Беверли гневно сверкнула глазами.
— Да тебе что праздники, что будни — один черт… Опять выходные псу под хвост!
Скиннер промолчал: если мать решила выпустить пар, то ее уже не остановишь.
— Подумать только, бедная девушка!— продолжала она.— Кто ее упрекнет, что не захотела отмечать Рождество с алкоголиком!
Скиннер ухмыльнулся, чувствуя в груди огненный мячик ярости.
— Ну что ж, я не ропщу. Семейная традиция.
Мать ответила ледяным взглядом, от которого заныло в затылке. Скиннер тут же пожалел о своих словах. Это все похмелье виновато. Он терпеть не мог приходить сюда с бодуна. Когда тебя колбасит после вчерашнего, невозможно общаться с трезвыми людьми, они кажутся представителями иной, враждебной расы, инфернальными хищниками, выгрызающими тебе душу. Они чуют запах твоей слабости, твоего пота, видят в тебе чужака. А мать пуще остальных. Ее и в хорошие-то минуты лучше не цеплять…
— Это в каком же смысле — традиция?— Беверли подбоченилась, ее слова ввинчивались в череп, как стальные шурупы.
Скиннер понимал, что надо притормозить, пойти на попятную, но непослушный язык гнул свое:
— А в таком, что мой отец тоже долго не вытерпел.
Лицо Беверли побагровело, образовав контрастную цветовую пару с зеленой гофрированной короной. Казалось, ее попытки выровнять дыхание извели в комнате весь кислород.
— Я тебя сколько раз просила не упоминать при мне…
— Я имею право знать, в конце концов!— взорвался Скиннер.— Ты же знаешь, кто такая Кей? А почему я не знаю…
Беверли оборвала его взглядом, исполненным брезгливого презрения.
— Хочешь знать, кто твой отец?— прошипела она, склонив голову набок.
Скиннер смотрел на исказившиеся черты матери и думал, что за все эти годы ее жалкая, истеричная, мучительная ненависть к отцу, кем бы тот ни был, не утихла ни на йоту. Более того, он чувствовал, что и сам может сделаться объектом подобной ненависти, если не оставит попыток добиться правды. Ему захотелось сказать: ладно, забудем, извини, давай лучше ужинать — но слова не шли с языка.
— Я!— Беверли яростно ткнула себя пальцем в грудь.— Я твой отец! Я тебя вырастила и выкормила, и на стадион с тобой ходила, и в мяч во дворе играла. И шарфик тебе вязала фанатский. И на родительских собраниях сидела краснела. И бизнес собственный подняла, перестригла весь Лит, каждой здешней старухе плешь пощупала — чтобы тебя одеть, обуть, выучить как следует, чтобы ты работу приличную нашел. И на каникулы тебя в Испанию возила каждый год. И из кутузки на Хай-стрит тебя выкупила, когда ты вляпался. Все одна, никто не помогал!
Скиннер скрипел зубами, в груди бурлили горькие слова. Но все, что говорила мать, было правдой. Он глядел на эту сильную, циничную, любящую, замечательную женщину, положившую жизнь на алтарь его благополучия, и вспоминал детство, проведенное в этом доме, и своих суррогатных панк-тетушек Трину и Вэл, которые за ним присматривали, и уважали его, и общались с ним как с равным, хотя он был всего лишь ребенком. Правда, они пытались приобщить его к своей музыке, заставляли слушать «Резиллос», «Скидз», «Бэд бойз» — единственное, что он мог бы поставить им в упрек. Но это мелочи, а главное в другом: Беверли сделала все возможное, чтобы у ее сына условия были не хуже, а то и лучше, чем у детей из полных семей… Скиннер посмотрел на свою тарелку, на индейку, что приготовила ему мать,— и заткнулся и начал есть.
8. Праздники
Когда я только начал здесь работать, Дуги Винчестер дал мне добрый совет. Он сказал, что пьющему человеку не стоит брать отпуск между Рождеством и Новым годом, ибо в это время вся страна бухает, забыв служебные обязанности, и в офисе остаются одни алкаши, а примерные семьянины, то бишь начальники и прочие козлы, не одобряющие пьянства на рабочем месте, сидят по домам, и алкаши, таким образом, обретают карт-бланш на безнаказанное нажиралово.
В воздухе дрожит предпраздничное ожидание: забытое школьное чувство, что вот-вот должно произойти чудо. В детстве мы, помнится, ошивались в эти дни у матери в парикмахерской — я, Макензи, Кингхорн, Трейнор — и действительно ждали чего-то волшебного. Никаких чудес, разумеется, не происходило, но память об упоительном предвкушении осталась до сих пор.
Я вхожу в офис, покачиваясь, опупев от вчерашней рождественской попойки; да, сейчас бы чудо не помешало! В глазах у меня круги, во рту будто попугай насрал. Шеннон сидит где-то на собрании, а в обед собирается на праздничный сабантуйчик в управление жилищного строительства, однако до обеда я вряд ли дотяну, нужно залить пару кружек в трубы прямо сейчас. В голове прыгают редкие раздерганные мысли: пиво! собутыльник! пиво! На месте ли Дуги Винчестер? А может, сходить к Макензи — вдруг он сегодня работает? Одна помеха: чертов бобер Кибби сидит, скрючившись, за столом, шуршит бумагой. Никак доносы строчит Фою с Бекстером.
Верхние флуоресцентные светильники, слава богу, не горят, и Кибби похож на диккенсовского персонажа: один в пустой конторе, при настольной лампе, работает как заводной. Меня осеняет отличная идея. Взяв со стола папку с отчетами, я подхожу к этому бобру — и с удивлением замечаю, что он на грани истерики, в глазах чуть слезы не стоят. Я непринужденно присаживаюсь напротив.
— Ты в порядке, Брайан?
— Д-да, наверное,— мямлит он, разглаживая пробор.
— Решил поработать на праздники?— Я щурюсь на ослепительный настольный абажур.
— Да, мой отец болеет… отпуск еще пригодится.— Он морщит носик, должно быть, почуяв перегар.
— Сочувствую, мужик,— бормочу я, откидываясь на спинку. Чертов червяк должен радоваться, что у него вообще есть отец!.. Ну ладно, ближе к делу.— Слушай, Брай, я вот что подумал. Я на следующей неделе в отпуске. А проверку моих отчетов поручили тебе, так?
Кибби кивает с задумчивой покорностью. Я двигаю ему под нос папку.
— Давай вместе по ним пройдемся. Ты ведь по-куриному не понимаешь.
Он хлопает глазами, я хлопаю воображаемыми крыльями. И поясняю:
— Почерк у меня такой. Как у курицы.
— Да, хорошо, давай!— Кибби ерзает на стуле, от мерзкого голоса у меня мурашки по спине. И почему я этого слизняка так ненавижу?
— На самом деле все просто.— Я открываю папку и достаю первый отчет.
Кибби обнюхивает страницу, как ученая крыса. У него на носу до сих пор веснушки, как у дебила.
— А это что?— Он тычет пальцем в «Маленький садик».
— Ресторан де Фретэ,— сообщаю я.— У него не кухня, а гребаная помойка.
Востроглазый маленький грызун внимательно моргает. Когда он придет к де Фретэ с проверкой, тот ему горячую сковороду в жопу засунет. Устроит бедняге проверку на вшивость. Вряд ли у слизняка хватит духу перечить де Фретэ, хотя чувствуется в нем какая-то извращенная… совестливость, что ли?
— Он ведь типа… знаменитость?— Кибби страдальчески смотрит мне в глаза.
— Я понимаю, Брай. Но твой долг — честно все зафиксировать. Мы с тобой профессионалы, служим народу, а не всяким там эгоцентричным чудо-поварам. И потом, последнее слово все равно за Фоем, ему решать.
— Если я напишу слишком критично, если черным по белому, в официальной бумаге…— Кибби блеет, как молочный ягненок. Могу поспорить, де Фсетэ его насадит на шампур и зажарит в мятном соусе.
— Вот поэтому честность — наша лучшая стратегия. Допустим, какой-нибудь злосчастный лох пообедает в «Маленьком садике» и получит отравление, что весьма вероятно, учитывая состояние их кухни, а потом подаст в суд, раз уж мы живем в юридическую эру,— поучаю я, на ходу изобретая сценарий.— Власти наверняка захотят ознакомиться с результатами санинспекции. Если твой отчет разойдется с моим, то у следствия будет две версии: либо один из нас лжет (а мой отчет подписал Айткен), либо де Фретэ выиграл джек-пот и потратил его на благоустройство кухни.
Я буквально слышу, как в голове у Кибби со скрипом поворачиваются шестеренки — медленно, но верно.
— Говорю тебе, Брай, я чуть в штаны не наложил, когда заглянул в их суповой котел. Думал, что оттуда птеродактиль вылетит. Подзываю поваренка, спрашиваю: что за дрянь? Французский суп, отвечает. Ага, говорю, с лягушками.
Кибби растягивает сомневающуюся физиономию в робкой улыбке. Даже тупейшие шутки до этого дебила не доходят. Я встаю, хлопаю себя папкой по заднице.
— Прикрой ее, Брай! Прикрой, пока не поздно. Дружески подмигнув, я бросаю папку на стол.
Кибби сидит, как веником побитый. Есть в нем что-то этакое… Теперь мне его даже жалко. Взяв со стола номер «Гейм информер», я открываю наугад:
— Что ты думаешь насчет «Психонавтов»? Говорят, неплохая игрушка, не то что стрелялки для ботаников. Ни дурацких террористов, ни принцесс.
— Я в нее не играл,— отвечает Кибби с опаской, затем чуть-чуть открывается: — Мой друг Ян ее недавно прошел. Говорит, клевая. Новая вещь, у нее в обзорах рейтинг 8,75.
— Что ты думаешь насчет «Психонавтов»? Говорят, неплохая игрушка, не то что стрелялки для ботаников. Ни дурацких террористов, ни принцесс.
— Я в нее не играл,— отвечает Кибби с опаской, затем чуть-чуть открывается: — Мой друг Ян ее недавно прошел. Говорит, клевая. Новая вещь, у нее в обзорах рейтинг 8,75.
— Ага, круто…— киваю я тоскливо.— Слушай, Брай, я сейчас иду в управление жилищного строительства, там у них пьянка намечается. Из наших будут Шеннон и де Муар. Ты как?
— Я не могу,— сопит он.— Надо еще кое-чего доделать, пару заведений проинспектировать.
Глупая ты мандавошка! Представляю, как тебе обрадуются в ресторанах в это время года!
Уже подойдя к своему столу и взявшись за телефон, чтобы позвонить Макензи, я слышу за спиной дрожащий голос:
— Так ты думаешь, мне надо… по правде?.. ну, с де Фретэ?
— Честность — лучшая политика!— ухмыляюсь я, падая на стул и снимая трубку.— Ты же знаешь это выражение: будь честен перед собой.
Брайан Кибби шаркал по улице Роял-Майл мимо мрачных домов, подпирающих низкое небо. Оброненные всуе слова о честности резонировали в его ушах, поднимая бурю, о которой Скиннер мог только мечтать.
Дэнни прав… Будь это лучший ресторан Британии и самый знаменитый повар мира — правила для всех одинаковые!
Мрачные тучи раздвинулись, вот-вот должно было показаться солнце. На террасе у «Маленького садика» собралась внушительная толпа в строгих костюмах. Кибби сразу понял, что имеет дело с заведением высокого класса, свободным от традиционных штампов: рождественские декорации практически отсутствовали, только скромная елочка в углу напоминала о времени года. Он вошел в полутемный зал, отделанный красным деревом и магнолией; ноги уютно погрузились в роскошный ковер. Все дышало идеальной свежей стерильностью. Трудно было поверить, что на кухне процветает описанная Скиннером помойка. Во время работы младшим инспектором в Файф Кибби усвоил житейское правило, впоследствии подтвержденное несколькими тренировочными проверками под надзором Фоя: если обеденный зал содержится в чистоте, то и кухня соответствует высочайшим гигиеническим стандартам.
Но из каждого правила бывают исключения.
Невозмутимый метрдотель при виде инспекторского удостоверения надул губы и кивнул в сторону вращающихся дверей. Кибби толкнул их — и оказался на кухне. Сердце его опустилось. Он приготовился, что будет жарко, однако волна душного пара чуть не сшибла его с ног. Первое, что он увидел в клубах горячего тумана, был сам де Фретэ, с царственной задумчивостью облокотившийся на стойку. Ноздри знаменитого повара трепетали, выхватывая ароматы жарящейся, варящейся и пекущейся пищи, мозг стрекотал, перебирая грандиозную картотеку хранящихся в памяти рецептов; у его тучных ног копошилась коленопреклоненная девчушка в комбинезоне, перекладывая пакеты из картонного ящика на нижнюю полку.
Кибби услыхал свист тяжелой одышки, хорошо знакомой по телепередачам, увидал надменную уверенность в темных глазах и каменной трещине узкого рта. В памяти вспыхнул и погас легкий блик узнавания: вальяжная поза, голос, брань, грубые шутки — все это уже было когда-то…
Он приблизился к толстому повару, дрожа как осиновый лист: даже поверхностный осмотр говорил о категорически плачевном состоянии кухни. Де Фретэ смерил его с ног до головы чугунным взглядом, начисто лишенным любви.
— А, новый парнишка из управы! Как поживает мой приятель Боб Фой?
— Х-хорошо,— пискнул Кибби, думая о вспыльчивости Фоя и вспоминая слова Скиннера… Но кухня де Фретэ действительно грязна! А грязная кухня — источник заразы. Правило номер один. Которое инспектор не может игнорировать.
Беспорядок же вокруг царил поистине вопиющий. Конечно, Скиннер в своем отчете слегка переусердствовал, однако пол и большинство горизонтальных поверхностей нуждались не просто в чистке, а в смене покрытия. Мало того, ящики и канистры с продуктами загораживали проход, пожарная дверь стояла нараспашку, а персонал был одет, мягко говоря, неподобающе. Да и сам де Фретэ был потен, небрит и растрепан, словно только что проснулся с бодуна.
Наверное, это из-за праздников… И все же ресторан есть ресторан!
Де Фретэ приблизился, навис массивной тушей — он был настолько же выше и жирнее среднестатистического человека, насколько Кибби — ниже и тщедушнее.
— Значит, из управы? Я помню, у вас там есть симпатичная зайка… то есть, пардон, санитарный инспектор. Как же ее зовут?
В ноздрях у шеф-повара клубились черные волосы, дыхание давило горьким смрадом. Кибби потел и трясся, шею припекало, как на тропическом пляже.
— Шерон? Шеннон?— вспоминал де Фретэ.— Точно, Шеннон! Конфетка, а не девочка. Она еще работает?
— Н-ну да,— прохрипел Кибби.
— Что-то ее больше не присылают. Жаль, жаль! У нее кто-нибудь есть? Не в курсе?
— Не знаю,— соврал Кибби, чуть не падая в обморок от близости исполинского повара. Де Фретэ, похоже, пытался произвести впечатление жизнерадостного жуира, но его каплевидная клоунская фигура дышала лишь недоброй нахрапистостью. Кибби знал, что у Шеннон есть парень, однако не собирался рассказывать об этом посторонним, особенно грубому толстяку.
— Ну ладно, работай, не отвлекайся,— быстро сказал де Фретэ.— У нас тут как на курорте. ПРАВДА, РЕБЯТА?!— Он обернулся к двум грузчикам, стоящим без дела у тележки.— КОГО ЖДЕМ, А?!
Грузчики поспешно схватились за коробки, а Кибби отправился бродить между переполненными мусорными баками и грудами лежащих на проходе продуктов, старательно делая пометки в отчете. Жара была иссушающей, духовые шкафы ревели, как бухенвальдские печи. Сколько ни готовься, привыкнуть к этому невозможно — горнило ресторанной кухни в разгар обеденных часов потрясает даже видавших виды инспекторов. Работа здесь тяжелее, чем на каторге; фигурки в одинаковых комбинезонах снуют в раскаленном воздухе, как муравьи, орут друг на друга… Первые заказы уже поступили: шотландские парламентарии, ожидавшие снаружи, очевидно, уселись за стол.
Кибби вдруг почувствовал, как сильные пальцы ухватили его с шокирующей интимностью: де Фретэ приобнял юношу за талию и повлек, энергично вальсируя, по захламленным проходам, мимо готовивших заказы поваров и спешащих с подносами официантов, подмигивая с напускной доброжелательностью и больно, до синяков, сжимая хрупкие ребра. Но Брайан Кибби даже в этой ситуации пытался исполнять свой долг и сквозь липкую вуаль унижения примечал нарушения и огрехи.
Будь честен перед собой.
9. Новый год
На вечеринке в управлении жилищного строительства я свалял дурака. Это была обычная корпоративная пьянка с болтовней об аренде и социальных программах, с разливанным морем спиртного, с блюющей по углам неопытной молодежью, с парочками, запирающимися в кладовках, чтобы торопливо сорвать запретный плод пьяной похоти, чреватый горьким послевкусием.
Я спьяну разоткровенничался с Шеннон, распустил сопли. Она ответила тем же: я рассказывал про Кей, она про Кевина; наверное, у обоих накипело. А тут еще какая-то нетрезвая дурочка подбежала, подняла у нас над головами венец из омелы — пришлось целоваться, и невинный рождественский чмок превратился в затяжные объятия и лобзания длиною в ночь: мы цеплялись друг за друга, как осиротевшие обезьяньи детеныши, вокруг которых рушился мир,— по крайней мере я чувствовал себя именно так, да и Шеннон, похоже, разделяла мои чувства.
На следующее утро я двинул прямиком в торговый центр «Сент-Джеймс» и купил в магазине у Сэмьюэла бриллиантовое обручальное кольцо. Без малого четыре сотни. Потом повез Кей на стадион «Тайнкасл» смотреть дерби, а оттуда к ее матери встречать Новый год. Эта часть прошла легко, я просто расслабился и наблюдал — а что еще делать? Кругом, куда ни глянь, фотографии Кей: малютка в балетной пачке, длинноногая девчонка в любительской постановке мюзикла «Парни и куколки», ряд застывших пируэтов — ее первая постоянная работа в экспериментальной труппе… Я следил за суетливым подобострастием тетушек, дядюшек, бабушек и прочей родни, за беззаботным порханием Кей, принимавшей это внимание как должное, и думал, что все девчонки в школе, должно быть, тайно ненавидели ее — за гибкое сильное тело, за роскошные волосы и великолепные зубы, за исполненную энтузиазма открытую улыбку, за неизменный оптимизм — за все то, что я в ней любил, как любят дорогие неожиданные подарки.
И эта девушка станет моей женой.
В тот день я не сделал ей предложения. Мне хотелось, чтобы в момент, когда я стану на колени и протяну ей кольцо, мы были наедине, только я и она. И чтобы я был абсолютно, хрустально и продолжительно трезв.
А теперь все опять по-старому, обычная рабочая мясорубка. Никакого периода послепраздничной релаксации. Такое впечатление, что основная масса офисного скота просто не заметила Рождества и Нового года. Старый козел Айткен, я слышал, даже радовался вслух, что праздники наконец прошли и все вернулось в норму.