Эльвира Барякина Князь советский роман об иностранных журналистах в СССР
Copyright © 2015 Эльвира Барякина
* * *Пролог
1.Климу Рогову,
неблагодарному мерзавцу, которого я зря пригрел на своей груди
От Фернандо Хосе Бурбано,
его начальника и хозяина этой чертовой радиостанции, пропади она пропадом!
ПО ПОВОДУ
твоего подлого увольнения по собственному желанию
28 сентября 1927 г.
Китайская Республика
г. Шанхай
Примечание секретаря-машинистки О. Харпер: Извините, Клим, я печатаю то, что диктует босс.
Неблагодарный мерзавец!
Ты не имеешь права увольняться с моей замечательной радиостанции и ехать к черту на рога, то есть в Советскую Россию! Ты наш лучший ведущий, и без тебя у нас будут большие проблемы с рекламой, а мы только что заключили контракт с ребятами, которые производят таблетки «Успокоин». Я обещал, что ты сделаешь им конфетку, а вместо этого ты сделал ноги, за что я тебя ненавижу и проклинаю, чтоб ты пропал!
Учти, что назад я тебя не приму, даже если ты приползешь на брюхе и будешь просить прощения целый год.
Объясни мне, какого черта тебе надо в твоей сумасшедшей стране? Ведь ты едва уехал оттуда после революции! Ведь там правят большевики, которые не чтут Бога и отбирают частную собственность у добрых коммерсантов!
Если ты просто сбрендил, купи себе «Успокоин» – ребята дадут тебе скидку по знакомству. А если ты сознательно дуришь, то, надеюсь, большевики повесят тебя на ближайшей осине.
Твой друг Фернандо
2.Моему начальнику, другу и хозяину этой чертовой радиостанции
Фернандо Хосе Бурбано
От неблагодарного мерзавца
Клима Рогова
По поводу моего увольнения
29 сентября 1927 г.
Китайская Республика
г. Шанхай
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКАДружище, не сердись на меня: я просто делаю то, что должен.
Моя жена попала в беду: большевики вывезли ее в СССР, и ей там грозит смертельная опасность. Я доподлинно знаю, что советская политическая полиция, ОГПУ, хватает вернувшихся на родину белогварейцев и отправляет их в лагеря где-то далеко на севере. Чекистов не интересует, виноват человек или нет – они «нейтрализуют» его на всякий случай, так что я должен попытаться спасти Нину.
Мне наперед известно, что ты скажешь: «Такие дамочки приносят мужчинам одни несчастья». Безусловно, ты прав: возвращаясь в Советскую Россию, я сам рискую попасть в лапы ОГПУ – ведь я такой же белогвардейский эмигрант, как и моя супруга. И даже если я верну ее, я не надеюсь на мирную семейную жизнь – Нина с ее страстной душой и напористым характером не приспособлена к этому.
Как бы объяснить, чтобы ты все понял и не обижался на меня?
Допустим, ты решил привести свой особняк в приличный вид и вложил в эту затею десять тысяч. Грузчики привезли театральную люстру на цепях и оставили ее в вестибюле – в разобранном виде; рабочие вырыли котлован для бассейна, и теперь у тебя на заднем дворе громадная яма, на дне которой стоит дождевая вода и разводятся комары. Рам в окнах нет, камин не работает, и вот уже полгода ты ужинаешь не дома, а по ресторанам и друзьям – потому что в твоей кухне и столовой все разворочено.
Бросишь ты свою затею? Нет, конечно! Ты зашел слишком далеко и уже не в состоянии повернуть назад. К тому же перед твоими глазами стоит дом твоей мечты – и тебе отчаянно хочется жить именно там.
Нечто подобное испытываю и я. Мы познакомились с Ниной десять лет назад, в 1917 году, когда я приехал в Нижний Новгород за папенькиным наследством. Всю свою взрослую жизнь я прожил за границей и чувствовал себя молодым и талантливым избранником богов – ты можешь мне не верить, но я считался одним из лучших журналистов в Аргентине. А потом оказалось, что я еще и богат, как падишах, – отец оставил мне приличное состояние.
И вот представь: я пожертвовал всем, что у меня было, ради прекрасных Нининых глаз. Когда большевики взяли власть в России, все советовали мне вернуться в Буэнос-Айрес, но я решил, что моя любовь важнее и денег, и журналистской славы. Я не мог взять Нину с собой – ей не давали визу, и мне пришлось остаться в стране, в которой полыхала гражданская война. И хоть я потерял состояние и аргентинский паспорт, нажил немало шрамов и насмотрелся на такое, что и в страшном сне не привидится, я ни о чем не жалею.
Мне досталась роскошная, единственная в своем роде женщина, ради которой стоит лезть к черту в зубы. Рядом с ней я чувствую себя живым.
У каждого свои сокровища, Фернандо. Ты готов рисковать ради прибыли, а мне просто лень добывать золото или создавать торговые империи. Если я что-то делаю, то ради своей жены и маленькой дочки. Извини, вот такой у меня недостаток.
Пожалуйста, не отговаривай меня. Да, мы с Ниной разругались в пух и прах; да, наши отношения зашли в тупик и я не вижу из него выхода. Но мне уже поздно идти на попятную.
Твой друг, соратник и сотрудник,
Клим Рогов
3.Климу Рогову
От Фернандо Хосе Бурбано
По поводу твоей *** объяснительной записки
Китайская Республика
г. Шанхай
Примечание секретаря-машинистки О. Харпер: Там, где стоят звездочки, мистер Бурбано выражался нецензурно. Извините, если что не так.
Катись к чертовой матери, ты ***, ***, чтоб тебя ***!
Слушай, если ты вернешься живым из СССР, давай сделаем радиоспектакль по мотивам твоих похождений? Публике, наверное, понравится. Если ребята, которые делают «Успокоин», к тому времени не разорятся, мы привлечем их в качестве рекламодателей.
Ты будешь рассказывать, как за тобой гонялись *** большевики, а во время рекламных пауз посоветуешь слушателям принимать таблетки от нервов.
В общем, записывай все, что с тобой будет происходить, а если тебя там начнут убивать, ты выкрои минутку и отправь свои рассказики нам, а мы пустим их в эфир.
Если тебе потребуется заупокойная служба, телеграфируй. Ты хоть и не католик, а православный ***, я за тебя помолюсь и сделаю все, как надо.
Твой друг Фернандо
Глава 1. Побег из Китая
1.Окно в комнате, которую занимала Нина Купина, было забрано тонкими красными рейками, сложенными в затейливый узор. Когда-то тут жила супруга важного китайского чиновника, и деревянное кружево на ее окне служило символом успеха и процветания.
Но для Нины это был символ тюремной решетки. С тех пор, как большевики привезли ее сюда, ей не разрешали выходить за пределы усадьбы, и вот уже два месяца как ее мир сузился до внутреннего двора с заросшим прудом и высокой каменной стеной.
Официально здесь жил ученый-востоковед; неофициально это была штаб-квартира советской агентуры, присланной в Пекин для организации восстания рабочих и создания нового очага Мировой революции.
Несмотря на ранний час вся усадьба была на ногах. Взад-вперед бегали сотрудники; на земле, посреди луж, валялись забытые вещи и бумаги.
Нина в тревоге разглядывала автомобили, стоявшие у ворот: дверцы их были распахнуты, и девчонки-стенографистки торопливо пихали внутрь узлы и чемоданы.
Значит это было правдой: из Москвы пришел приказ об эвакуации.
С утра стояла влажная жара, но Нину сотрясал озноб. Если большевики уедут, что станется с нею? Она страстно надеялась, что они ее отпустят или попросту забудут о ней – и тогда она сможет разбить красную решетку на окне и выбраться отсюда.
В последнее время советские работники жили как на пороховой бочке: революция в Китае не задалась, советское полпредство было разгромлено, а местных коммунистов казнили без суда и следствия. Их отрубленные головы выставляли на городских площадях – в назидание народу.
К августу 1927 года стало окончательно ясно, что дело проиграно. Большие города контролировали белые колонизаторы и местные бандиты-генералы, а нищие крестьяне интересовались делом социализма не больше, чем погодой в Австралии.
Москва потратила огромные средства на пропаганду и гражданскую войну в Китае, и поражение на Дальнем Востоке означало для советского правительства крушение всех надежд. Кто-то должен был ответить за случившуюся катастрофу, и агенты, работавшие в Пекине, оказались зажатыми между двух огней: с одной стороны, их поджидали китайские полицейские с кривыми мечами, а с другой – строгие товарищи по партии.
Что и говорить – возвращаться в СССР было страшно.
На крыльцо вышел Борисов, инструктор по партийной работе, и Нина невольно вздрогнула. Напиваясь, этот негодяй всегда ломился к ней в комнату: «Давай займемся классовой борьбой!», и она спасалась только тем, что устраивала у двери баррикаду из мебели.
К Борисову подбежали какие-то люди и они вместе принялись разглядывать разложенную на капоте карту.
«Лишь бы обо мне не вспомнили!» – молилась про себя Нина.
Полгода назад она случайно оказалась на одном пароходе с советскими агентами и вместе с ними угодила под арест. Китайские власти не стали разбираться, кто из них красный, а кто белый – все русские были для них на одно лицо, и их скопом отвезли на суд в Пекин. От казни их спасло только то, что большевики дали судье огромную взятку и тот выпустил подсудимых из-под стражи.
Но из одной тюрьмы Нина попала в другую: пекинский правитель объявил охоту на продажного судью и русских заговорщиков, и им пришлось скрываться в старой усадьбе на окраине столицы. Одного за другим Нининых «подельников» вывезли в СССР; обитатели дома несколько раз сменились, а она все сидела в своей комнате и ждала, пока неведомые начальники решат ее участь.
Сколько раз Нина просила Борисова отпустить ее домой!
– У меня в Шанхае остались муж и маленький ребенок.
Но разжалобить его было невозможно. Он знал, что Нина удочерила китайского найденыша, и не верил, что она могла всерьез привязаться к своей Китти. А что до мужа – Борисов лишь смеялся над Ниной:
– Знаем мы вас, шлюх белогвардейских! Приехала в Китай, честно трудиться неохота, вот и продалась какой-нибудь империалистической сволочи.
Если бы ему рассказали, что Нина владела крупным охранным агентством и под ее началом служило больше сотни вооруженных белогвардейцев, он бы сам поставил ее к стенке. Это в глазах русских иммигрантов она сделала головокружительную карьеру, а большевики смотрели на ситуацию по-другому: кем могла быть дамочка, сбежавшая в Китай после революции и внезапно там разбогатевшая? Ведь такого не бывает, чтобы в капиталистической стране люди добивались успеха своим умом и трудом! К тому же Нина раздобыла для себя и Клима американские паспорта – в порядке исключения, не въезжая в страну. Ясно, что она шпионка и враг трудящихся!
Борисов поднял голову, взглянул на Нинино окно и решительно направился в дом.
У нее екнуло сердце. Что делать? Снова забаррикадироваться? А если Борисов начнет стрелять? Или – того хуже – устроит пожар? Несколько дней назад большевики говорили, что после отъезда усадьбу надо сжечь, потому что им не под силу вывезти все секретные архивы.
Борисов ввалился в комнату и схватил Нину за руку:
– Ты едешь с нами.
– Куда?! – ахнула Нина.
– В Советский Союз. Будешь перековываться из буржуйки в трудовую единицу.
Она рванулась, но на помощь Борисову примчались двое охранников. Вытащив Нину из дома, они затолкали ее на заднее сиденье автомобиля.
Борисов привалился рядом и поднес к ее лицу кулак в синюшных наколках.
– Только пикни, стерва! Убью!
2.Маленькая кавалькада выехала из Пекина в середине августа и несколько недель кружила по проселочным дорогам, пытаясь сбить со следа полицию.
Все это время большевики не спускали с Нины глаз. Усталые и нервные, они срывали зло друг на друге и на любом, кто попадался под руку. Для них «отпустить Нину» означало «подарить белогвардейской дамочке шанс на спасение» – а она явно этого не заслуживала.
Когда они добрались до Внутренней Монголии, к ним присоединились несколько машин с китайскими коммунистами и их русскими советниками. Те нагнали на беглецов еще больше страху, рассказав, что в Москве началась грызня между высшими партийными деятелями.
Иосиф Сталин, Генеральный секретарь ЦК ВКП(б), неожиданно стал набирать силу и обвинил во внешнеполитической катастрофе не кого-нибудь, а самого Льва Троцкого – одного из главных организаторов Октябрьского переворота и создателя Красной Армии. Его сторонников в открытую называли контрреволюционерами и травили в печати. Это был плохой знак: советские агенты, работавшие в Пекине, почти поголовно были троцкистами.
Нина слушала эти разговоры с содроганием: если правоверные большевики всерьез опасались за свою судьбу, что могло ждать ее? Впрочем, она могла вовсе не добраться до Советской России: Борисов нисколько не скрывал, что собирается «проучить» ее. Он купил на деревенском базаре хлыст, сделанный из тонких и длинных металлических звеньев, и пообещал Нине, что скоро опробует на ней свое приобретение.
Великая пустыня Гоби начиналась за грядой невысоких гор, и перебравшись через нее, кавалькада покатила по каменистому бездорожью. Одна из машин заглохла, и пока ее чинили, спустилась ночь. Впервые после отъезда из Пекина беглецы позволили себе немного расслабиться. У Борисова в багаже имелась рисовая водка, и его фляга пошла по кругу.
Нина поняла, что это ее единственный шанс на побег: они не успели уехать далеко от последней китайской деревни.
Пока разомлевшие революционеры сидели у костра и вспоминали свое китайское житье-бытье, Нина торопливо собрала вещи. Она взяла с собой только компас, одеяло, сухари и флягу с водой. Брать больше не имело смысла: если она заблудится, то все равно погибнет.
Нина старалась не думать, что с ней будет, когда она доберется до китайцев. Она не знала их языка, документов у нее не было, а послать весточку в Шанхай было невозможно – ближайший телеграф находился за сотню миль. Но лучше уж сгинуть в глухой китайской провинции, чем попасть в лапы Борисову.
Захмелевшие большевики один за другим разбрелись по палаткам, и когда небо над холмами начало светлеть, Нина потихоньку выбралась из лагеря.
В сизом сумраке почти ничего не было видно, и она ориентировалась по звездам, шагая по плоской, усеянной мелкими камешками равнине.
Вокруг стояла гробовая тишина. Подвернешь ногу, напорешься на скорпиона или просто натрешь пятку – и поминай как звали.
– Главное – дождись меня! – шептала Нина.
В последние месяцы она постоянно разговаривала с мужем – словно Клим мог ее услышать. Когда китайцы ее арестовали, он примчался в Пекин и принял самое деятельное участие в ее освобождении – и это несмотря на все ссоры и обиды! Что бы между ними ни происходило, он никогда не бросал ее в беде.
Большевики наверняка не сказали Климу, куда они увезли Нину после суда, и она могла только догадываться, что с ним случилось после этого. Он вернулся домой в Шанхай? Или, может, остался в Пекине?
– Вот увидишь – я вернусь к тебе… – повторяла Нина. – Я все исправлю: главное, дай мне шанс!
3.Над пустыней поднялось огромное розовое солнце, а Нина все шла и шла в гору. От усталости у нее гудело в ушах, в боку кололо, но останавливаться было нельзя: надо было уйти как можно дальше до того, как начнется жара.
Внезапно тишину разорвал грохот выстрела, и совсем близко от Нины взметнулся фонтан мелких камешков. Вздрогнув, она оглянулась и похолодела: внизу, у подножья холма, стоял знакомый пропыленный «Бьюик». Немец Фридрих, служивший у большевиков летным инструктором, опустил карабин и поманил Нину рукой.
– Спускайтесь!
Спрятаться было негде. Нина опустилась на землю и закрыла лицо ладонями: тащите куда хотите.
К ней подскочил Борисов и, схватив ее за плечо, заставил подняться.
– Дура! – заорал он и залепил Нине пощечину. – Знаешь, сколько мы из-за тебя бензина сожгли?!
Нина попыталась вырываться, но Борисов вывернул ей руку и поволок к машине.
– Ну ты у меня сейчас получишь! – прошипел он. – Всех товарищей под удар подставила! А если б тебя поймали? Ты бы всех нас сдала китайцам!
Борисов снова хотел ударить Нину, но Фридрих остановил его.
– Поехали! Нам еще ребят надо догнать.
Они посадили всхлипывающую Нину в «Бьюик» – между ящиками с консервами и блестящей трубой от граммофона.
– Я тебя отпущу через недельку – без воды и еды, – пообещал Борисов. – Только предварительно выдеру как сидорову козу.
Фридрих взглянул на Нину в зеркало заднего вида.
– Пересаживайся в машину к Магде, – вдруг заговорил он по-английски. – И не отходи от нее ни на шаг, а то этот мерзавец забьет тебя до смерти.
Нина растерялась. Она и не думала, что кто-то из большевиков ей сочувствует.
Борисов нахмурился.
– Ты чего ей сказал?
Английского он не знал – даром, что три года околачивался в Посольском квартале.
– Пусть перебирается в фургон с багажом, – отозвался Фридрих. – Я ее в своей машине терпеть не буду.
4.Англичанка Магда Томпсон ощущала себя парией среди большевиков: у нее имелся врожденный и неисправимый недостаток – она была наследницей крупного мыловаренного завода под Ливерпулем. Высокая и грузная, она походила скорее на дочь мясника, чем на «принцессу мыла», но это не помогало: большевики смотрели на нее косо, а при случае откровенно насмехались над ней.