Олег его никогда не видел, но не узнать трудно, сама Миш с трудом различала троих братьев-близнецов, он снова закричал, по-звериному радуясь сладкой мести, начал поднимать сжатые до треска в суставах пальцы...
Вдруг мелькнуло тело, кто-то ухватился за его кулак, пригнул к земле. Он зарычал, попытался стряхнуть, и сделал бы это, размозжив неосторожного о камни, но это цеплялся Россоха, кричал возбужденно испуганным голосом:
— Погоди!.. Послушай!.. Они же сдаются!
Агафирс сделал еще два шага вперед, бросил на землю перед собой меч. Остальные недружно, нехотя бросали оружие на каменные плиты.
— Ты победил, — сказал Агафирс с достоинством. — Возьми мою жизнь, но не истребляй простых воинов. Они шли за мной! Вот моя голова, бери ее.
А один из военачальников, старый и грузноватый воин, прохрипел сорванным в боях голосом:
— И наши. Только мы за все в ответе. Но не губи воинов. Они шли за нами.
Слышалось только тяжелое хриплое дыхание. Гелоны смотрели на агафирсов с ненавистью, руки сжимают оружие, Олег заколебался, и тут на площадь выбежал забрызганный кровью Скиф, в руке топор с кровью на лезвии, в глазах полыхает пламя боя.
Агафирс встретил его взглядом, полным ненависти. Слышно было, как скрипнули его челюсти.
— Скиф... — выдавил он через силу, — ты... победил. Возьми мою голову, но не распускай армию. С воинской мощью агафирсов и богатством Гелонии у тебя будет сила, что завоюет мир! Пусть под твоей мощью и жестокостью содрогнутся народы!
Дыхание Скифа выравнивалось. Он быстро посмотрел по сторонам, разом хватая взглядом всех, кто где стоит. На Агафирса он посмотрел так же ненавидяще, а голос дрожал и вибрировал от ярости.
— Видит небо, — прохрипел он неузнаваемым голосом, — что я спал и видел, как рассеку тебя пополам!.. Но я обещал отцу выполнить все, что он велит, а он взял с меня клятву никому не мстить. Ни родне, ни тем, кто устраивал заговоры, кто посылал за мной убийц, кто преследовал меня все последние годы! Я поклялся отцу, что не причиню им зла.
Агафирс скривился. Скиф говорит громко, но не по-мужски, и Агафирс тоже возвысил голос почти до крика:
— Не хочешь — не мсти, но возьми это войско! И веди дальше, расширяя кордоны земель нашего рода. Рода Колоксая!
В глазах Скифа были ярость, мука, он задыхался, выкрикнул:
— Ты не заставишь меня опозорить мое имя, я никогда не нарушу слово! Среди твоих людей те, кто посылал за мной убийц! Я не могу с ними идти рядом, но не могу и мстить — обет. Так что войско распускаю. Все, кто носит оружие, пусть да пашут землю, пасут скот, строят дома.
Среди полководцев Агафирса пробежал сдержанный ропот. Эти суровые люди не страшились пасть в бою, но их ужасала позорная участь превратиться в огородников. Агафирс с великим отвращением посмотрел в синие глаза брата-близнеца.
— Дурак ты, Скиф, — сказал он с отвращением. — Такое государство погибнет. Мне жаль тебе отдавать такую могучую державу на погибель. Вот даже твои самые верные... посмотри, как они смотрят!
Турч, Угарч, даже Окоем и другие герои отводили взгляды. Проклятый Агафирс прав. В мире крови огня и железа могут выжить только те, кто не выпускает оружия из рук.
Олег ощутил, как все умолкли, а головы начинают поворачиваться в его сторону. Он стиснул челюсти так, что заломило в висках. Почему он должен что-то говорить, когда только что встретил сына... и тут же потерял, когда самому жить до вечера, почему...
Он зарычал, все еще ждут ответа, ждут мудрого решения, но как им объяснить, что он прозревает пути народов, но не отдельных человеков? Народ понять проще, чем те песчинки, из которых он состоит.
— Скиф, — проговорил он чужим голосом, — а помнишь, ты сам, своей волей, отказался от обета, данного Колоксаю? И вернул себе право мести?
Все застыли, в глазах полководцев, даже на лице самого Агафирса Олег увидел облегчение и вспыхнувшую надежду.
Скиф рассерженно дернул плечом. Лицо исказилось в злой гримасе.
— То — другое дело! — Голос его прозвучал раздражен-но. — Не понимаешь?.. Мы были слабыми, мы были на краю гибели. Я почти не имел возможности отомстить... А сейчас я — победитель!.. Не понимаешь? Сейчас я могу мстить люто и страшно, мстить всем, кому захочу... Потому я снова принимаю на себя обет, данный моему отцу. Мстить, когда силен... это даже не то что не по-мужски, а вообще... недостойно!
Олег ничего не понял, больно сложно и запутанно, но в толпе, похоже, поняли прекрасно. Загудели, кто понимающе, кто разочарованно.
Агафирс сказал грубо:
— Жизнь человека стоит мало, но жизнь племени — бесценна. Отказываясь от мести, ты, дурак, губишь все, что делали Гелон и я. Он создал богатую страну, я — самую лучшую на свете армию!
Скиф сказал:
— Нет. Мой обет — не мстить. А полководец не может не наказывать своих подчиненных. Но я не могу наказывать — это будет понято как месть! Я ведь не знаю, кто именно подсылал убийц, кто плел интриги, кто задумывал, кто советовал, кто подсказывал, кто подавал идеи... Это может быть любой, кого я вздумаю наказать... Да я и сам буду подозревать всех, мстить и мстить до бесконечности! Потому не принимаю тцарский венец. Вообще! Даже Гелонии... А землями Гелона и бывшими твоими землями будет управлять... будет управлять совет каких-нибудь старейшин.
Голос его был тверд. Олег с полнейшим равнодушием понял, что герой сдержит слово. Ничто на свете не заставит его нарушить клятву. Ни люди, ни боги. Но в груди рос холодок и раздвигалась черная бездна. Все его ощущения оказались ошибочны, а видение великой державы — ложны. Нельзя создать великую державу, не обнажая меч.
Агафирс выпрямился. Он был красив, во всем облике проступала гордость. Глаза заблистали, словно именно это был его звёздный час, словно именно сейчас он совершал свое самое великое деяние в жизни.
Его и без того звучный голос грянул как гром:
— Я не могу, чтобы погибла держава. С тебя, дурака, взяли клятву не мстить ни мне, ни тем, кто устраивал заговоры? Так вот знайте все: я один виноват во всем! Я один посылал по твоему следу убийц, я один платил этим убийцам, я один организовал этот поход, а женщины вообще ни при чем, как и эти дурацкие колдуны... Я, только я смог все это совершить!
Его рука метнулась к поясу. В ладони блеснула рукоять длинного узкого ножа. Но он сам не сдвинулся с места, и дернувшиеся к нему с мечами наголо Турч и пара его воинов остановились, ждали.
Агафирс стал еще выше, лицо осветилось, а глаза заблистали, как у грозного бога.
— Только я один виноват!
Острие ударило в левую сторону груди. Кольчуга звякнула, Агафирс перехватил рукоять и другой рукой нажал. Длинное лезвие медленно погрузилось по самую рукоять. Лицо начало бледнеть, изо рта брызнула струйка крови.
Но глаза горели победой. Он прохрипел:
— Ты запомнил? Больше нет тех, кому ты клялся не мстить. Всех остальных... можешь карать... по праву...
Он пошатнулся. Октарас и Турч подхватили его с двух сторон. Переглянулись недружелюбно, но вместе опустили на забрызганные кровью каменные плиты.
Скиф еще смотрел потрясенно на старшего брата. Полководцы Скифа и Агафирса молча переглянулись. Агафирса надо будет похоронить по-тцарски и с воинскими почестями. Он и смертью своей спасает будущую державу!
Ибо теперь можно карать любого без оглядки на клятву.
В глазах Турча было мечтательное выражение. Октарас взглянул коротко, кивнул. Похоже, оба уже после крады и тризны по Агафирсу плечом к плечу вели войска дальше. В земли, где сочная трава коням по брюхо, где ветви деревьев гнутся пол тяжестью плодов, где сладкая вода в родниках, а богатые страны забыли искусство войны...
Глава 45
Олег медленно отступил и, держась за их спинами, пошел через площадь в сторону крепости. Навстречу тройка воинов торжествующе гнала, подгоняя древками копий, двух избитых окровавленных мужчин в дорогой одежде, что уже превратилась в лохмотья, Следом за воинами шел Россоха, вздымал горестно руки. В пленниках Олег не сразу узнал Беркута и Боровика.
Крупное лицо Беркута было в кровоподтеках, глаз заплыл, одна рука бессильно висела вдоль тела. Боровик был избит еще горше, от него дурно пахло.
Олег спросил горько:
— Это все, что осталось от Семерых Тайных?
Россоха виновато развел руками, а Беркут с трудом расклеил заплывший глаз, прошептал:
— От нас. Но не от твоей мечты.
А Боровик спросил:
— Теперь ты убьешь нас? Или сперва насладишься пытками?
Это был не вопрос, а утверждение. Олег покачал головой:
— Вряд ли.
— Почему? — удивился Беркут. — Это неразумно, а ты сам всё время твердил, что надо поступать только разумно и правильно.
Олег сказал с тоской:
— Если бы я знал, как правильно!
Боровик смотрел непонимающе. Олег вспомнил его как добросовестного и честного чародея, самолюбивого, но всегда скрупулезно соблюдающего правила. Еще Боровик всегда отличался дивной работоспособностью, умея трудиться по месяцу без сна и еды.
За спиной Боровика Россоха внезапно побледнел, глаза расширились в ужасе, словно его посетило видение грядущих времен. Олег тряхнул его за плечо, Россоха вздрогнул, глаза с непониманием обшаривали грозное лицо человека из Леса.
— Найди замену Хакаме и Ковакко, — сказал Олег настойчиво. — Семеро Тайных должны работать. Даже больше, чем работали. Одного я уже присмотрел... Местный жрец. Окоем. Холоден, как ящерица, умеет видеть далеко вперед и без магии. Свой дом ему не жаль, а вот о гелонах печется. А теперь пусть все люди станут для него гелонами... Ах нет, помню еще одного! Он давно в одиночку ищет Истину, как я о нем забыл... Имя его — Яфет.
Россоха наморщил лоб:
— Яфет... Яфет... Что-то имя знакомое. Олег грустно усмехнулся:
— Ты слышал о нем, не сомневайся. Да, подыщи и еще кого-нибудь. Седьмого. Россоха подпрыгнул.
— Седьмого? — переспросил он с великим изумлением. — Седьмой — ты! Прости, я хотел сказать, ты — первый.
Беркут и Боровик смотрели с опасливым непониманием. Боровик сделал движение отступить и затеряться в толпе, что уже высыпала со всех сторон на площадь, Беркут остался.
— Я... — сказал Олег, горло перехватило, он сглотнул и почти прошептал, — я... выхожу из Совета! Будем считать, что вы сумели... Что победили! Изгнали. Теперь вся власть у вас, Семерых Тайных. А я... я пойду искать... Искать власть над властью. Чтоб не силой, а чтобы люди сами... Я недостоин править миром, ибо... я сам не знаю, где правда, а где нет.
Боровик проговорил с непониманием:
— Ты считаешь, что знаем... или узнаем мы?
— Мы не можем, — ответил Олег устало, — ринуться скопом в темный лес на поиски! Кто-то должен сеять, кто-то пасти скот, кто-то править, кто-то гасить большие войны... Криво, косо, но — делать. Потом придумаем что-то лучше. Вы сейчас можете править и чувствовать свою нужность, я — нет. Мне что-то мешает... Разгадка совсем близко, стоит только протянуть руку, но руки заняты.
На площади раздался гвалт, разноголосый шум. От храма двое деловитых волхвов, натужившись и наклонившись в противоположные стороны, несли за ручки огромные металлические короба. Люди отпрыгивали, закрывались руками.
Не говоря ни слова, волхвы поставили короб на землю, опрокинули. Олегу на миг почудилось, что хлынул поток сияющих рубинов, однако в лицо пахнул сильнейший жар.
Следом за этими волхвами подбежали еще двое. Свой короб опрокинули с разбегу. Пылающие угли пологой горкой высыпались на камни. Еще один волхв с лопатой на длинной ручке начал разравнивать угли в ровный пылающий ковёр.
Прибежали еще и еще с коробами. А потом уже не только волхвы, но и простой народ с веселыми воплями таскал эти угли. Явился Окоем, руководил, указывал, покрикивал.
Со стороны ворот на площадь вышел Скиф. С плеч ниспадал короткий красный плащ, за ним тесной группой двигались военачальники. Олег признал среди гелонов также Октараса, Панаста, еще двух полководцев агафирсов. У всех были одинаковые лица людей, что уже ведут огромное победное войско на тучные равнины южных стран.
Скиф сперва с недоумением окинул взглядом усыпанную горящими углями середину площади, потом отыскал взглядом верховного жреца:
— Окоем, ты опять за свое!.. В такой день! Важнее дел нет?
Окоем ответил с глубоким поклоном:
— Народу нужен праздник. А если с праздником победы соединить испытание на верность твоей невесты, то не будет ли это праздник вдвойне?
— Мне не нужны доказательства! — рыкнул Скиф. — Особенно теперь! Мы победили.
— Нужны, — возразил Окоем. — Не криви душой, ты хотел бы их получить... И если Ляна пройдет по этим углям, она станет любимицей всего народа Гелонии!.. Возможно, даже не Гелонии, как и не Агафирсии, а... ладно, это потом. Решайся, Скиф! Говори. Говори же! Ты — верховный правитель этих земель.
Скиф набычился, несколько мгновений колебался. Олегу почудилось, что сейчас Скиф откажется, но Скиф, уже не просто Скиф, а правитель Гелонии и Агафирсии, процедил тяжело:
— Хорошо. Но это твоя работа. Давай... распоряжайся.
Жрец поклонился очень низко, пряча торжество в глубине глаз.
А распрямился со словами:
— Сограждане Гелонии!.. Наша славная победа совпала и с другим радостным событием. В наш град прибыла благородная и непорочная Ляна, невеста героя Скифа, брата Гелона. И вот сейчас, дабы опровергнуть слухи о ее якобы недостойном поведении, когда она жила одна в далеком граде распутного Зандарна, она пройдет босой по этим углям!.. Ее чистота и невинность будут ей лучшей защитой. И мы все убедимся, что слова Зандарна, что он якобы ночами ходил к Ляне и спал с нею, а затем они развлекались вместе с его придворными, — ложь!
Народ радостно завопил. В воздух полетели колпаки, рукавицы. Олег видел, как Ляна, что проталкивалась к Скифу, растерянно остановилась. Ее большие чистые глаза широко распахнулись в недоумении.
Перед ней расступились, Скиф раскинул руки для объятия. Ляна подошла очень осторожно, прильнула на краткий миг, отстранилась, это выглядело очень целомудренно, народ в восторге заревел еще громче.
Ляна спросила пораженно:
— Что это, милый? Скиф сказал торопливо:
— Жрец уверяет, что это нужно для энтузиазма. Для праздника. Он поклялся, что с тобой ничего не случится!.. Я сказал ему, что если ты обожжешь хотя бы пальчик...
— Скиф!
— ...то я срублю ему голову, — договорил Скиф еще торопливее. — Но сперва с живого сдеру кожу, спину натру солью, а потом посажу на кол прямо на городской площади!
— Скиф, — повторила она пораженно, — ты... но зачем? Ты что, мне не веришь?
Он сказал так же торопливо, побагровел, глаза все время опускал, не в силах смотреть в ее ясные непонимающие глаза:
— Ляна, дело не во мне!.. Я конечно же верю. Но я теперь правитель большой страны. И должен поступать как правитель. Народу нужны доказательства, что ты — невинна. Тогда народ лучше работает и защищает эти земли. А развратным правителям он служит только по принуждению. Она ахнула:
— Развратным? Скиф, как ты можешь... Да если бы ты знал, как я ждала этого дня, этого часа!.. Я не то что не смотрела на других мужчин, у меня даже мысли такой... не... не мелькнуло!.. Я только о тебе думала, только тебя видела, только тебя ждала!.. Что чужие руки не касались моего тела — это пустяк, я даже в мыслях чиста, только твоя!..
Он взглянул поверх ее головы, растянул губы в принужденной улыбке:
— Да-да... Но народ ждет. Не будем лишать его зрелища.
Она неверяще смотрела на его сильные руки, что всегда хватали ее в объятия и прижимали к груди, а сейчас отодвигают, не дают снова прижаться.
— Скиф, — прошептала она потрясение, — но... мо-жет быть, и ты... мне не веришь?
Он мотнул головой, что, мол, какая дурь, конечно же он ей верит во всем, но что-то в его глазах потрясло ее так, что она побледнела, закусила губу.
Вся середина площади была усыпана толстым слоем горящих углей. Олег насторожился, угли показались странными. Присмотрелся, сердце тревожно екнуло. Среди горящих углей множество комков расплавленного металла. А вот это уже серьезно, ни один из ходящих по углям не пройдет по раскаленному металлу Даже если наступит на каплю, та сразу приклеится к подошве, выжжет, а здесь не капли металла, всюду эти раскалённые комья... С какой бы стороны Ляна ни пошла, ей идти через россыпь углей два десятка шагов.
Он стряхнул оцепенение, сердце стонало от боли, перед глазами все еще бледное лицо сына.
— Ляна!
Она не услышала, он начал проталкиваться в ее сторону. Грудь сжало внезапным предчувствием большой беды.
— Ляна!
Все видели, как она бестрепетно ступила босыми ступнями на горячие угли. В народе ахнули, люди в передних рядах приседали, глаза не отрывались от шипящих трескающихся раскаленных углей. Под ее весом они лишь слегка проседали да разгорались ярче, становясь похожими на крупные рубины, слышался легкий хруст.
Олег запнулся, уже поздно, а боль за сына странно переплеталась с новой болью, что эта чистая душа сейчас сгорит, Скиф допустил серьезную ошибку, что-то здесь не так, только с виду все верно...
— Скиф, — сказал он горько. — Ты... глух и безжалостен.
Скиф, не отрывая глаз от Ляны, раздраженно отпихнулся:
— Не мешай!
— Да, — прошептал Олег, — ты пойдешь далеко... правитель.
Ляна шла легко, красиво, грациозно, легкая, как воздушное облачко. Багровые угли при ее приближении начинали светиться ярче, а когда босые ступни касались их, вспыхивали, как маленькие солнца. Но и потом горели ярко и празднично, гордые и счастливые, что ее нога коснулась именно их.
Скиф уже видел по восторженным лицам, что народ смотрит на Ляну как на молодую богиню, что станет символом их новой страны, еще более красивой и могучей. К ней можно протягивать детей и выпрашивать благословение...
Под ее ступнями угли вспыхивали оранжевым огнем, выстреливали острыми жалящими язычками огня. В толпе вскрикивали от жалости и боли, словно это их пекло, сжигало огнем, в котором горит и плавится железо.