Но Аврора все равно запихала Гошу ко мне. Это не очень удобно – жить в одной каюте с дельфином. Ему снятся сны, и от этого он начинает болтать хвостом. Она хотела еще и Заскока ко мне определить, но тут уж я воспротивился и запинал этого наглого бота в рундук. Сначала вообще хотел его снаружи оставить, к корпусу приварить, пусть проветрится, но потом передумал. Не знаю даже, почему передумал, так просто. Теперь в рундуке киснет. Иногда, между прочим, нагло башку выставляет, в лоб бы ему из рогатки.
– Можно взять заложников, – предложил я.
– Что?
– Захватить заложников. Раньше это было весьма популярно. Захватывали заложников и требовали освобождения.
– Чьего освобождения? – насторожилась Аврора, и я понял, что сболтнул лишнего.
– Ну, можно не освобождения потребовать, а наоборот… Были бы заложники, а что требовать – придумаем.
– Допустим, – Аврора прищурилась. – Допустим, мы захватим заложников и выдвинем требования. А если их не выполнят? Что делать с заложниками?
– Я не знаю…
– Не знаю! – передразнила Аврора. – Не знаешь, а предлагаешь. А еще реконструктор!
Слово «реконструктор» было произнесено с крайне оскорбительной интонацией, практически как ругательство, наверное, микробиологи Средних веков с такой интонацией произносили слово «стафилококк».
– Можно напасть на Гоген, – сказал я.
Вообще сначала я хотел предложить напасть на Олимпию, маленькую такую планетку недалеко от Бирюзы, на которой отдыхали спортсмены. Сила тяжести там была небольшая, ну, как на Марсе, и спортсмены там чрезвычайно быстро восстанавливались. Наверное, я вспомнил знатного плевуна Яна Пржельчика или как там его, вот и решил на Олимпию. Но потом подумал, что это слишком глупо – ну, нападем мы на Олимпию, а там все борцы, нео-боксеры или пусть даже плевунцы, как этот Пржельчик. Полетят от нас с Авророй клочки по закоулочкам, один Пржельчик чего стоит – как плюнет ядром, так и зашибет до смерти. Нет, Олимпия для нападения не годится… И тут же как некая противоположность Олимпии из моего сознания выплыла планета Гоген. Рай живописцев. Где никто тебя через бедро не перекинет и из лука не застрелит. Где все культурно и нормально, как в музее.
– Что? – переспросила Аврора.
– На Гоген, – повторил я. – Планету художников. На чью-нибудь виллу нападем, допустим, этого…
Я попытался вспомнить кого-нибудь из нынешних художников, какого-нибудь современного Рафаэля, но они, как ни странно, все вылетели из головы, просыпались как горох, как бестолковое просо…
Одним словом, в художниках я слаб.
– Можно ограбить Деревянского, – негромко сказала Аврора.
– Точно! – согласился я. – Деревянского – это то, что надо! Великий художник! У него эта…
Деревянского я знал, моя мама любит его картины, они способствуют дренажу желудочного сока, но ограбить его я был не против.
– Отличная идея, – покивал я. – Надо выкрасть… выкрасть… Ну, что он там нового нарисовал…
– Написал, – поправила Аврора. – Это ты рисуешь. На этих… На заборах!
– Дорогая Аврора, видела ли ты в наше время хоть один приличный забор?
– Нет, не видела. Но я примерно представляю, как они выглядят. Если бы я была сенсом и заглянула бы тебе в мозг, я бы там увидела одни заборы. Заборы в разные стороны. Слушай, я тебя так и называть буду – Забор…
– Оставим лирику, родная, – перебил я. – Что там такого великого великий Деревянский написал?
– Год назад… Год назад он как раз удалился в дебри Гогена, в творческое уединение. Наверное, к этому времени он что-то уже создал.
– Великое?
– У него все великое. Это большой… я бы даже сказала, гениальный мастер, он открыл новые пути, возродил…
– Значит, идем на Гоген, – решил я.
Вот так просто.
Кстати, она все-таки доделала своего железного попугая и выучила его кричать «Аут – дурак».
Не прощу, нет.
Глава 3 Драп и МоБ
Гоген…
Однажды я бывал на Бирюзе. Очень похоже. Только там все розово-золотистое, и сразу хочется спать, а тут нежно-голубое, с белыми точками высокогорных ледников, и хочется дать кому-нибудь по морде. Красота. Не зря художники эту планету выбрали, есть в ней что-то такое… Волнующее. На Новую Зеландию похоже. «Черничная Чайка» развернулась над экватором и стала медленно опускаться в центр большого круглого континента.
Управляла Аврора, я лежал в кресле, стрелял из плевалки в лоб Заскока и думал о перспективах. Так, своей неравномерной жизни. Как говорится, смежил веки и грезил в минуту сладостного уединения. Только долго грезить не случилось – корабль тряхануло и понесло в сторону, я немножко вывалился из кресла и немножечко ушибся лбом. И немножечко обругал Аврору. Так, в стиле двадцатого века примерно.
– Да ты не ори, ты посмотри, что у них там творится! – Аврора кивнула на экран. – Оживление! Массовый старт! Очень похоже на регату…
– Регата на планете художников? – с сомнением спросил я, потирая шишку. – Это вряд ли.
– А что, художники тоже… люди… Может, они… Ну, во имя чего раньше устраивались регаты… Во имя прекрасных дам?
– Ты себе льстишь. Во имя денег всегда они устраивались.
По древним рецептам к шишкам и прочим ушибам надлежит прикладывать холодный пятак. Пятак… Где вот в космосе возьмешь пятак? Можно, правда, Заскока выгнать в пространство, пусть он там охладится как следует, а я потом к нему приложусь…
– Во имя чего? – Аврора перебила ход моих великих мыслей.
– За вознаграждение, – пояснил я. – И мне кажется, это не регата…
– А что же тогда? – Аврора приблизилась к экрану. – Почему они так стартуют, это же против всяких правил…
– Они не стартуют, они драпают.
– Что?
– Тикают. Это банальнейший, скучнейший драп.
Непонимание на физиономии Авроры было так комично, что я добавил еще:
– Они линяют. Сваливают. Канают. Аврора, ты вроде как в человеческой лексике разбиралась?
– Ну, я не такой специалист, – сказала Аврора то ли с презрением, то ли с восхищением.
И немножечко прибавила скорости. Так, что меня по потолку чуть не размазало. С трудом успел пристегнуться.
– Автопилот активируй! – крикнул я Авроре. – Развалимся!
Но, видимо, слава капитана Тича не давала Авроре покоя, «Черничная Чайка» валилась на планету уже практически по баллистической траектории. К счастью, автопилот все-таки активировался самостоятельно. Дикое падение сменилось сладеньким парением, от встряски неожиданно заработали инерционные стабилизаторы, и на грунт мы встали мягко, как в перину ухнули.
– Осторожно с палисадом, – изрек Заскок. – Он не подлежит восстановлению.
– Напомни мне, Аврора, про бороду, – сказал я.
– Какую еще бороду?
– Какую-какую, черную. Подарю тебе к дню рождения. На резинке. Будешь совсем как Эдвард Тич, он тоже лихачом был известным…
– А я тебе подгузники подарю. Специально для случаев старта и посадки…
– А я тебе губозакаточную машину.
Аврора обалдела. Все-таки хорошо быть специалистом по реконструкции! Знатоком древних идиом и сленгов! Ценителем слога проф. Мессера! Разве в наше время такие роскошные выражения встретишь?! Что, что наше время может противопоставить губозакаточной машине?
Ничего. Вот и Аврора захлебнулась. А она между тем не совсем безнадежна.
– Ладно, я с тобой потом разберусь… – Аврора кивнула на экран. – Вчера. Что-то у них тут странное…
В порту действительно происходило нечто необычное. Корабли располагались в беспорядке, кое-как, будто их рассыпали сверху, как бирюльки, и все были маломерными, максимум на пять человек, художники никогда стадами не путешествовали. По периметру стартового поля тянулась длинная унылая очередь. Творцы. В большинстве своем тощие мужчины беспорядочной внешности, под мышкой этюдник, за плечом тубус с творениями. У одного собака беспородной породы, у другого карликовый бегемот.
Имелась пара скульпторов с грузовыми тележками, забитыми бесформенными камнями, и еще тележка со ржавым железом, обмотанным ржавой же колючей проволокой. Я хихикнул, а Аврора пояснила, что это вовсе не камни, а произведение в стиле неодадаизма, название какое-то японское. А ржавое железо – это известная работа «Сердце» художника Шварцвайса, лауреата премии Родена Второй степени, что я ничего не понимаю, что нет в моей душе искры…
И так далее.
Очередь продвигалась довольно быстро, работники порта сбивали художников по три-пять человек и направляли к кораблям, художники грузились и с ревом уходили на орбиту.
Эвакуация, однако. Очень похоже на наше цунами…
У меня по загривку прошла неприятная мурашечная волна, я украдкой взглянул на Аврору.
Аврора сидела хмурая.
– Нет, если ты хочешь, мы можем улететь, – сказал я. – Тут, видимо, что-то опасное происходит…
– Тем лучше. Мир рушится, а джентльмены удачи непреклонно шагают сквозь хаос! Вот!
Аврора сидела хмурая.
– Нет, если ты хочешь, мы можем улететь, – сказал я. – Тут, видимо, что-то опасное происходит…
– Тем лучше. Мир рушится, а джентльмены удачи непреклонно шагают сквозь хаос! Вот!
Аврора ткнула пальцем в экран.
– Вот, это наша стихия! Хаос, паника, всеобщий трепет! И джентльмены…
– Один джентльмен и одна джентльменка, – усмехнулся я.
Мы немного поспорили – может ли быть слово «джентльмен» женского рода. Я утверждал, что нет, Аврора же указывала на то, что за прошедшие века правила могли и измениться. И нечего придерживаться отживших догм, надо стремиться шагать новыми путями…
Ну и так далее. Если хочет, пусть будет джентльменкой, я не против. Пусть джентльменит, капитан Аврора Тич.
– Ну, тогда на выход, – сказал я. – Только не забудь задать корма дельфину, твоя очередь.
Аврора ругнулась, то ли по-японски, то ли по-корейски, и отправилась в мою каюту – вкалывать витамины в дельфиний язык. Старик Заскок ни с того ни с сего тоже было потянулся к выходу, однако я зыркнул на него и рявкнул, и бот спрятался в рундук. Ума-разума набирается помаленьку, голова картофельная.
Едва мы выбрались наружу – суровые и решительные, – как подбежала к нам девушка. Такая, лет двадцати, в малиновом комбинезоне и красивая, у меня даже сердце возрадовалось, давно ничего красивого не видел, к Авроре я привык уже, как к старому валенку.
На лице у красавицы читалась озабоченность. Даже серьезная озабоченность. Когда я вижу такую серьезную озабоченность, я включаю «петровский штиль». Казенно-куртуазный. Красавиц в малиновых комбинезонах это повергает в тотальный шок, и они делаются еще красивее. Трепещут мелко, а я трепещущих красавиц, как говорил классик, серьезный ценитель, люблю их почти как пиявок.
Я спрыгнул на грунт, улыбнулся, галантно поклонился и сказал:
– Сударыня, как рад я вас видеть, вы просто не представляете! Сюрприз! Что в переводе с древнефранцузского означает необычайный подарок!
Девушка собралась что-то сказать, но я уже нанес второй удар:
– В прошлом году на Бирюзе вы были просто обворожительны! Вы помните тот бостон? До сих пор в голове завитушки, будто наяву грежу!
– Я не была…
– Победительница конкурса красоты «Девушки Бирюзы», – я галантно поклонился еще раз. – Как можно вас забыть?!
Я поймал красавицину ручку и чмокнул ее, как какой-нибудь барон Румпельштицхен фон Рейтердамм из Нидерзаксена.
Красавица одеревенела.
– Сударыня, я вижу, вы нам совсем не рады?! Что так?! Неужели вы позабыли те вечера?
Степень одеревенения возросла.
– Биологи говорят, у нас… – Она обвела своими прекрасными очами стартовое поле. – У нас…
– Эпидемия, – закончил я. – Эпидемия поцелуев! Помните тот поцелуй, что вы подарили Спасоевицкому?! О, коварная!
Я сдвинул брови.
– Нет, просто…
– Я буду биться с ним на любом оружии! И низвергну… Так что там говорят биологи?
– Биологи говорят… – девушка обернулась. – Биологи говорят, что они не ожидали…
– Они не ожидали, а мы страдай?! – обиженно спросила Аврора.
Аврора появилась у меня из-за спины, мрачная и озлобленная. «Плакса» на плече, борода болтается, лысый череп блистает. Эдвардина Тич, точно ведь.
– Но я…
– И действительно, – подхватил я. – Я и так в жизни много страдал. Прямо как Стрыгин-Гималайский. Мы целый год готовились, тренировались, хотели ознакомиться с творчеством Деревянского…
– В конкурсах участвовали, – добавила Аврора.
– Да, – подтвердил я, – не просто участвовали – побеждали! Мы знатоки творчества Деревянского, и нас направили сюда для встречи с мастером. А вы говорите – биологи! Теперь как мы рефераты напишем?
– Рефераты?!
– Рефераты, – кивнул я сурово. – Потом мы будем их обсуждать на коллоквиуме.
– И на симпозиуме, – добавила Аврора.
– Но у нас…
– А кстати, что тут у вас произошло? – вопросила Аврора с интонацией агента Карантинной Службы. – Тут у вас, я смотрю…
– Легкая паника, – закончил я.
– Да, у нас эвакуация… Большинство обитателей уже здесь, но некоторые еще в джунглях. Мы, конечно, послали за ними, но это же художники…
Афродита развела руками.
– Так что же все-таки случилось? – Аврора перевесила «плаксу» из-за плеча под мышку.
Красавица вздохнула.
Все было очень плохо.
Просто ужасно.
Гоген был милой планеткой. И мирной планеткой. Ни одной опасной формы жизни, и вообще с фауной небогато, в основном флора. Несколько видов бегемотов – карликовых и не очень, какие-то ящерки, птицы. Гигантские фруктоядные змеи, гигантские фруктоядные рыбы, крокодилы – поедатели водорослей. Одним словом, все лопают финики и греются на солнышке. И даже комаров нет.
Зато виды, напротив, чудесные.
Поэтому планету художники и облюбовали. И все шло бы хорошо. Если бы…
Красавица оглянулась на художников.
– Никто ничего не знает! – сказала она. – Но все очень напуганы. Приближается нечто ужасное! Первые случаи…
Первые случаи были зафиксированы около недели назад. График Штольц Штукер на выставке своих работ на Монмартре…
– Это такой тут у нас поселок, – пояснила девушка.
Так вот, график Штольц Штукер набросился на критика Зелинского за то, что тот сравнил триптих «Пангея» с продукцией дешевых кирпичных артелей. Ну, ладно, набросился и набросился – чего не бывает, художник, что с него взять, но Штукер пошел дальше – он Зелинского еще и искусал. Ну ладно бы куснул раз, куснул другой, художник ведь, но нет, он нанес сорок три покуса, в результате чего оба были госпитализированы…
– Меня это ничуть не удивляет, – заметил я. – Когда я был на Луне на дискуссионной олимпиаде, там один полемист другого за голову укусил…
– Не перебивай! – Аврора ткнула меня в бок локтем.
Я перестал перебивать, и девушка продолжила печальный рассказ. Художник искусал критика. Конечно, обычно случается наоборот, но, по большому счету, ничего страшного, бывает. Однако покусы даром не прошли, уже к вечеру у покусанного и у покусанта резко повысилась температура, и оба ни с того ни с сего набросились на персонал местного медпункта и тоже его покусали! Впрочем, и это событие никого не насторожило, хотя я не знаю почему, возможно, на планете Гоген массовые покусания всегда были нормой.
Но на следующий день имел место случай еще более безобразный – аквамобилизатор Килгор Сарафанов попытался утопить своего друга, тоже аквамобилизатора Симеона Гаркавенко. Поводом для конфликта стала попытка похищения Гаркавенкой примы труппы Сарафанова – дико талантливого М-вуалехвоста Рудольфа. Заметив, что Гаркавенко подманивает Рудольфа сушеной дафнией, Сарафанов пришел в возбуждение, накинулся на коллегу и принялся топить его в аквариуме. И если бы не подоспевшая супруга Сарафанова, злодейство свершилось бы непременно.
Два инцидента с участием жителей Гогена были уже явным превышением допустимой нормы ненормальности, когда же произошел инцидент номер три… Всем стало понятно, что дела намечаются серьезные. Три дня назад потерялась связь с поэтической группой «Собаки Злые», занимавшей небольшой коттедж в дельте Реки. Посланная в дельту комиссия обнаружила, что «Собаки Злые» исчезли. Совсем. Впрочем, как и вся остальная фауна вокруг. Дельта была совершенно пустынна, ни чудесных голубых фламинго, ни беломордых дельфинов, мертвая тишина.
И тогда решили начать эвакуацию.
– Биологи… – зашептала девушка. – Биологи, они нам ничего не говорят, но ходят слухи… Ходят слухи, что это МоБ.
Девушка поежилась. Да и я, честно говоря, тоже. МоБ. Мобильное бешенство. Самая страшная болезнь нашего времени.
– Это точно? – негромко спросила Аврора.
Девушка сделала одновременно непонимающее и подтверждающее движение плечами и остальным корпусом.
– И что теперь? – поинтересовался я.
– Планету, скорее всего, закроют. Через три дня подойдет «Горацио» – крейсер Карантинной Службы. Там есть специалисты для карантина и зачистки, а пока эвакуация.
– А Деревянский? – спросила Аврора. – Он уже тоже… эвакуировался? Надеюсь?
– Нет, к сожалению. Он на Острове.
Я чуть не рассмеялся. Опять остров! Ну, сколько можно?!
– Что смешного? – спросила девушка.
– Нет, ничего, он просто с моста в детстве свалился, – объяснила Аврора. – Рассказывайте, пожалуйста.
– Деревянский находился на Острове, во всяком случае, неделю назад точно. Это такой небольшой холм на берегу реки, в дельте, очень популярное среди художников место. Там тоже коттеджи, песчаные дюны, каналы, кедры. Холмы, опять же… Впрочем, на холмы посмотреть вам не удастся, наверное…
Со стороны очереди художников послышались громкие крики. Скульптор Шварценвайс требовал, чтобы его творение «Сердце» грузилось на корабль целиком, боты, ничего не смыслящие в современном искусстве, предлагали «Сердце» распилить на три части. Назревал скандал, красавица извинилась, взяла с нас слово, что мы немедленно уйдем на орбиту, и отправилась разбираться с творческими работниками.