Если кто-то думает, что этот простой процесс занял у меня не более нескольких секунд, то он жестоко ошибается. Приготовление кофе в сложных полевых условиях жуткого ничегонеделания не терпит суеты. И я не спешил. В первую очередь поставил перед собой все еще исходившую паром кружку, затем достал из пакета для продуктов упаковочку сахара, аккуратно стряхнув сахар на донышко пакетика, острым лезвием ножичка вскрыл верхнюю часть, затем все так же аккуратно высыпал сахар в кружку, скрутил упаковочку и положил ее в пустую посудину из-под паштета. Взял еще одну упаковочку сахара и проделал с ней те же самые манипуляции. Затем достал порционную упаковочку кофе, со всей аккуратностью надорвал ее по специальному надрезу, высыпал в наконец-то переставшую исходить паром воду, тщательно размешал пластмассовой ложечкой, которая тут же слегка покоробилась, но не сильно (вода успела слегка остыть). Тут же была вскрыта и вторая упаковочка кофе. Высыпав его в кружку, я еще раз все тщательно перемешал. Теперь черный кофе «два в одном» был готов, предстояло превратить его в кофе со сливками. Для этого потребовалось две упаковочки сливок. Сливки во избежание слипания пришлось засыпать при постоянном помешивании. И наконец все готово, можно приступать к кофеепитию, чем я и занялся. Перекусив и тщательно протерев кружку гигиеническими салфетками, я сложил все бумажные упаковки в одну из консервных банок и, замяв ее с боков, превратил в почти плоскую плюшку, так же поступил и с остальными банками. Получившиеся компактные металлические пластины уложил друг на друга и смял в один небольшой комок. Комок этот сунул в полиэтиленовый пакетик и, завязав его, положил в один из боковых кармашков рюкзака. С приемом пищи было покончено. Пребывая в сытно-благостном настроении, я перестелил коврик на более удобную площадку и лег спать. Почти сразу мне начал сниться сон, и был он настолько глупый и дурацкий, что я его сразу же постарался забыть. Но спать дальше не получилось, я проснулся, проснулся с головной болью и щемящим ощущением беспокойства, поселившимся в моей грудной клетке.
То, что старику стало плохо, мне сообщил вездесущий Бубликов.
– Товарищ старший лейтенант, – взволнованно начал он, – старик Ибрагим за сердце схватился, вас зовет.
– Иду, – тут же откликнулся я, вскакивая с расстеленного на земле коврика. Привычно подхватив автомат, я почти побежал, на ходу скомандовав все тому же Бубликову: – Групповую аптечку захвати и за мной!
Наш проводник расположился где-то ближе к первой тройке ядра, туда я и направился.
– Набегался, старый осел! – невольно, одними губами, ругнулся я, увидев беспомощно раскинувшего руки старика, лежавшего поверх расстеленного на земле войлока.
– Уважаемый, вы посылали за мной, – начал было я, объясняя причину своего прихода, но старик повелительно похлопал рукой по глинистой почве.
– Сядь рядом! – потребовал он.
Я послушно сел и почувствовал вставший в груди ком – словно часть боли умирающего старика передалась мне и я принял ее как свою.
– Я должен был сделать это сам, – произнес он тихим надтреснутым голосом, – но время оказалось неумолимо. Я умираю.
– Не спешите умирать, сейчас проглотите таблетку нитроглицерина или валидол под язык, и все будет нормально, – нарочито бодро заверил я его.
– Не надо меня утешать, я умираю и знаю это, – старик, пересилив боль, улыбнулся, – иначе бы я тебя не позвал. Я же сказал, что должен был сделать это сам, но настал мой последний час, и потому слушай. У меня не так много времени.
Он ухватил меня за руку и крепко сжал, будто опасался, что могу уйти. Я подсел ближе, и он начал рассказывать.
– Мы идем в древний город Аквашоро́х, – сказал он. Я такого города не знал и хотя был уверен, что на моей карте его нет, невольно потянулся к разгрузке, вытащил карту, заглянул в нее и обомлел: некий город Аквашоро́х расположился десятью километрами южнее того места, где мы остановились на отдых. Но такого не могло быть! Еще вчера на его месте со стопроцентной точностью находилась безлюдная горно-пустынная местность. Но и карта не могла врать! Но я же только вчера… С другой стороны, не мог же кто-то ночью перепечатать мою карту?! Вот ведь, тоже мне, бесовские игры разума. Может, я, разглядывая местность, его пропустил, проскользил взглядом мимо? Что ж, это гораздо более вероятно, чем появление на карте барабашек в виде целого города, чье название теперь прямо-таки красовалось перед моими глазами. А почему бы и нет? Да так оно по-любому и есть, иначе придется поверить в то, что у меня в голове завелись тараканы. Придя к такой мысли, я успокоился, а старик продолжал рассказывать.
– Они заминировали город и готовятся уничтожить, – он закашлялся, – стереть с лица земли.
Я невольно вспомнил судьбу древней Пальмиры и еще десятка древних памятников и задал вопрос, на который сам давно искал и не находил ответа.
– Почему они это делают? – поинтересовался я. Объяснить подобное варварство маниакальной страстью игиловцев к разрушению старины я не мог, должна быть иная, скрытая ото всех причина, и старик мог знать ответ.
– Они ищут очень древнюю реликвию. – Голос стал хриплым, иногда старик прерывался, чтобы восстановить дыхание – воздуха ему уже не хватало. – Двадцать пять лет назад предатель сообщил врагам, что реликвия все еще цела и ждет только своего часа, дабы предстать перед человечеством. Он сообщил им, что она надежно скрыта под слоем веков. Большего он, по счастью, не знал… – Старик замолчал, жадно хватая ртом воздух, я протянул ему бутылку с водой, но он отрицательно помотал головой и нашел в себе силы продолжить. – Враги искали ее по всему миру и, отчаявшись найти, стали уничтожать все, что могло ее скрывать, надеясь если и не уничтожить, то хотя бы навеки погрести реликвию под обломками разрушенных до основания древностей.
Старик в очередной раз умолк. Молчал и я. Его слова упали на благодатную почву. Подобно лучам солнца осветив мое сознание, они высветили то, что ускользало от моего понимания раньше. А я-то всегда гадал, зачем радикальные исламисты уничтожают исторические памятники. Ларчик, как оказалось, открывался просто.
– А статуи Будды в Афганистане – это тоже их рук дело? – спросил я, и Ибрагим утвердительно качнул бородой.
– Да. Уничтожение статуй Будды в Афганистане преследовало ту же цель. Они надеялись обнаружить реликвию за спинами каменных исполинов. Безумцы! Конечно же, ее там не было… – Старец прервался и некоторое время лежал, с трудом втягивая в себя воздух.
– Сейчас принесут лекарства, – сказал я, но он отмахнулся от моих слов, как от назойливой мухи.
– Я умру, и мне ничто не поможет, ибо настал мой час, – в очередной раз заверил он меня, и я не нашелся что ему ответить. Если судить по ночному пробегу, то до его смертного часа было еще как до Китая боком. А старик продолжал:
– То, что вы знаете, то, что стало известно миру, – лишь малая часть из всего уничтоженного врагами. О нет! – Видимо, увидев у меня в глазах незаданный вопрос, старик помотал у меня перед лицом своим костлявым пальцем. – Они делают это не сами! Им ни к чему пачкать свои никогда не знавшие труда загребущие ручки. Для этого у них всегда находились чужие. Враги уничтожали святыни специально взращенными силами. «Аль Каида», «Талибан», ИГИЛ – лишь слепое орудие, выполняющее чужую волю. Фанатики, они даже не догадываются, что за их спинами стоят ненавистные им банкиры и ростовщики, много лет назад захватившие власть над всем миром. Все, что они совершали, все их злодеяния делались с одной целью: удержать власть. Они разрушали страны, сталкивали народы, заливали кровью целые континенты. Их цель – извратить людей так, чтобы они окончательно превратились в тупых, но работящих скотов. И тогда их власть будет непоколебима. Но вражеские планы могут быть разрушены словом правды. Враги знают это и боятся – и потому, дабы навеки вечные скрыть-похоронить истину, взрывают и разрушают все, до чего могут безнаказанно дотянуться и где Древние, по их мнению, могли спрятать священную книгу.
– Книгу? – Я не был уверен, что не ослышался.
– Да, книгу. Древнюю книгу. Книгу мудрости, продиктованную, по преданию, самим Богом. Книгу, которая, вернувшись в мир, принесет правду и изменит его до основания.
– Почему ее нельзя было привнести в мир раньше? – задал я вполне резонный вопрос.
– Чтобы ее в лучшем случае назвали подделкой? – спросил он с интонацией взрослого человека, рассказывающего прописную истину младенцу.
– Да, такое возможно, – невольно согласился я.
Старик сжал на миг искривившиеся болью губы, кадык его дернулся, но когда заговорил, голос его звучал хотя и тихо, но ровно.
– Но, вероятнее всего, реликвию бы уничтожили. Даже сейчас… – голос говорившего вновь прервался, – даже сейчас есть опасность, что ей не позволят раскрыть свои страницы. Слишком многое может поменяться в мире… – Он опять замолчал. Молчал и я.
– Книгу? – Я не был уверен, что не ослышался.
– Да, книгу. Древнюю книгу. Книгу мудрости, продиктованную, по преданию, самим Богом. Книгу, которая, вернувшись в мир, принесет правду и изменит его до основания.
– Почему ее нельзя было привнести в мир раньше? – задал я вполне резонный вопрос.
– Чтобы ее в лучшем случае назвали подделкой? – спросил он с интонацией взрослого человека, рассказывающего прописную истину младенцу.
– Да, такое возможно, – невольно согласился я.
Старик сжал на миг искривившиеся болью губы, кадык его дернулся, но когда заговорил, голос его звучал хотя и тихо, но ровно.
– Но, вероятнее всего, реликвию бы уничтожили. Даже сейчас… – голос говорившего вновь прервался, – даже сейчас есть опасность, что ей не позволят раскрыть свои страницы. Слишком многое может поменяться в мире… – Он опять замолчал. Молчал и я.
«Как? Каким образом какая-то, пусть и очень древняя, книга может повлиять на современный мир? Повлиять так, чтобы все перевернулось с ног на голову или, правильнее будет сказать, вернулось к исходному, переставив все с головы на ноги?» Мысли скользили с лихорадочной быстротой, рассуждения вели в глубины истории и тут же выбрасывали в воображаемое будущее. Будущее прекрасное и потому невозможное. Я, всю жизнь живший в окружении многочисленных страхов нашего современного общества, был не в состоянии поверить, что возможно другое общество – справедливое, спокойное, такое, где не боятся идти глубокой ночью по спящему городу; где не опасаются за судьбу дочери, отправившейся на вечернюю прогулку; не страшатся потерять работу; где бабушка, всю свою жизнь работавшая для страны, не вынуждена лазить по помойкам из-за невозможности прожить на свою мизерную пенсию; где бизнесмен не трясется за семью и за свою жизнь только потому, что кому-то приглянулся его бизнес; где дороги строят те, кто умеет их строить, а не те, кто подмазал кому-то лапу и им отдали подряд на эти работы; где не «оптимизируются» школы и не закрываются больницы; где политик отвечает за сказанное слово, а не говорит поверх него еще десять; где народ с каждым годом живет лучше, а не опускается на дно по «объективным» трудностям; где природные богатства используются во благо страны, а не проедаются из-за бездарности высшего руководства; где работают технологичные заводы; где мужчина, работая на производстве, может позволить себе растить десятерых детей, а мать, воспитавшая их, ни в чем не нуждается в старости; где ученый живет лучше, чем депутат, а депутат принимает такие законы, что в стране становится лучше жить; где милиционер или полицейский (не важно, как его назвать) получает деньги не только за то, что раскрывает преступления, но и за то, чтобы их с каждым годом становилось все меньше, а уничтожив преступность под корень, получает право на пожизненную пенсию; где армия столь могуча и крепка, что ни у кого даже мысли не возникает напасть на такую страну.
Я, не в состоянии поверить в такое утопическое будущее, вырвался из оков безумных мыслей и вернулся к действительности.
– Вы должны спасти ее! – Старик приподнялся на локте, и в этот момент к нам подошел Бубликов, державший в руках медицинскую аптечку.
– Вот, – сказал он, протягивая мне упаковку нитроглицерина.
Я взял одну таблетку, бутылку с водой и обратился к старику, которому каждый новый вздох давался все труднее и труднее.
– Выпейте, вам станет легче. – Я действительно надеялся, что от нитроглицерина ему станет лучше.
– Нет, – он отрицательно покачал головой, – мне ничто уже не поможет. Оставь свои потуги. Слушай.
Я вдохнул, поражаясь его упрямству, и в очередной раз обратился в слух.
– Аквашоро́х собираются взорвать завтра в полдень.
– Почему именно в полдень? – не удержался я от вопроса, предположив в этом какой-то скрытый, сакральный смысл.
Старик понял это и невольно, даже сквозь терзавшую его боль, улыбнулся.
– В полдень привезут кинооператоров, чтобы они могли запечатлеть последствия этого безумия.
– Понятно, – ответил я, поражаясь и проницательности уважаемого Ибрагима и собственной дремучести. Я ведь и сам мог бы догадаться, ведь нынешние фанатики любят выставлять свои злодеяния напоказ. Как же, они хотят, чтобы их, уродов, запомнили. Что ж, мы запомним!
– Надо забрать реликвию, – старик опять вцепился в мою ладонь. – Забрать и унести ее оттуда раньше, чем они взорвут город. Иначе она может погибнуть!
– Мы заберем, мы успеем, – боясь волновать старика, быстро пообещал я.
– Но! – Ибрагим поднял свой перст. – Запомни: сделать это надлежит скрытно. Понимаешь, скрытно!
– Я понимаю. – Я действительно понимал: объявив о минировании древних руин, игиловцы одновременно объявили, что приведут механизм подрыва в действие немедленно при любом намеке на попытку его разминирования.
– Вас не должны увидеть! – Старик задыхался. – Нам следовало спешить, но мы были вынуждены отказаться от переброски вас вертолетами… Мы боялись, что враги обратят на них внимание, поймут, куда они направляются, и приведут угрозу в исполнение… Мы не могли… мы не можем рисковать.
– Я знаю, знаю, – принялся заверять его я.
– В самом Аквашоро́хе сейчас никого нет, – уверенно заявил умирающий. – Мелкие банды игиловцев или, как вы их сами называете, «агрюш», расположились на его окраинах. Они ведут наблюдение, но в город, опасаясь собственных мин, заходить боятся. Незаметно проскочить мимо них в Аквашоро́х нельзя. Даже ночью…
Скривившись, старик приподнялся, сел, взяв в руки валявшуюся тут же небольшую палочку, с проворством профессионального чертежника набросал на земле два разных плана.
– Надо знать пути. Покажи карту, – потребовал он. Я не колебался ни секунды, достал и раскрыл перед ним секретный документ. Признаться, после всего сказанного и после столь умело начерченного плана я нисколько не удивился, когда старик, взяв карту, быстрыми движениями сориентировал ее на местности. Подполковник оказался прав: наш уважаемый старец был непрост, ох как непрост! Похоже, тот еще перец! А тем временем старик все той же палочкой уверенно показал на небольшое, расположенное неподалеку от Аквашоро́ха? селение. – Видишь?
Я кивнул.
– Это село разрушено войной, и сейчас там никто не живет. Вот на этой схеме несколько его улиц, – палочка ткнулась в один из планов, – но тебя должен интересовать только вот этот дом.
– Что в нем? – спросил я, надеясь, что наконец-то хоть чуть-чуть в конце тоннеля забрезжила искорка, отражающаяся от цели нашего задания.
– В одной из его комнат начинается подземный ход. – Голос старика обрел вдруг твердость, я даже понадеялся, что смерть его все же не заберет. – Он ведет в здание, расположенное на центральных улицах древнего города. Вот сюда. – Старик показал на точку во втором из его планов. – Вам надо дойти до площади, посреди которой вы увидите… – мои минутные надежды оказались тщетны, старик сдержал стон, губы его искривились болью, – площадь… высокие колонны… – Ему снова стало не хватать воздуха, дыхание сделалось затрудненным, видимо на то, чтобы чертить и показывать планы, у него ушли последние, перед тем собранные в кулак, силы. – Запоминай, запоминай, не записывай, никто не должен знать… Предатель все еще жив, мы так и не смогли распознать его, – прохрипел он сокрушенно. Выпустил из руки прутик и повалился на спину, я едва успел его подхватить и осторожно положил на войлок. А в голове у меня крутилась только что сказанная фраза: «Предатель жив, мы так и не смогли распознать его…»
Теперь стала понятна причина той самой сверхсекретности, с самого начала окружавшей наше задание. Предателем мог быть где угодно.
– …Запоминай, – Старик уже говорил тихим шепотом, и я не мог понять: от того, что боялся, что его услышат лишние уши, или от завладевшей его телом слабости. – Запоминай, – в который раз повторил он.
– Я внемлю, – слегка высокопарно заверил я и полностью обратился в слух.
– Третья по счету от заката колонна хранит тайну входа. Найди отпечатки перстов строителя, первый из которых находится… – Старик начал перечислять мне последовательность моих будущих действий. Действий, видимо когда-то им самим заученных наизусть, но ни разу в жизни ему так и не пригодившихся. Он никогда не был там, куда отсылал меня! Никогда! И тогда я понял, почему с такой легкостью старец, уважаемый старец, бежал всю предыдущую ночь. Его несла на крыльях надежда прикоснуться к реликвии, прикоснуться к тайне, к тайне, которую он оберегал всю жизнь, к тайне, которую оберегали его предки – многие поколения до нас. И вот когда заветная цель их жизней стала так близка, он беспомощным кулем лежит и умирает в безжизненной расселине. Умирает, так и не прикоснувшись к божественной мудрости. Впрочем, как и многие до него. Какая ирония, недотянуть один день, и какая горечь.