Арман сложил руки на груди и закрыл глаза.
Глава 8
Кинокартина закончилась около полуночи, коренные обитатели поселка и многочисленные дачники, вывалив из душного клуба, стали растекаться по улочкам и проулкам. Где-то сонно залаяла собака, заскрипели калитки, захлопали двери.
Возле поселкового совета горел единственный на всю округу фонарь. Михаил Квакин и Фигура отделились от людского потока и, нырнув в густую тень, потянулись за куревом. Уселись на невысокой парковой ограде, как пара ворон, и оценивающе разглядывали прохожих.
К ним тут же подбежал Алешка — в сарае его продержали долго, так что на сеанс он безнадежно опоздал, и пытаться проникнуть в клуб не имело никакого смысла, так что он вынужден был полчаса слоняться снаружи, пока кино не закончилось.
— Слышь, Мишка! Тут тебе Тимур натуральную церемонию велел передать… — Он потеребил Квакина за рукав и отдал ему аккуратно склеенный из оберточной бумаги конверт. Поперек конверта шла крупная надпись, сделанная красным карандашом: «УЛЬТИМАТУМ».
— Не взорвется? — насторожился Фигура. — Что значит ульти — матом?
— Пионеры — народец высокой культуры. Наверно, и мат у них какой-то особенный, — повертел конверт Квакин.
— Не. Там внутри только письмо, — объяснил Алешка, вытащил из кармана отцовскую бензиновую зажигалку. — Хочешь, подсвечу читать?
— Это лишнее. Держи! — Квакин отдал недокуренную папиросу мальчишке, разорвал конверт, вытащил разлинованный тетрадный листок и стал читать вслух:
«Атаману шайки по очистке чужих садов Михаилу Квакину…» Это мне, — громко объяснил Квакин. — С полным титулом, по всей форме, «…и его, — продолжал он читать, — гнуснопрославленному помощнику Петру Пятакову, иначе именуемому просто Фигурой…» Это тебе, — с удовлетворением объяснил Квакин Фигуре. — Эк они завернули: «гнуснопрославленный»! Это уж что-то очень по-благородному, могли бы дурака назвать и попроще, «…а также ко всем членам этой позорной компании ультиматум». Это что такое, я не знаю, — насмешливо объявил Квакин. — Вероятно, ругательство или что-нибудь в этом смысле.
— Это такое международное слово. Бить будут, — объяснил стоявший рядом с Фигурой бритоголовый мальчуган Алешка.
— А, так бы и писали! — сказал Квакин. — Читаю дальше. Пункт первый:
«Ввиду того что вы по ночам совершаете налеты на сады мирных жителей, не щадя и тех домов, на которых стоит наш знак — красная звезда …вам, трусливым негодяям, мы приказываем…»
— Ты посмотри, как, собаки, ругаются! — смутившись, но пытаясь улыбнуться, продолжал Квакин. — А какой дальше слог, какие запятые! Да!
«…приказываем: не позже чем завтра утром Михаилу Квакину и гнусноподобной личности Фигуре явиться на место, которое им гонцами будет указано, имея на руках список всех членов вашей позорной шайки. А в случае отказа мы оставляем за собой полную свободу действий».
— То есть в каком смысле свободу? — опять переспросил Квакин. — Мы их, кажется, пока никуда не запирали.
— Это такое международное слово. Бить будут, — опять объяснил бритоголовый Алешка.
— А, тогда так бы и говорили! — с досадой сказал Квакин.[11]
— У них прямо как у рыцарей круглого стола. Братство! — отчитался о шпионской миссии Алешка. — Устав, арбалеты по стенке развешены, шифры, тайные знаки, сигналы, иерархия…
— Чего?
— Это такое научное слово, оно значит, кто над кем командует…
Квакин похлопал мальчишку по бритой голове и отнял окурок обратно:
— Алешка, ну что ты заладил — то научное, то международное, то честное-благородное? Лучше дуй домой, того и гляди твоя нянька хватится, подумает, что ты утоп, опять весь Союз-Освод[12] и милицию переполошит!
Он проводил обиженного мальчишку взглядом, повернулся к Фигуре:
— Слыхал? Совсем распоясались. Тимур у них сперва был просто пионер, потом — натурально комиссар, а теперь бери выше — прямо принц крови! Давно они по соплям не получали! — подытожил Квакин. Разорвал и выбросил конверт, а листок сложил и сунул в карман.
— Так дело поправимое, — недобро скривил губы Фигура. — Лупили мы их и дальше лупить будем. Нам-то теперь что? Даже синяков не остается. Меня с утра отчим как треснул! А я ничего — развернулся, ему на ботинки плюнул и пошел, насвистываю. Правильно блатные говорят — лучше пусть трое судят, чем четверо несут!
— Оно, может, и правильно, — с сомнением вздохнул Фигура, — когда живешь себе, живешь и помереть не можешь. Только жрать очень хочется… Голодный много не навоюет. Давай, что ли, поищем и куснем кого-нибудь?
— Только трезвого надо выбрать, чтобы башка с утра не болела!
— Трезвого? Это ты, брат, хватил. Где мы такого найдем среди ночи, который на особицу болтается и трезвый?
— Зря Алешку отпустили…
— Своих пацанов кусать не дело. Гешку куснули, и что? Колхозный сторож в него солью пульнул, теперь полный поселок архангелов — расследуют случай, почему человек от соли помер. Кордонов наставили, везде шныряют, в окна заглядывают…
— Просто дурень попался. Сам же попросился — укусите для общей компании, и сразу в колхозный сад полез, хотел сторожем закусить. Мы его честно предупреждали, чур, сразу на людей не бросаться! Действовать с осторожностью.
— Остальных мы тоже предупредили, только они все равно жрут что зря. Уже всем курам в поселке головы отгрызли, козу задрали — а нас всего-то четверо осталось!
— Может, того-этого, пойдем к сарайчику и пионера куснем?
— Придумал. Еще не легче! Чтобы потом пионер под горн из гроба встал и начал с нашими бродягами наперегонки соседских кур душить? Самим жрать нечего!
— Кулацкий у тебя подход, Мишка, — виновато вздохнул Фигура, — но правильный.
— Я вот что подумал — идем к тропке, по которой пастух стадо погонит, там уже как повезет! — Ребята спрыгнули с забора, поправили кепки.
Два темных силуэта растворились в предутреннем сумраке.
Болезненно-бледный туман поднимался над оврагом, предвещая скорый рассвет. В сарае погасили лампу, ребята спрыгивали и темными тенями расползались по дворам — каждый хотел вернуться домой раньше, чем проснутся взрослые.
Женя с Тимуром прощались около куста сирени. Вдруг пенистые гроздья цветов встрепенулись, задрожали, из высокой травы выскочила овчарка и подбежала к ним.
Собака, виляя хвостом и повизгивая, бросилась к Тимуру, прыгнула на плечи, лизнула в щеку — девочка испуганно отпрянула в сторону. Но, похоже, сегодня овчарка Берта, ее старая и недобрая знакомка, была настроена благодушно. Поэтому Женя переборола страх, сделала маленький шажок вперед и решилась поговорить с собакой. Для овчарки имелось важное и срочное дело.
— Хорошая собака! — Она потрепала овчарку по загривку. — Ты умеешь брать след? Поможешь мне найти одного человека?
— Какого человека? — удивился Тимур.
— Просто человека. Девочка забралась к нам в сад, а еще раньше гуляла по кладбищу. Странная такая, худенькая… — Женька сунула под мокрый нос овчарки фотографию, которую оставила ей бледная девочка. — Кажется, ей очень нужна помощь! Ищи, ищи, Берта!
Собака потянула ноздрями воздух и уверенно помчалась в сторону кладбища, ребята бросились следом и бежали без остановки до самой часовни. У дверей собака подняла лай и принялась скрести лапами доски.
Кладбищенскую часовню закрыли еще в двадцать четвертом, окна забили досками крест-накрест, а двери заперли чугунным засовом со старорежимным амбарным замком. Но за годы торжества атеизма металл успел проржаветь, а дерево прогнило, и всякий желающий мог без труда проникнуть внутрь бывшего культового сооружения.
— Интересно, что там?
Мальчишка и девочка припали к щелям — внутри, во мраке, шевелилось нечто черное и страшное — сердце у Женьки сперва замерло, а потом забилось — часто-часто. Она облизнула пересохшие губы, прошептала:
— Вдруг там летучие мыши? — схватила Тимура за руку и что есть силы стиснула пальцы. — Или этот… про которого молочница рассказывала… Оборотень?
Сверху раздался смешок:
— Эх, вы, пионеры юные — головы чугунные! Чему вас только в школе учат? Подумайте, откудова в церкви оборотень?
Из окна часовни высунулась черная кудрявая голова. Говорящая голова гостеприимно предложила:
— Отодвигайте доску и полезайте сюда, только пса уймите, а то испугает!
— Кого испугает?
— Известно кого — упыря! Вот-вот появится…
Женька ойкнула и сразу скользнула в просвет между досок, за ней ринулась собака, Тимуру тоже пришлось протискиваться следом.
Оказавшись внутри, он отряхнул штаны и зажег карманный фонарик. Луч света, одного за другим, выхватывал лики суровых волосатых старцев и чисто выбритых ангелов. Лучше всего на подмокшей, облупившейся штукатурке сохранилась картина «страшного суда» с юркими чертями, кипятившими в закопченном котле со смолой грешников. От такого сюжета Тимуру стало не по себе, он перевел фонарик на лицо бойкого молодого человека, обитавшего в часовне, и строго спросил:
— Ты что здесь делаешь?
Цыган, а это был именно он, передернул плечами под замусоленной фуфайкой:
— Чего и вы. Упыря посмотреть охота. Сижу — дожидаюсь. — Паренек сплюнул сквозь зубы, вытащил из-за пазухи пару сигарет, прикурил. Вторую сигарету протянул Тимуру, повернулся к Женьке и развел руками:
— Извини, шклявая, больше нету!
— Ты это мне? — обиделась девочка. — Я просто спортивная!
— Куда там спортивная — ноги как карандаши в стакане.
— Зато у меня мускулатура — ножная и ручная!
— У нее такая мускулатура, что любому задаст трепку, — подтвердил Тимур.
Ради примирения он взял у паренька сигарету, повертел в пальцах. Дорогая иностранная сигарета с золотым ободком, точно такая, как курит его дядя.
— Заграничные? Где такие раздобыл?
— Мишка принес.
— Квакин — атаман?
— Другим он, может, — атаман, а я человек вольный. Надо мной из начальства, — паренек кивнул на икону со страдальческим ликом, — один Боженька. Так и будешь на цигарку смотреть или огоньку поднесешь?
Как сигареты могли попасть к Мишке Квакину? Что могло связывать его высокомерного и непредсказуемого дядю с поселковым хулиганом? Крылось за этим что-то скверное, подозрительное, что-то такое, что встревожило Тимура. Обеспокоило куда больше, чем невозможный в живой природе оборотень.
Пока мальчишки курили, Женька выглянула в окно — туман уже расслоился на светлые ватные клочья, близился рассвет — она оглянулась на своих спутников.
— Откуда ты знаешь, что упырь вообще появится?
— Появится! Сегодня точно появится, я здесь уже третий день караулю. Никто не может так долго без пропитания, даже упырь. Жрать-то ему хочется? Хочется кровушки человечьей хлебнуть? — Парнишка сделал страшное лицо, вытянул в сторону Женьки чумазые руки, скрючил пальцы и очень правдоподобно завыл: — Ууууу!
Напуганная девочка отпрянула и спряталась за плечо Тимура, перешла на шепот:
— Вдруг он правда на нас набросится?
Парнишка продемонстрировал гостям заточенную палку:
— Видали — кол осиновый! Все упыри осинового кола страсть как боятся. Если упырю забить такой кол в грудь, он помрет в ужасных мучениях. Даже просто огреть — упырю будет большой урон, вот как старые люди рассказывают, — он старательно поворошил палкой охапку травы, брошенную на полу. — Еще я крапивы нарезал и полыни — от них такой дух, которого любая нечисть боится. Отмашемся! Только соваться сюда упырю нет никакого резона.
— Почему?
— Когда упырь оголодает, он не в столовую общепита побежит, и уж точно не в церковь. Он рванет туда — в орешник. Видишь? Кусты рядом с дорогой, по которой пастух скоро погонит стадо. Хоть одну коровенку до восхода задрать успеет. А если повезет, то и пастуха, — парнишка недвусмысленно чиркнул по горлу большим пальцем.
— А мы что — будем стоять и смотреть??!
— Не. Зачем стоять? Можем ящики из угла к окну переставить да присядем!
Глава 9
Два черных силуэта бесшумно перемещались вдоль заброшенной аллеи. Скользнули через хлипкий мостик над оврагом, обогнули кладбище и без помех достигли кустов орешника. Здесь таинственные тени разделились.
Квакин вытащил из кармана моток лохматой бечевки, протянул кончик Фигуре, тот метнулся чрез тропинку, спрятался за большим валуном. По другую сторону утоптанной коровьими копытами дорожки прятался сам Мишка-Атаман. Их план был прост и коварен. Как только пастух — великовозрастный деревенский дурачок Ванюшка — подойдет достаточно близко, надо резко поднять веревку, чтобы Ванюшка споткнулся, свалился и оказался в их безраздельной власти.
Опыта у новоявленных вампиров было мало: они опасались случайно наплодить множество себе подобных. Обратиться лишний раз за советом к своему создателю — Арману — вздорному, непонятному и тяжелому на руку типу — они не решались. Поэтому, поразмыслив, купили в сельмаге пачку соли, попросили продавщицу завернуть ее в бумагу, чтобы взять в руки без вреда для себя. Колхозный сторож непреднамеренно убил маленького вампиреныша зарядом соли из берданки, и, приняв во внимание этот горький опыт, они собирались насытиться, а потом огреть свою жертву сразу всей пачкой соли — для надежности. Так им удастся избежать появления еще одного нового вампира.
Нескладный звон колокольчиков и мычание возвестили о приближении стада, за буренками плелся заспанный пастух. Вдруг пастух споткнулся, беспомощно махнул руками и сверзился вниз.
Два голодных черных силуэта с разных сторон метнулись к обреченной жертве. Тут воздух со свистом рассекла остро заточенная осиновая палка и с абсолютной точностью впилась Фигуре под лопатку. Он вскрикнул, завалился на бок, его губы посинели и задрожали, из разорванного пакета за пазухой посыпалась соль…
Тело конвульсивно дернулось, стало скукоживаться, темнеть. Всходило солнце, горячие лучи победно впивались в ослабевшее тело вампира, превращая его проклятую плоть в груду серого пепла…
Перепуганный пастух катался по земле, мычал и захлебывался слюной. Вокруг него топтались сбитые с толку коровы. Где-то совсем близко, за деревьями, как по команде, завыли милицейские сирены.
Квакин бросился в спасительную лесную зелень.
— Попала! Точно! Мускулатура — ручная и ножная, — восхищенно цокал языком курчавый паренек. — Мне отсюда ни в жизнь не добросить!
А Женька с ужасом смотрела на собственные руки — пальцы кололи тысячи невидимых электрических искр. Она не помнила, как выскочила из часовни и запустила в темную тень остро заточенной осиновой палкой. Словно внутри проснулась таинственная сила и толкнула вперед, к предназначению.
— Что? Что там видно?
— Ни черта не видно, туман…
В притихшем утреннем воздухе все громче выли милицейские сирены.
— Чего стоите? Бежать надо, — паренек схватил за руку Женьку, свистнул собаку и подтолкнул Тимура: — Скорее, милиция разбираться не станет, упырь или нет… Им без разницы, кто палку бросал, кому — что примерещилось… Айда отсюда!
Во весь дух они мчались через лесные опушки, молодой подлесок и перепрыгивали бурелом. Бежали не разбирая дороги, спутались, заблудились, перепугались еще больше. Повернули и помчались в другую сторону. Отдышались только у реки.
В кого попала заточенная палка, и что с ним стало, они не знали. Просто молча брели по высокой, мокрой от росы траве, избегая смотреть друг на друга. Овчарка, поджав хвост, бежала следом за ними.
С берега было видно дачный поселок. Опасаясь снова заблудиться, они перебрались через обмелевший пруд — вымокли и перепачкались в тине и жидкой грязи — и, вконец обессиленные, поплелись в сторону знакомых улиц и домов.
У старого сарая ребята расстались — Женя махнула мальчишкам рукой и повернула к своей веранде. Тимур, крадучись, повел нового знакомого на другую сторону улицы к их двухэтажной даче.
— Пошли, умоешься. Такого грязного тебя первый встречный сдаст в милицию!
— Не пойду, — хмуро отказывался парнишка, — неохота с твоим дядей ручкаться…
— Его сейчас нет. Видишь, ставни на втором этаже открыты? Когда дядя дома, он всегда закрывает ставни. У него от света глаза болят. Люминофобия[13] называется. Понял?
— Угу…
— Заходи смело!
Тимур гостеприимно отодвинул доску в заборе, отгораживавшем двор дачи от запущенного сада, пропустил вперед собаку и нового знакомого. Затем потянул за сигнальную веревку: два длинных — один короткий — «срочная связь». Надо вызвать ребят из своей команды и расспросить, что происходит в поселке. Между дачных домиков действительно суетилось неожиданно много людей в форме, то там, то здесь сигналили машины с московскими номерами. Даже комары сегодня звенели по-особенному тревожно…
Ремень аккордеона соскользнул с плеча Ольги, инструмент растянулся с противным звуком — она в недоумении смотрела на сестру: сандалии не разглядеть под толстым слоем подсохшей грязи, голые ноги исцарапаны, за полметра от нее несет тухлой болотной водой. Подол промокшего платья в разводах из бурой тины и зеленой ряски. Мокрые волосы слиплись и спадают на перепачканное, как у трубочиста, лицо.
— Женя??!
— Оля… я утром пошла на речку, а там туман…
Старшая сестра медленно поднялась, аккуратно поставила инструмент на табурет. Слов у нее не было — все они утопли в поднимавшейся волне гнева. Как девчонка могла сбежать из дома ночью? Наплевать на ее запрет? Маленькая дрянь!