– Не надо было отрывать людей от дела весной и летом, когда надо пахать и косить! – гнул свое клинобородой. – Если все будут только воевать, то жрать будем кору и мох! Да и того на всех не хватит! А еще я тебе скажу, Сёльмунд, если бы все эти, кто тут слоняется по Донберговой усадьбе без дела и мечтает о подвигах своих дедов, вместо этого пошли пахать и косить, то нам и воевать было бы не надо! Надо работать, работать, я тебе скажу, а остальное само подойдет!
– На кого работать? На Торбранда Тролля? Я на него пятнадцать лет работаю, а он хотя бы спасибо сказал? Я…
Сёльмунд оглянулся и вдруг замолчал: в высоком худощавом хирдмане, что подошел и слушал беседу, стоя в трех шагах от костра, он узнал Хагира сына Халькеля, одного из главных вождей всего войска. Простая одежда делала его похожим на всех, и узнавали его только в лицо.
– Здравствуй, Хагир ярл! – сказал Сёльмунд и продолжил, косясь то на Хагира, то на рыжебородого: – Вот я и говорю: нам нужно освободиться от этой низкой доли и вернуть свою свободу. Тогда и будем работать на себя, а не жить в рабстве!
Оживление у костра стихло, все настороженно смотрели на Хагира и молчали. Он кивнул на прощанье и пошел дальше, стараясь не думать, смотрят ему в спину или нет. Было неуютно: значит, смотрят.
Ничего неожиданного он в этом разговоре не услышал. Понятное дело, как говорил Сёльмунд, что плохо собирать войско весной: один останется дома, чтобы пахать и косить, а второй пойдет в поход, но зимой ему будет нечего есть. Но неужели это он, Хагир сын Халькеля, вытащил из дома Оддбьёрна Муху, Яльгейра Одноухого, Гримкеля Черную Бороду, Брюнгарда сына Брюньольва и всех прочих, кого он и по имени не знает? Нет, теперь Хагир не верил, что один человек может сдвинуть гору, будь он хоть знатнее всех конунгов вместе взятых. Люди делают то, что они хотят, даже если они сами об этом не знают. Те, кто хочет пахать и косить, тот пашет и косит. В поход пошли те, кто больше хочет воевать. И Бергвид сын Стюрмира, вокруг которого они собираются, самый для них подходящий вождь. Раз нет никого другого. Прав был Вигмар Лисица, самолюбивый и упрямый, но умный и честный человек. Когда приходит время, за вождем не ездят тролль знает куда. Он находится близко, и каждый видит в нем лучшее продолжение себя самого. А если все эти люди видят лучшего себя в Бергвиде, что ж…
– Хагир! – оклинул его сзади взволнованный голос Яльгейра.
Хагир обернулся: Одноухий бежал за ним, порядком взмокший, и борода у него взъерошилась, точно ёж в припадке боевого безумия.
– Хагир! Погоди! – Яльгейр догнал его и схватил за плечо.
– Что такое? – Хагир нахмурился, в уме мелькнула мысль о фьяллях. – Новости?
– Дожидайся! Чтоб я сдох! Новости! Старости! – стараясь отдышаться, отрывисто отвечал Яльгейр. – Этот приехал, ну, Гуннвид со своей дочкой. Говорит, больше не хочет быть посмешищем – или конунг женится, или он отзывает своих людей и в поход не идет. Чтоб я сдох!
Хагир повернулся и быстро пошел к усадьбе, злясь на весь мир и на себя самого в первую голову. Нашел время гулять! А тем временем Бергвид напрочь рассорится с Гуннвидом Мягкие Перья, и прощай пятьдесят человек дружины, не меньше. И дернули тролли Бергвида обручиться с той девчонкой! Куда ему обручаться – девятнадцать лет, ни заслуг, ни будущего, одно зазнайство. Конунг! А Гуннвид рот разинул – в родичи конунга захотел! И девчонка хороша! Если бы она на Бергвида глаза не пялила, ему бы и в голову не пришло жениться – служанок хватило бы! Тьфу! Чтоб ты сдох! Любимое присловье Яльгейра все крепче прививалось к привычкам Хагира, потому что для него очень часто находился подходящий повод.
Гуннвид Мягкие Перья получил свое прозвище за волосы, которые в молодости торчали мягкими вихрами в разные стороны, но нрав у него был твердый и непреклонный. Благодаря этому он стал маленьким хёвдингом в своей ближайшей округе и самовластно распоряжался дружинами соседей: все смотрели ему в рот и только от него зависело, пойдут ли они в поход. Бергвид сам пожелал обручиться с дочерью могущественного человека, что прибавило ему веса и уважения в округе, но доводить дело до свадьбы не хотел, тянул, уклонялся. Родство с Гуннвидом, будучи почти достигнутым, утратило привлекательность; возникли мысли, что дочери-невесты есть и у более могущественных людей, даже у конунгов… Но хитрый Гримкель Черная Борода отсоветовал племяннику разрывать обручение: вместе с обетами Гуннвид возьмет назад и свои дружины.
Сейчас он сидел в гриднице Соснового Пригорка на почетном месте, а вокруг него расселись эти самые соседи, как сыновья возле отца, несмотря на то что иные из них были старше Гуннвида. Рядом с ним сидела его дочь Гуннфрида, высокая, стройная девица лет семнадцати, остроносая, рыжеватая, как отец, с зеленоватыми глазами, гордая и надменная. Судя по горделивому и несколько натянутому виду отца и дочери, они были обижены. При виде Хагира оба встрепенулись.
– Хорошо, что ты подошел, Хагир сын Халькеля! – сказал Гуннвид. При этом он с недовольством покосился на Бергвида: дескать, с этим человеком не очень-то договоришься! – Может быть, ты объяснишь конунгу, что свои обещания надо выполнять. А иначе не надейся, что будут сдержаны обещания, данные тебе!
– Конунг никогда не отказывается от своих обещаний! – возразил Гримкель Черная Борода, и видно было, что сегодня он это говорит самое меньшее в шестой раз. – Просто всему свое время! Глупо справлять свадьбу, когда завтра, может быть, разразится битва!
– Ты, Гримкель ярл, отлично умеешь находить объяснения и отговорки! Ты этим славишься уже семнадцать лет! А мне мало одних слов! Я должен знать, вести ли мне в эту битву моих людей! Чтобы это сделать, я должен быть уверен, что не останусь в дураках!
– Это уж от тебя зависит, хе-хе! – вставил Вебранд, удобно сидевший с большим ковшом пива на коленях и временами с ним шептавшийся. – Уж если кто дурак, так ему нипочем не остаться в умных!
– При чем здесь это? – не сдавался Гримкель Черная Борода. – Разве ты не хочешь избавиться от фьялльской дани! Мы уже столько раз говорили об этом и с тобой, и со всеми людьми. Разве ты не хочешь, чтобы твои внуки, кто бы ни стал их отцом, были свободными людьми?
– Я не так уж плохо живу, чтобы я хотел избавится от жизни! И если я иду в поход и веду людей, я должен знать, что мой род будет достойно вознагражден! Конунг сам вызвался обручиться с моей дочерью! Я хочу, чтобы свадьба была справлена сейчас же!
– Не горячитесь так, добрые люди! – вставил наконец Хагир. Почти все обращались именно к нему, но не давали сказать ни слова. – Успокойтесь, давайте побеседуем мирно!
Все смотрели на него, а он не знал, что еще сказать. Он призывал к миру, а в голосе его против воли прорывалось раздражение. На язык просился совет: «Бери свою дочь, Гуннвид хёльд, и уезжай отсюда!»
– Я думаю, что обеты от времени не становятся менее прочными, зато со временем растет сила конунга, – сказал он вместо этого, не веря ни единому собственному слову и отчаянно презирая сам себя. – С каждым днем слава Бергвида конунга ширится и растет, к нам прибывают новые люди, вести о подвигах конунга наводят страх на врагов. Чем больше его слава, тем больше чести для любого рода породниться с ним. Чем позже состоится свадьба, тем больше чести она принесет тебе, Гуннвид хёльд.
«Что я несу! Чтоб я сдох!» – кричало у Хагира в голове во время речи, которая ему самому казалась нелепой. Это он, сын Халькеля Бычьего Глаза и племянник Ингвида Синеглазого, унижается перед каким-то Мягкоперым Гуннвидом и даже перед Бергвидом, потому что из кожи вон лезет ради пользы презираемого родича. Сам Бергвид в это время сидел на почетном месте с кубком в руке и равнодушно-надменным лицом. Вы, дескать, решайте мои дела, а достоинство конунга выше мелких дрязг. Уже глотнул с утра и пива, и меда, и браги. Чтоб ты сдох! После пива о своем гордом достоинстве и славной мести мечтается гораздо лучше.
Гуннвид нахмурился и хотел ответить, но вмешалась девушка.
– Я согласна с речами Хагира ярла, – сказала Гуннфрида, бросив на него многозначительный взгляд. – Я не так стара и дурна, чтобы торопиться устроить свою судьбу. Я согласна ждать, сколько угодно судьбе… и Бергвиду конунгу.
Ее надменный вид говорил не о смирении, а скорее о тайной издевке. Она знала себе цену и вовсе не считала, что Бергвид очень ее осчастливил своим сватовством. Если он не умеет ее оценить, то ему же будет хуже! Она-то прекрасно обойдется без какого-то там сына рабыни!
Хагир снова поймал ее взгляд: она как будто хотела именно до него донести свое мнение о Бергвиде сыне Стюрмира. От сознания этого скрытого взаимопонимания Хагиру было легче, но в то же время он стыдился перед умной девушкой своего притворства.
Все же его старания не пропали даром: суровый Гуннвид не уехал, а остался на пир. К вечеру все развеселились, Гуннвид и Гримкель Черная Борода сидели вместе и пили из одной чаши, толкуя о будущих достижениях.
– Я отомщу! – вопил Бергвид, размахивая почти пустой чашей и брызгая остатками пива на близсидящих. – Я отомщу за мой род, за мою мать! Моя мать! – с пьяным отчаянием восклицал он, дергая за зеленые стеклянные бусы на груди. Их привезли ему посланные за Даллой вместе с вестью о ее смерти. – Моя мать, лучшая из женщин! Во всем Морском Пути нет такой! Она умерла в рабстве! Я отомщу! Отомщу всем, кто виновен в ее смерти!
– Ничего, скоро найдется другая женщина, которая вознаградит тебя, конунг, в твоей потере! – посмеиваясь, утешал его Донберг хёльд и подмигивал в сторону Гуннфриды. – Отличная женщина, ничуть не хуже!
Но Гуннфрида уже не улыбалась, как раньше, и не играла глазами в ответ на эти намеки. Видеть будущего мужа пьяным и размякшим – совсем не большое удовольствие для уважающей себя девушки. Минуя Бергвида, она глянула на Хагира, и ему казалось, она спрашивает: тебе не стыдно за твоего родича и конунга? А если стыдно, что же ты его не уймешь? Ведь это ты достал нам его из-под земли, ты за него отвечаешь!
– Что-то мне совсем не нравится наш конунг! – бормотал рядом с Хагиром Яльгейр Одноухий. – Хоть он и сын Стюрмира, но…
– Никакой сын великана не принесет столько вреда, сколько этот сын Стюрмира! – злобно шипел с другой стороны Брюнгард сын Брюньольва.
Он происходил из рода Хейнингов, которые не один век жили на Остром мысу по соседству с Лейрингами и мало уступали им в знатности. Подростком Брюнгард присутствовал в святилище Стоячие Камни в тот самый вечер, когда пророчество древних великанов пообещало Квиттингу конунга-мстителя – Бергвида. Теперь же Брюнгард смотрел на конунга с ненавистью.
– Этот пьяный урод только позорит нас перед людьми! – возмущался он. – Мой отец погиб вместе с его отцом, но он гордился своим конунгом! А как я пойду с этим… Чтоб его тролли задавили вместе с его мамашей! Это она во всем виновата, чтоб в Хель на ней дрова возили и поленом погоняли! Дрянь! – В запале Брюнгард даже не помнил, что обращается к родичу этой женщины – так жгли его душу рассказы матери о давних событиях, положивших начало Великанской зиме нынешних бед. – Это она поссорила Стюрмира конунга с его старшим сыном! Это она погубила Вильмунда, из-за нее он попал в руки фьяллей! А уж получив в жертву конунгова сына, Один, понятное дело, стал все победы отдавать фьяллям. Она, Далла, сеяла раздор, из-за нее и Фрейвид Огниво был убит! Если бы не она, наши разбили бы козлиноголовых еще тогда, восемнадцать лет назад! Или потом, когда Ингвид Синеглазый…
– Перестань! – с досадой одернул его Хагир. – Нечего валить все на нее одну! Все остальные тоже были хороши! Куда же они смотрели? Или все были дураки, что позволяли ей вертеть собой? И Стюрмир, и Фрейвид, и все прочие? Твой отец, мой отец? И они тоже дураки безвольные?
– Ах, прости! – ядовито спохватился Брюнгард. – Я и забыл, что она сестра твоего отца. Можешь вызвать меня на поединок. И зарубим друг друга, последний из Лейрингов и последний из Хейнингов! И пусть нас похоронят вместе. Только этого тут и не хватает для полной красоты!
Хагир промолчал, и Брюнгард продолжал с той же горячностью:
– А теперь ее выродок позорит нас! Сын Стюрмира! Какого тролля она нашла у себя под кроватью и приняла за Стюрмира? Стюрмир хотя бы делал дело, хоть и не с того конца! А этот только пьянствует, да хвастается, что его избрали боги, да любуется оружием тех колдунов. Его послушать, так мы все должны умереть от счастья, что его в жизни повстречали! Из-за него мы никогда не соберем толкового войска, а кого соберем, те разбегутся! Лучше бы уж конунгом назвался кто-нибудь другой!
– Вот и я говорю! – Яльгейр ткнул Хагира в плечо. – Слушай! А давай мы тебя провозгласим конунгом! Ты родом не хуже его! А заслуг у тебя больше! А? Соберем тинг…
– Не надо! – Хагир резко мотнул головой. – Сейчас не время менять конунга. Уж если мы его признали, мы должны идти за ним до конца. А если менять конунгов перед каждой битвой, то мы все в конунгах перебываем, а дело не сдвинется!
– Правильно! Хе-хе! – оживленно подхватил Вебранд и в знак одобрения хлопнул Хагира по колену. – Пусть щенок моей вороны сам за все отвечает! Мы с тобой сделаем свое дело – отомстим за своих! А его разобьют, и он опозорится, туда ему и дорога!
Хагир молчал. Все говорят одно и то же. Слово «разобьют» висит в воздухе. Все здесь такие же, как он, пришли исполнить свой долг, чтобы не было стыдно. А в победу никто не верит. Ни один человек. Кто не говорит об этом вслух, тот думает про себя. Твоя жажда деятельности, как говорил Вигмар Лисица, есть то же тщеславие – желание нравиться самому себе. Чтоб ты сдох…
С трудом пролезая между орущими, пьющими и лежащими, Хагир выбрался из-за стола и вышел из гридницы. Ему хотелось на воздух.
Был вечер, небо потемнело, хотя настоящей тьмы в «высокий месяц»[15] не бывает.
И сам он – как то солнце, не знающее своего места в мироздании, и остальные – такие же… Только вот где те святые властители, что соберут свой совет и всем определят места и дела?
Сзади скрипнула дверь, кто-то вышел. Шагов не было слышно. Кто-то тихо остановился позади него, потом прикоснулся к его плечу. Хагир медленно повернул голову и увидел светло-рыжие волосы, ровный пробор, белый лоб и зеленоватые глаза Гуннфриды дочери Гуннвида.
– Куда ты ушел? – тихо спросила она. – Он там буянит, как берсерк, а все только гогочут. Твой гранн веселится, а Гримкель любуется дорогим племянником. Он что, правда верит, что это великий герой?
– Люди верят. – Хагир уклончиво двинул бровями. – А ты разве нет?
Гуннфрида прижалась к нему сбоку и крепко обняла его руку выше локтя.
– Я не дура, – шепнула она. – Я знаю, на кого здесь стоит смотреть.
– Я не конунг, – не шевелясь, ответил Хагир. Он казался себе старым, некрасивым, усталым и равнодушным.
– Он тоже. Он занял чужое место.
– Нет. Его обещало пророчество в Стоячих Камнях.
– Это я слышала. Ты сам-то слышал это пророчество? Дерево мести… Всходы, политые кровью на пашне мечей… Что-то такое. Гадость, в общем. Ничего хорошего. Зачем нам все это? Зачем тебе все это?
Гуннфрида положила руки на грудь Хагиру и потянулась, стараясь заглянуть ему в глаза. Во взгляде ее таилось ожидание и подавляемая тоска. Хагиру вдруг стало жаль ее: она, юная, красивая, умная девушка, никогда не державшая в руках оружия, на деле такая же пленница этой проклятой войны, как и он сам. Но он хотя бы из детства помнит мирный и сильный Квиттинг, а Гуннфрида родилась в побежденном племени, война старше ее, и каждый ее вздох был отравлен войной. А в чем она виновата?
Хагир обнял ее, и она торопливо, как будто ловила что-то убегающее, обвила руками его шею и прижалась к нему крепче.
– Зачем тебе это? – сбивчиво шептала она, и Хагир чувствовал, как сильно и часто у нее бьется сердце. – Зачем тебе этот конунг, это войско, вся эта дрянь! Бросай его и перебирайся к нам! Будешь у нас сидеть в дружине на почетном месте, лучше чем у твоего старого Стормунда! У нас усадьба, скотина, люди нас уважают! Пусть этот тролль сам разбирается со своей глупой спесью, со своей матерью-рабыней, со своим дядей-придурком, со своим троллем-воспитателем, со всеми этими болванами, которым надоело жить! Хочешь, я выйду за тебя замуж? Мне не нужно никого больше, я же вижу, что ты один тут – достойный человек! Пойдем с нами!
– Я не могу. – Хагир коротко качнул головой. – Я все это затеял. Я втравил Квиттинг в новую драку, я вытащил Бергвида из свинарника. Чтоб я сдох, но я это сделал почти своими руками. Я очень этого хотел. И теперь я не уйду, пока все не кончится.
– А когда это кончится? Собрать войско и разом покончить со всем – не выйдет. Мой отец говорит, что нет сил, что не время, что ничего не получится! Верь ему, он умный человек! А без войска что это за дело? Вы будете ловить фьялльские корабли, потом Торбранд Тролль пришлет людей изловить вас! Рано или поздно вы попадетесь. Тебя же убьют! Глупый, ты что, не понимаешь? – Гуннфрида говорила злобно и в то же время казалась несчастной, слезы звенели у нее в голосе и блестели в глазах. – Я вижу! Моя мать отличала людей, которым скоро умереть! И я отличаю! Если ты пойдешь туда, тебя убьют! Я не хочу, чтобы тебя убили! Ты сильный, ты можешь жить… Ты поможешь нам, а мы – тебе. Мы выживем вместе. А иначе и мы погибнем, и ты… Кто тогда останется? Этот пьяный тролль? Ты что, не хочешь жить?
Хагир пожал плечами. Он не знал, что сказать. Ни звание конунга, ни любовь достойной девушки его сейчас не привлекали; он сам себе казался мертвецом, у которого нет ни желаний, ни чувств.
Гуннфрида потянулась к его лицу и поцеловала его, как будто хотела переубедить, поцелуями разбудить в нем уснувшую любовь к жизни. А в его памяти встала Хлейна. Все как тогда, в роще Бальдра. Почему-то все остальные женщины рядом с ней казались ненастоящими, и сейчас Хагиру мерещилось, что это Хлейна опять целует его, и теперь он вовсе не хотел твердить ей о какой-то мести, о долге перед родом… Только ради нее и стоит жить, только к ней и стоит стремиться… Не открывая глаз, Хагир обнимал Гуннфриду, невольно стремясь найти утешение в близости хоть одного живого существа, и ему казалось, что он просит прощения у самой Фрейи за свою прежнюю самолюбивую глупость. И тяжесть в душе растаяла, как будто богиня сжалилась, совершила чудо и превратила чужую девушку в его объятиях в ту, которая единственная была нужна ему…