Из столицы надо было бежать, и Нина решила, что купит билет до станции, до которой хватит денег, а там на месте разберется, как доехать до Владивостока. Но на вокзале ей сказали, что на ближайшую пару месяцев билеты распроданы.
Нина вышла на площадь и села в первый попавшийся трамвай. Куда теперь ехать? Где ночевать? В парке на лавочке? Если удастся найти угол, то скопленные деньги уйдут меньше, чем через месяц. А дальше что?
– Товарищи, за проезд передаем! – надрывался кондуктор, продираясь сквозь плотный строй пассажиров. – Билеты – восемь копеек.
Нина сунула руку в карман и похолодела – кошелька в нем не было.
Держась за ременную петлю, кондуктор навис над Ниной.
– Ну что, за проезд платить будем?
– У меня кошелек украли…
Он грубо схватил ее за воротник.
– Тогда слазь с трамвая! А то ишь – барыня выискалась: как в парче-бархате ходить – она первая, а как за билет платить – так у ней копейки не допросишься!
– Да она, чай, с любовником поссорилась, – усмехнулся стоявший рядом голубоглазый красноармеец. – Она ему не дала, а он ей тоже не дал… в смысле денег.
Пассажиры засмеялись.
Нина протолкалась к выходу и, когда трамвай замедлил ход, спрыгнула с подножки в грязь.
Уже стемнело. Где-то в глухих дворах выли собаки; уличные фонари не горели, и только в распахнутых дверях маленькой церкви видны были желтые огоньки свечей.
«Ну вот и приехала – никаких мне Владивостоков, никакого Китая, – в тоске подумала Нина. – Завтра с голодухи продам шубу, а потом утоплюсь в Москва-реке».
Она постояла, посмотрела кругом блуждающим взглядом и направилась к храму. Может, оттуда не выгонят?
Внутри никого не было – только причетник в мягких валенках ходил от лампады к лампаде и подливал в них масло.
– Бессовестный ты человек! – вдруг рассердился он на кого-то. – Входя в храм, шапку снимать надо!
Нина оглянулась и увидела давешнего голубоглазого красноармейца.
– А я баба, – осклабился тот и распахнул полы шинели. – Хошь проверить?
Причетник попятился.
– Господи-помилуй… Ну у тебя и рожа!
Лицо у бабы-красноармейца действительно было такое, что в ней трудно было узнать женщину: бровей нет, горло провисло, передний зуб наполовину сломан. Наверняка она пила – и много.
Нина подошла к иконе Николая Угодника – покровителя тех, кто попал в беду.
– Помоги мне, грешной и унылой, в настоящем сем житии…
Пока Нина молилась, голубоглазая баба стояла у нее за спиной и в упор разглядывала ее.
– Тебя как звать? – наконец спросила она.
– Нина.
– Правда, что ль? А меня тоже! Только я это имечко не люблю – меня все Шило зовут.
Она погладила золотистого дракона на Нининой спине.
– Шубка у тебя знатная. Любовник подарил?
Нина покачала головой:
– Сама сшила.
– Так ты из рабочих? А любовник у тебя не из Мосторга? Я знала одного директора аптеки, так он своим бабам чего только не дарил: и презервативы, и клизмы… Очень душевный был товарищ – правда, его потом расстреляли за хищения.
– У меня нет любовника, – сказала Нина.
– А кто есть? Муж, что ли? – Шило округлила глаза и понимающе закивала. – Так его арестовали, да? С конфискацией имущества? Милиция сейчас как с цепи сорвалась: всех спекулянтов хватает без разбору. Статья сто седьмая Уголовного кодекса.
Нина не стала спорить – баба явно была сумасшедшей.
– Слушай, продай мне свою шубку, а? – попросила Шило. – Уж очень она мне нравится.
– Мне больше не в чем ходить.
– Ну давай меняться! Я тебе пальтишко добуду и еще деньгами заплачу.
– Гражданочки, мне церковь закрывать надо, – подал голос причетник.
Шило схватила Нину за руку:
– Пойдем сейчас ко мне – я все устрою!
– Куда?
– Переночуешь у меня. Тебе ж все равно некуда идти.
Нина в изумлении оглянулась на икону – Святитель Николай и вправду сотворил чудо.
4.Шило привела Нину к старинному монастырю, выстроенному посреди города. Над окованными железом воротами покачивался фонарь, и слабый огонек время от времени выхватывал из темноты надпись на вывеске: «…трудовой дом имени…»
От голода и усталости в Нине перегорели все чувства – даже страх. Ей было все равно, куда ведет ее Шило, – хоть в монастырь, хоть в ночлежку.
Шило тихонько постучала в боковую калитку:
– Захарка, отпирай!
В зарешеченном окошке мелькнула чья-то голова.
– Шило, ты?
– Ну!
– А это кто с тобой?
– Швея. Федор Степаныч просил найти.
Лязгнули запоры, и калитка распахнулась.
– Заходите.
Под низкой каменной аркой была устроена караулка, едва освещенная керосиновой лампой.
Привратник, молодой крепкий солдат, недоверчиво посмотрел на Нину.
– Документ покажь!
– Нет у нее, – отозвалась Шило и, выудив из кармана Нинин кошелек, отсчитала привратнику пару рублей.
«Так это она меня обокрала!» – догадалась Нина.
Закричать? Потребовать деньги назад? Но ведь Шило не отдаст их, да еще и выгонит Нину на улицу.
– Ну что стоишь? Пойдем! – скомандовала та.
Они вышли на темный двор.
– Если увидишь череп – не пугайся, – сказала Шило, ступая на доску, брошенную через лужу. – Тут раньше старинное боярское кладбище было, и наши девоньки его маленько разворошили. Бывало достанут мертвеца, а на нем столько золота – хоть ювелирную торговлю открывай. Федор Степаныч праздник тогда устраивал, всем водки приносил и закусок разных… По два-три дня пировали без продыху. Но хороших могил уже не осталось – только черепа и кости валяются. Федор Степаныч велит их закапывать, а они опять откуда-то появляются. Тошно им, видать, в общей яме валяться, вот они из-под земли и лезут.
– Кто такой Федор Степаныч? – спросила Нина.
Шило рассмеялась.
– Начальник нашего исправительно-трудового дома – тюрьмы то есть. Я тут уже две недели сижу – хорошее место.
– Сидишь? – изумилась Нина. – Ты что – заключенная?
– Ага. Если сажают без строгой изоляции и «принимая во внимание низкий культурный уровень и тяжелое материальное положение» – так вообще красота. Федор Степаныч нас на заработки отпускает, а мы с ним за это делимся.
– И никто не убегает?
– Что мы – дуры, что ли? На воле поди-ка, найди отдельную комнату и бесплатную жратву! Нас даже в баню по пятницам водят, а пионеры нам шефские концерты устраивают, чтоб мы побыстрее перевоспитались.
Нина не удержалась от нервного смешка. Ну что ж, пусть будет исправительно-трудовой дом. По крайней мере, Алов вряд ли ее тут отыщет.
Шило поднялась на крыльцо низкого одноэтажного дома и открыла скрипучую дверь:
– Заходите, будьте как дома!
В темной комнате пахло воском и пылью. Шило запалила огарок, и Нина огляделось кругом. Зарешеченное окно, печка-буржуйка, связка дров и накрытый одеялом топчан – вот и все убранство.
– Здесь хорошее место – намоленное, – сказала Шило, раскладывая шинель на полу перед печкой. – Ко мне сюда часто ангелы прилетают. Сядем мы с ними под окошко, закурим по папироске – и грехов моих как ни бывало. Святое присутствие для них – лучше, чем пятновыводитель «Мечта».
– Ты все-таки отдай мне деньги, – попросила Нина. – У меня больше ни копейки не осталось.
– Тогда шуба моя. Идет? – Шило кинула Нине ее кошелек. – А насчет пальто не беспокойся – я тебе новое принесу.
– Украдешь?
Шило не ответила и достала из-под тюфяка краюху хлеба и помятую охотничью фляжку.
– Хлеб тебе, а это мне. – Она глотнула из горлышка и по комнате потек тяжелый запах самогона. – Все-таки ты мне очень понравилась. Даже не из-за шубы, а так…
– Что же во мне такого? – спросила Нина.
– А ты на меня похожа. Ну, до того, как меня из окна выкинули.
Нина сидела на топчане, жевала хлеб и уже ничему не удивлялась.
5.Утром их разбудил громкий мужской голос:
– Это кто еще такая?
Нина испуганно села на расстеленной на полу шинели. Перед ней стоял маленький седой китаец в накинутом на плечи тулупе.
– Здрасьте, Федор Степаныч! – бодро сказала Шило. – Я тебе портниху привела. Глянь, какие она одежки шить умеет!
Тот придирчиво осмотрел бархатную шубу.
– Тебя кто учил шить? – спросил он у Нины.
– У меня родители были портными.
– Слышь, начальник, возьми ее на службу! – предложила Шило.
– Она может прямо тут и пожить – ей все равно идти некуда: ейного мужа вчера арестовали за спекуляцию.
Федор Степаныч задумчиво поскреб подбородок.
– Надо дать ей задание на пробу, – сказал он и повернулся к Нине.
– Если справишься, мы тебя оформим как руководительницу курсов кройки и шитья. Пойдем!
Нина не могла поверить в свою удачу: если ей разрешат остаться в исправдоме, да еще будут платить за работу, она сможет накопить на железнодорожный билет до Владивостока.
Нина не могла поверить в свою удачу: если ей разрешат остаться в исправдоме, да еще будут платить за работу, она сможет накопить на железнодорожный билет до Владивостока.
Шило дала ей одеяло, чтобы она не замерзла, и, завернувшись в него, Нина пошла вслед за Федором Степанычем.
Днем монастырь выглядел совсем не зловеще: кирпичные стены, рябые от слезшей побелки, голые кусты, лужи – но кругом чистота, а на дорожках – следы от метлы. Черепов нигде не было видно.
Перед древним собором стояли выстроенные в ряд женщины и по команде поднимали руки.
– Тянемся вверх! Делаем выдох! – кричала в рупор надзирательница.
Арестантки дружно выдыхали облачка пара.
– Это я утреннюю гимнастику ввел, чтобы они физически развивались, – пояснил Федор Степаныч. – Все наши бабы – жертвы капитализма: кто воровка, кто проститутка. Я их трудом перевоспитываю – у меня без дела никто не сидит.
Он рассказывал о своем исправдоме, как хозяин об усадьбе времен крепостничества. У Федора Степаныча имелось двести душ заключенных: кто-то крутился по хозяйству, кого-то он брал в услужение, а большинство было пристроено к изготовлению погребальных венков и портянок для Красной Армии.
Федор Степаныч ничуть не скрывал того, что отпускает наиболее искусных воровок на промысел.
– Они только у нэпманов крадут, а им все равно скоро крышка.
Нина уже знала, что нэпманами в СССР называют коммерсантов, которым с 1921 года разрешили заниматься производством и торговлей. НЭП, новая экономическая политика, должна была восстановить хозяйство страны до довоенного уровня, а потом всех нэпманов следовало ликвидировать как класс и приступить к строительству социализма – то есть общества, в котором все средства производства будут принадлежать государству, а частное предпринимательство будет запрещено законом.
Федор Степаныч привел Нину в монастырскую ризницу, находившуюся в пристройке рядом с храмом. В холодной, пропахшей мышами комнате стоял стол, швейная машинка и потемневшие от времени сундуки, на которые были навалены горы церковных облачений.
– Вот твое рабочее место! – сказал Федор Степаныч и сунул Нине фиолетовую мантию. – Из этого надо пару юбок сделать. Думаю, материи хватит.
Нина в недоумении перевела на него взгляд.
– Но ведь это кощунство…
– Попам это барахло больше не понадобится, – махнул рукой Федор Степаныч. – Их давно уже на Соловки отправили, чтобы они побыстрее до Царствия Небесного добрались.
Он начал выкладывать на стол рясы, фелони и стихари.
– Бархат пустим на юбки, парчу – на пояса и воротнички, а из зимних ряс будем кроить польта для трудящегося элемента. Спать можешь прямо тут, на сундуках. Я тебе буду давать пару поленьев на день, чтобы ты тут с холоду не околела.
Глава 4. Клад барона Бремера
1.Нина отлично справилась с пробным заданием, но Федор Степаныч сказал, что жалования ей не полагается:
– Ты и так за казенный счет у печки греешься и в столовке ешь. Чего тебе еще надо?
Нина поняла, что попала в ловушку. Завернули такие холода, что без верхней одежды нельзя было и носу высунуть на улицу, а Шило так ничего ей и не принесла. Нина не могла даже сходить на рынок и купить себе что-нибудь теплое.
– Вы посадили меня в тюрьму без суда и следствия! – возмущалась она, но Федор Степаныч лишь посмеивался:
– Иди на все четыре стороны! Кто тебя держит?
Он был несказанно рад, что у него появилась дармовая швея, умеющая работать с дорогими тканями. Нинина продукция шла проституткам, работавшим в Петровском пассаже, и приносила Федору Степанычу немалый доход.
Он зорко следил за тем, чтобы Нина не прибрала к рукам обрезки материи, и самолично заглядывал к ней, чтобы пересчитать лоскуты. Если у него было хорошее настроение, он подолгу засиживался в ризнице и вспоминал молодость.
По его словам, до революции он жил в Хабаровске и был «ходей» – так называли китайцев, которые ходили от дома к дому и предлагали мелочный товар на продажу.
Как ему хотелось перебраться в Канаду! Тамошнему Обществу железных дорог требовалось население для обслуживания путей в глухих лесах, и на семейство с двумя взрослыми мужчинами давали электрическую пилу и беспроцентный кредит на двадцать пять лет. Но оказалось, что китайцев Канада не принимала – ей требовались только белые люди, и, смертельно обидевшись, Федор Степаныч вступил в партию большевиков и принялся бороться с империализмом – в качестве начальника женских тюрем.
Шило тоже заглядывала к Нине, и если была пьяной, заводила старую песню:
– Мы с тобой прям как сестры – только я познатнее буду, – говорила она, усаживаясь боком на стол для кройки. – Наше семейство произошло из Прибалтики. Слышала про баронов Бремеров? Ну так это мы и есть!
Шило в деталях описывала свое поместье, балы и родственников, которые служили чуть ли не при дворе императора, но из ее рассказов достоверным выглядело только одно: во время революции ее изнасиловали и выкинули из окна солдаты, после чего Шило тронулась умом.
– У нас был особняк в Петровском переулке – красивый, ну прям дворец! – возбужденно говорила она. – Мама велела вырезать на дубовых панелях портреты всех детей – меня и братьев, – как будто мы ангелочки. И эти панели повесили у нас в столовой.
– И куда делись твои братья? – спросила Нина.
– Их расстреляли в восемнадцатом году. Мать тут же померла от сердечного приступа, а папаша пережил и революцию, и войну. Он все это время ботинки чистил на Первомайской – как раз напротив нашего доходного дома. Да только этим летом его ломовик задавил.
Нина только вздыхала: у всех были потери, у всех кого-то убили – если не большевики, так белые.
– У меня ведь когда-то жених был, военный атташе из Франции, – продолжила Шило и вдруг перешла на французский – правильный, почти без акцента.
Она рассказала остолбеневшей Нине историю своей любви: как она познакомилась с Жаном-Кристофом на скачках и как потом переписывалась с ним.
Нина вглядывалась в ее испитую рожу. Может, Шило и вправду была баронессой? В Москве было сколько угодно бывших полковников, служивших швейцарами, и бывших княжон, работавших уборщицами. Каждый выживал, как мог, и менялся не только внешне, но и внутренне.
Впрочем, Шило с ее неуемной фантазией могло привидеться все, что угодно – и дворянское прошлое, и ангелы в буденовках, и самовар, поющий «Интернационал».
– А еще я, знаешь, что помню? – задумчиво произнесла Шило. – У меня в библиотеке под подоконником были спрятаны леденцы. Мой брат Мишка вечно их отбирал, а я – вот ведь какая умная! – тайник сделала. Там дощечка одна сдвигалась и можно было кое-что спрятать.
Шило схватила карандаш и обрывок старой выкройки и начала рисовать план:
– Вот Петровский переулок, а это наш дом. Здесь ворота, здесь двор… Входишь, поднимаешься по лестнице…
Рассказ был до того подробным, что Нина не знала, что и думать.
– Я тебе докажу! – суетилась Шило. – У меня все документы есть! После революции папаша зарыл их во дворе – там целый клад был. Если ты его откопаешь, то сама увидишь.
Не далее, как вчера, Нина делала выкройку из газеты, в которой была напечатана статья о кладах, спрятанных «буржуями» на черный день. Рабочие, делавшие ремонт в бывших барских домах, то и дело находили коллекции фарфора, старинные вышивки, золотые монеты и фамильное серебро. Все это передавалось государству, а нашедшие получали грамоты и ценные призы.
– Ты не помнишь, что именно закопал твой отец? – осторожно спросила Нина.
Шило пожала плечами.
– Альбом с фотографиями точно имелся. Там есть одна карточка – мне на ней семнадцать лет. Я на ней точь-в-точь как ты!
Шило засмеялась и обняла Нину.
– Я ведь как пригляделась к тебе в трамвае, так и обомлела: во, думаю, как на меня похожа!
– Погоди! – отстранилась от нее Нина. – Ты знаешь, где зарыт клад?
– А то! – восторженно заорала Шило. – Как войдешь во двор, отсчитывай пятый кирпич на стене справа. Там будет выбоина: это Мишка бросал подковы и кусок кладки отбил. Копать надо под ней – прямо у стены. Только я туда не пойду – там черти водятся.
– Какие черти?
– Те, что меня из окна выкинули.
– Так это десять лет назад было!
– Не пойду! Ты, если хочешь, сама иди – я тебя провожу до места.
– У меня верхней одежды нет.
– Я тебе дам твою шубку поносить. Слушай, если ты наш альбом с фотокарточками добудешь, я тебя вовек не забуду. Вот ей-богу, что хочешь для тебя сделаю! Мне бы хоть одним глазком на моих посмотреть!
В ту ночь Нина не могла уснуть. А вдруг это ее шанс на спасение? Если клад действительно существует, возможно, в нем сохранились какие-нибудь ценности: их можно будет продать и на вырученные деньги вернуться в Шанхай, а потом вернуть Шило долги.