые дуры, может дать любая девка-скотница на ближайшем постоялом дворе. Нет разницы: сирена, принцесса или скотница — такое блаженство со всеми одинаково...
Олег смутно чувствовал, что Скиф тащит его, бьет, пинает, а женские голоса звучат уже не только в ушах, но и в голове, мозгу, отдаются эхом во всем теле, что страстно возжаждало покоя, ласки, неги...
— Да что с тобой? — услышал он наконец яростный голос, что проломился как сквозь бревенчатую стену. — Что с тобой?
Его трясли, били, на голову скупо плеснуло холодной водой. Он ошалело огляделся. Берег с сиренами отодвигается, голоса прекрасных женщин звучат слабо, это в его черепе слышно так, что перекроют даже раскаты грома. Скиф и Турч смотрят с обидой и недоумением, кони жадно пьют воду.
— Что случилось? — потребовал Турч.
— Сирены... — прохрипел Олег.
— Ну и что? — взорвался Турч. — А мы не сирены? Да мы сиренее все сирен!.. Когда я эту песню проорал в одном селе, там все мужчины начали проситься ко мне в войско. Даже детвора и старые деды!.. А ведь мне медведь на ухо наступил!
Олег слабо мотнул головой:
— Да нет... ты поешь здорово. Просто на меня магия песен слабо действует.
— Но сирены же едва не заворожили!
— Да, но... вашу песню я уже... однажды, — ответил Олег едва слышно. — И тогда она... очень не понравилась... Словом, другая бы песня... гм...
Турч уже отошел от гнева, сказал почти покровительственно:
— Дурень ты, хоть и грамотный. Эта песня — лучшая! Она двигает миром.
Олегу показалось, что он ослышался.
— Двигает миром?
— Ну да. Двигает людьми, будь они простые пастухи, могучие маги или властелины армий. А те уже двигают народами, горами, реками...
Олег с гудящей головой оглянулся. Река с каменной площадкой медленно отдалялась, нежнотелые молодые женщины все еще поют, глядя им вслед, но в их песне ясно слышится поражение, растерянность, даже уныние.
Его трясло, он спросил дико:
— Но как?.. Как мы прорвались?
Турч ехал рядом, на ходу затыкал деревянной пробкой баклажку. Два кожаных бурдюка болтались, булькая, по обе стороны седла.
— Песни, — сказал он, — это не магия. Это... посиль-нее магии.
— Я это понял, — прошептал Олег. — Потому даже маги попадаются как мухи в паутину. Но... как мы? Как?
— Песни, — ответил Турч. Он оглянулся на Скифа, но молодой герой смотрел прямо перед собой, брезгая объяснять очевидное. — Песни, Олег. Когда по тебе бьют песнями, в ответ можно ударить только другими песнями. И обезвредить, удается только другими песнями.
Олег зябко передернул плечами. Он помнил, кто сочинил эту песню. И хотя тот певец больше сочинял про любовь да про ясное солнышко, сам сирена проклятая, но были у него и такие вот песни, которые одобрял даже Мрак.
— Спасибо за урок, — пробормотал он. — Черт, ну почему же мне медведь уши оттоптал? Мне ваша песня как-то до лучинки... а вот песни сирен подействовали!
— Их песни проще, — ответил Турч злобно. — На простолюдинов! На просто людей, на людей с простыми душами. Попросту — на людей с мелкими душами. Потому и действуют.
Скиф возразил горячо:
— Олег не простолюдин! Мне кажется, он из знатного рода. Только не признается.
— Мы все простолюдины, — заявил Турч. — Где-то глубоко внутри все мы простолюднее не бывает!.. Но не признаемся, а поднимаемся и идем дальше. И становимся уже не просто людьми. А кто-то и без всяких сирен готов лежать и чесать пузо.
Олег посмотрел на него с удивлением, уважением и даже с опаской, со стыдом уронил взгляд.
Глава 19
Выбрав момент, он послал коня рядом с конем Скифа. Несколько минут ехали бок о бок, потом Олег ска-зал с неловкостью:
— Спасибо.
— За что? — удивился Скиф.
По его чистым синим глазам Олег понял, что юный герой уже забыл про каких-то мокрых поющих баб, сейчас весь устремлен вперед, ибо там схватки, приключения, сладкая месть...
— За сирен, — ответил Олег. Поправился: — За то, что провел меня мимо.
— А-а, — понял Скиф, — ну, это пустяк. Это было легко.
— Да? А мне вот...
— Ты не герой, — объяснил Скиф. — Сирены подманивают тех, кто... гм, готов поддаться. Ты заметил, что многие герои проезжают этой дорогой, но никто на них, на этих сирен, даже руки не поднял?
— Да, но не понял. Я бы их перебил... если бы мог.
— Проехать мимо просто, — ответил Скиф великодуш-но. — Я бы и без песни проехал. И ни одна бы не смогла... Что мне их песни? Мне стоит вспомнить о Ляне, как все женщины мира... да нет их просто со всеми их жалкими чарами! Есть только Ляна, моя Ляна, ею я уже очарован, околдован...
Он мягко улыбнулся, лицо стало мечтательным, чистым, почти детским, потом вдруг без всякого перехода захохотал грубо, по-солдатски.
— Ты чего? — удивился Олег.
— Не знаю, как насчет мечей и стрел... но от других баб Ляна меня оберегает, это точно.
Он свистнул, гикнул, пустил коня в галоп, догоняя Турча. Олег смотрел ему вслед. Да, мужчины сирен не трогают. Сирены — дело добровольное: хочешь — поддайся, не хочешь — укрепись духом и топай мимо. Сирены выпалывают род людской от слабых. Так что если сирены когда-либо и исчезнут, то только от рук разъяренных неопрятных баб, у которых те поуводили мужей.
Тропка через редкий лесок тянулась на диво ровная, по обе стороны мелькает ельник, горбятся неопрятные кочки, стайками держатся молоденькие сосенки, жалкие, как сироты, иногда в сторонке вздымает страшные коричневые корни упавшее дерево.
Два-три раза попались деревушки, если можно назвать деревушками три-четыре хатки, больше похожие на землянки. Рядами тянулись серые поленницы дров, запас на два-три года вперед, и такие же серые хатки не отличались от этих поленниц.
Женщин не видно, в поле, а мужчины кто чешется да зевает на завалинке, кто месит глину, засыпая на ходу. Самые умелые вяло строгают грабли да лопаты, на скачущего всадника посмотрел разве что один из пяти, все как в воду опущенные.
Когда выехали на берег реки, довольно широкой, деревушки стали попадаться чаще. Турч посмотрел на небо, сказал со вздохом:
— Кони устали... В следующем селе, какое бы ни оказалось, заночуем.
— Медленно едем, — согласился Скиф. Олег смолчал. Когда-то он в вихре мог облететь за сутки половину белого света, но какой смысл в скорости, если мысли от этого не идут быстрее? А вот медленнее — да. Так что лучше вот так неспешно, замедленно, зато не упуская ни единой возможности повертеть крепкий орешек со всех сторон, поискать щелочку, вставить узкое лезвие острой мысли, надавить, расколоть, увидеть зернышко истины...
Или хотя бы понять, как теперь распределять работу Семерых Тайных. Пора, наверное, собраться. Все уж наверняка знают, что магический дождь кончился. Они ж магией пользовались сто раз на день. Вдруг кто-то нашел решение?
Дорожка вдоль реки петляла, следуя изгибам самой реки. У самой воды торчат старые ветлы, изредка глинистый берег переходит в песчаный, тогда глазам больно от сверкающего золотого песка. Затем снова деревья на краю реки, опущенные в стоячую воду ветви, запах гниющей воды...
Показались домики, однако кони не обрадовались, не прибавили шага. Олег увидел, что это селение явно когда-то знавало лучшие дни. Почти от самой околицы дорога замощена бревнами, но дожди и весенние лужи намыли на одних землю, а под другими, напротив, подрыли ямы, и когда его конь ступал по этим бревнам, одни поднимались торчком, норовя достать самого всадника, другие отзывались глухим шорохом, после чего рассыпались коричневой трухой.
Тревожное предчувствие сжало сердце. Деревня еще живет, но люди выглядывают из окон изможденные, на улицах не слышно веселого детского гвалта, бревна в избах вот-вот рассыплются, покрыты зеленым мхом, сами избы вросли в землю. Он почти видел, как они погружаются с каждым годом, как в болото, уже окна на уровне земли...
Ни одной целой крыши, словно их не то снес ураган, не то сорвал пролетающий дракон. Одни голые ребра стропил, кое-где остался, зацепившись, пук грязной соломы. Сами окна без ставен, половина заткнута тряпками, грязными подушками, серый голодный бурьян заглядывает в хату, присматривается, готовится перебраться и туда, раз уж огороды все захватил, подмял, примучил, притоптал для себя и своего семени.
А потом показался даже город, который Олег признал городом только по обвалившейся стене. Ворота, правда, уцелели, но вросли в землю на четверть, и дорога повела в сам город рядом с воротами через широкий пролом. Кое-где торчат обломки стены, видны следы, откуда горожане берут камень на свинарники.
Дома — те же сельские, из бревен, покрыты соломой, с завалинками. Олегу почудилось, что он замечает, как весь город постепенно погружается в землю, словно на болоте.
Даже люди, что попадались, все как в воду опущенные: хмурые, молчаливые, в заботах, согбенные. На въехавших в город посмотрели искоса, без интереса, тут же забыли, что рассердило Турча.
— Мрущий народ, — заявил он. — Я уже встречал такие. И болезней нет, и никто не уводит в неволю, а что-то людей гнетет. Кто поживее — уходит куда глаза глядят, а остальные мрут, не оставляя потомства.
Олег сказал хладнокровно:
Авось не вымрут за ночь. А потом пусть хоть весь город провалится.
Турч удивился:
— Чего вдруг?
— А городов много, — ответил Олег равнодушно. — И здоровых людей много...
Турч покрутил головой, смолчал. Волхв прав, видать, тоже поскитался по свету. Но все равно этот народец жаль. Всякий жаль. Даже чужой. Да и пока в тебя не плюнули и камнем не кинули — все свои, не чужие.
Он ехал, задумавшись, как будто совершенно забыл, что сидит на коне, слившись с ним воедино, слегка откинулся корпусом, редкое солнце освещает морщинистый лоб и крупный горбатый нос. Металлические бляхи на латах блестят, как и на широком поясе. Глаза смотрят вызывающе, но в глубине Олег видел суровую доброту. Этот воин любит мир, людей и готов за них драться.
Олег посматривал на него искоса, череп разогрелся не столько от редко проглядывающего в дыры туч солнца, сколько от горячечных мыслей. Когда человека тянет есть, пить, а потом и к женщинам, что здесь дивного — так же поступают все звери, птицы, мухи и комары.
Но вот этот уже немолодой и суровый человек, что заставило его поехать с ними? Ведь понимает же, что нет у Скифа ни сил, ни возможностей вернуть... даже не вернуть, это никогда ему не принадлежало, а именно захватить престол в землях Миш! Скорее всего, этот горячий юноша скоро сложит голову. Или чуть позже, но — сложит. Так почему же?
— Благородство, — прошептали его губы. — Это зовется в мире благородством. У зверей его нет, а у человека — есть. Благородство — это готовность действовать напереор собственным интересам!.. Так? Но даже не у всех людей оно есть, ибо есть люди, что от зверей и мух неотличимы по своей сути. Их называют простыми людьми. И ценности у них простые. Общие для всех людей. И для благородных, кстати, тоже... Но у благородных есть и еще ценности, которых у простых людей нет. А эти ценности неизмеримо выше...
Он вздрогнул, в возвышенные и четкие мысли, что с каждым мгновением становились все отстраненное, ворвался густой голос:
— Эй, волхв! Не заснул ли?
Он обнаружил себя посреди просторного двора. Скиф и Турч уже соскочили с коней, хмурый мужик взял под узцы и повел в раскрытые ворота конюшни. Вернее, ворот не было, только широкий темный провал.
Впереди резное крыльцо, запахи кваса, пива, кислого вина, жареного мяса и разварной каши... ах да, они уже въехали на постоялый двор, а там уже корчма.
Мясо подали холодное, пиво — теплое, а кашу — подгорелую. Но ели, не замечали. Правда, когда перед ними поставили пиво, Турч скривился, громогласно потребовал лучшего вина, иначе он все здесь перевернет и порушит.
На них посматривали искоса, народ в этой корчме тихий, голоса жужжат как замирающие мухи. Даже ложки стучат приглушенно, будто шлепают по мокрой глине. Только один, прокаленный солнцем, в живописных лохмотьях, ел шумно, с удовольствием, запивал прямо из кувшина, Олег перехватил его любопытствующий взор.
Через некоторое время послышались шаги, дружелюбный голос произнес:
— Кто вы, трое героев?
— Трое дурней, — ответил Турч грубо, — которым дурная голова покоя не дает.
— Ха-ха, — ответил незнакомец. — А я — странствующий мудрец. Можно к вам за стол?
Скиф и Турч воззрились на этого странствующего умника, как на переодетого разбойника. Мудрец в самом деле выглядел как стареющий разбойник, что никак не может расстаться со своим прибыльным делом.
Турч подумал-подумал, брякнул:
— Садись. Но если ты мудрец, то чего в таких тряпках? Умный мог бы жить во дворце.
Мудрец неспешно сел напротив, ответил насмешливо:
— Беден не тот, у кого мало, а кому надо много.
— Я вижу, — вставил Скиф, явно стараясь поддержать Турча, — тебе надо очень мало.
— То, что мы видим, — сказал мудрец многозначительно, — зависит от того, куда мы смотрим.
Турч оторвался от созерцания широкого зада служанки, пожал плечами:
— Куда бы я ни смотрел, я вижу все. А по дорогам кто только не шатается! Ты куда направляешься?
— В Гелон, конечно, — ответил мудрец.
— Почему «конечно»?
— У Гелона богатая и процветающая страна, — объяснил мудрец. — А там, где воюют, не до мудрости. Там бы выжить! Зато в богатых странах могут позволить себе учиться, умнеть.
Турч заметил:
— Богатые страны — лакомая добыча для бедных.
— Увы, это верно, — заметил мудрец. — Но что делать? Одни гибнут, другие возвышаются. Так заведено издавна. Так было, так будет...
Олег со стуком опустил кружку.
— Так не будет, — вырвалось у него. — Так не будет!
Мудрец посмотрел с удивлением:
— Ого! Не ты ли остановишь?
— Может быть, — ответил Олег. — Может быть. Но если не я, то все же найдутся, которые эту дурь когда-то да остановят.
Мудрец оглядел его с насмешливым любопытством. Олег с вызовом выдержал взгляд, глаз не отвел. Мудрец всматривался, всматривался, на лицо набежала легкая тень печали.
— Эх, парень, — произнес он с насмешливым недо-умением.
— Что-то не так? — спросил Олег раздраженно.
— Трудно тебе придется.
Какая новость! — удивился Олег. — То-то я как сыр в масле... Правда, а кому сейчас легко?
Да нет, тебе придется еще хуже.
— Почему?
— Слишком большие достоинства делают человека непригодным для общества. Не понял? На рынок не ходят с золотыми слитками — там нужна разменная монета. А лучше вообще мелочь.
Олег ответил сухо:
— Ключ, которым пользуются, всегда блестит. Турч посмотрел на мудреца с неодобрением. С виду так вполне еще мог бы скакать на горячем коне, метать стрелы, рубиться и бросать аркан. Так нет же, умничает!
Мудрец допил вино прямо из кувшина, вздохнул с сожалением. Внезапно его лицо посерьезнело, он со стуком опустил кувшин на стол, задержал руки на столешнице — длинные, жилистые, крепкие руки воина.
— Герои, — сказал мудрец, — вас никто не заставляет верить мне, незнакомому человеку. Но все же скажу, что по дорогам рыщет несколько отрядов очень крепких ребят! Я бы сказал, отборных воинов. Похоже, они очень опасаются тех, кого ищут...
— Откуда знаешь?
— Половина из них с длинными луками. Сам видел. Если ищут не вас, то это ваше счастье. Хотя, если честно, я не могу представить, кто им тогда еще нужен. Здешних можно повязать прямо среди улицы, остальные и не проснутся.
Позже, когда они поднялись в отведенную им комнату, Турч сказал с горьким удовлетворением:
— Похоже, вас очень боятся.
— Нас трое, — напомнил Скиф.
Турч отмахнулся:
— Я не в счет. Они ж не знали, что я к вам прибьюсь. Это вас боятся... Я горд, что имя сына Колоксая нагоняет такой страх.
Скиф стукнул кулаком по колену.
— Положение вообще-то безвыходное, — сказал он зло. Кони измучены, мы не можем дальше ехать без отдыха. Но если заночуем, то к утру эти ребята точно будут вокруг корчмы с натянутыми луками. За ночь новости, как голодные совы, улетают далеко...
Турч угрюмо молчал, руки его как будто сами по себе вытащили из сумки точильный камень. Олег зябко передернул плечами, едва Турч повел камнем по лезвию топора. Звук получался страшноватый. Перед глазами сразу замелькали картинки, как это лезвие будет врубаться в тела, черепа, сокрушая кости, хрящи...
— Что скажешь ты, Олег?
Олег вздрогнул, возвращаясь в мир, сказал торопливо:
— Безвыходных не бывает. Есть только положения, выход из которых не устраивает... Мы можем поступить вот так: Турч сейчас спустится в корчму и будет спрашивать, как проехать в сторону города Гелона через долину Турищев Брод. Мы ведь сейчас уже в Гелонии, верно? Громко будешь выспрашивать, чтобы все, кто за нами уже следит, успели послать туда засады. Там, насколько помню, только в одном месте удобный брод, а вообще берега обрывисты, река в узких местах тащит камни размером с быков. Так что засаду устроить легко, место уже известно. А мы вдвоем со Скифом прямо сейчас выскользнем, переберемся через стену... я уже заметил место, где стража дремлет, и... поспешим со всех ног, пока не схватились.