Двойная петля - Резанова Наталья Владимировна 5 стр.


Я не могла выздороветь. Думаю, что тут мало помогла бы и современная медицина – у меня были переломаны все кости, повреждены жизненные центры. Но я все не умирала. Я находилась в сознании. Что я чувствовала… Впрочем, это лишнее. Самым разумным было прекратить мои мучения, но вокруг были глубоко религиозные люди, и убить меня из милосердия было бы противно их вере. Убивать можно было только врагов. Они бы даже помешали мне убить себя, если б у меня достало на это сил. Однако сил не было.

Между тем, война продолжалась. Лагерь снимался с места. Брать меня с собой было нельзя. Наши решили перевезти меня в соседнюю деревню. Меня погрузили на телегу, под голову сунули котомку с моими вещами. среди которых лежала и Хроника – обстоятельство немаловажное для дальнейшего. Я почему-то хорошо запомнила эту дорогу. Был ноябрь, дул ледяной ветер, в колдобинах стояла вода…

А вот название деревни я забыла. Хотя его и не стоило запоминать, все деревни были похожи друг на друга своим убожеством, а тогдашнюю нищету теперь невозможно даже представить. Меня перенесли в дом, хозяевам заплатили деньги, собранные на круг. Это был самый большой дом в деревне, не постоялый двор, но до некоторой степени исполнявший его функции. Как раз в тот день туда забрели два странника. Да, их было двое. Это все, что отложилось в памяти. Наши уехали. Сколько я там пробыла? Не помню. От постоянной боли я отупела и потеряла представление о времени. Кажется, меня переворачивали, меняли повязки… Нужно было позвать священника, но хозяева боялись. Среди приходских священников многие сочувствовали мятежникам, но были и такие, что с охотой помогали властям.

Это было ночью? Да, ночью. А может быть, и нет. Я не могла переносить света, он резал глаза, и я закрывала их. Голоса рядом со мной. Слух мой за время болезни стал тоньше, и эти голоса казались необычайно громкими. Слов я не понимала. Язык ли был мне незнаком или я уже не улавливала смысла? Неважно. Что я еще помню? Прикосновение ледяных пальцев к моему лбу. Ноющая боль в руке. И сон…

Наутро меня нашли бездыханной. «Слава Богу», – сказал хозяин дома. С погребением возникли трудности, так как я умерла без покаяния, и вообще была из лагеря мятежников, но два странника, остановившиеся в доме, подрядились похоронить меня где-нибудь при дороге, как поступали с неведомыми убитыми. Книгу, которую хозяева боялись еще больше прежних моих соратников, должны были положить со мной в могилу. Очнулась я в медицинской рубке звездолета…

– Какого звездолета? – тихо и вкрадчиво спросил Барнав.

– Вы хотите, чтобы я описала вам его тип? Но я его не видела. У них были различные транспортные средства для сообщения с землей, и на корабль меня переправили в бессознательном состоянии…

– Вы, что, окончательно решили заморочить нам голову?

– А если это правда? – Барнав уже поддавался логике рассказа. – И контакт, которого ждут в будущем, произошел уже давно…

– Слишком отдает вымыслом.

– Вы можете мне не верить. Но я-то выжила.

– И откуда они явились, ваши пришельцы?

– Не знаю. Я тогда не в состоянии была это понять.

– Я слышал такие гипотезы относительно глубокой древности, – вспомнил Крамер. – Но четырнадцатый век!

– А контакта, как такового, и не было. Сугубо исследовательская экспедиция. Она не преследовала никаких мессианских целей. Это во-первых. А потом, вы хорошо помните историю? Четырнадцатый век! Столетняя война, раздавленные крестьянские восстания на Западе, татаро-монголы на Востоке, эпидемии мирового масштаба скосили чуть не треть населения планеты, и еше многое, весьма многое… Это после стали красиво писать « кватроченто», «заря Возрождения», «расцвет искусств», «истоки гуманизма»… Хотя со стороны виднее. Я при той жизни ни про каких Данте с Петраркой, Бокаччо с Чосером, или Джотто, к примеру, слыхом не слыхала. Вот про чуму – сколько угодно. И была к этому привычна, и не удивлялась. Но визитерам, каких бы видов они на этой заре не навидались, человечество наверняка представлялось не слишком привлекательным.

– Тогда почему они спасли вас?

– О, это вопрос. Я сама размышляла – почему? Надо думать, при их высокоразвитой гуманности они не могли спокойно видеть страдания существа, наделенного способностью мыслить. Я понимаю, что это не довод, но… Затем они прочитали Хронику, что привлекло их интерес к моей особе. Они уже достаточно знали наше общество, чтобы понять как редко в нем встречаются грамотные простолюдинки, тем паче – мирянки. А уж историков среди таковых нет вовсе. И, наконец, это был своего рода эксперимент. Здесь я подхожу к наиболее важному из того, что вас должно быть, интересует – вопросу о том, как я выжила и жила до сих пор. Видите ли, они давно научились неограниченно продлять жизнь, причем человек практически не старел. Я говорю – человек, ибо оказалось, что в строении нашего организма нет существенной разницы. Доказательство? Доказательство перед вами.

– Значит ли это, – Шульц подался вперед, – что вы бессмертны?

– Безусловно, нет. Не были бессмертны и они. Жизнеспособны – да. И, между прочим, продление жизни для них, хотя и стало вопросом техники(правда, операция была весьма сложная) вовсе не было обязательным для всех. Скорее добровольным. Для тех, у которых этого требовала профессия. За жизнь никто не цеплялся, однако и не отказывался без необходимости. Как это делалось? Мне, разумеется, объяснили в самых общих чертах, но, как я поняла потом, все совершалось за счет использования ресурсов мозга, которые чрезвычайно велики. Внешнее вмешательство только активизировало процесс, а дальше он развивался сам. Организм перестраивался, становился способен к постоянному самообновлению. Кстати, это длилось довольно долго, и между ночью, когда я уснула в лачуге, и днем, когда я проснулась на корабле, оказался значительный, по человеческим меркам, отрезок времени – несколько месяцев.

Но я не закончила. Операция не только продлевала жизнь. Изменялась память – ведь долговечный не может довольствоваться короткой памятью. Ускорялись некоторые мыслительные процессы… Я вижу, что вы хотите спросить! Не бойтесь, читать мысли я не умею. Телепатией они не владели. Ну и, конечно, здоровье… Но бессмертие? Этого не было. такое долголетие не гарантирует от множества случайностей, большинство из которых неизвестно человеку Земли. Но, как мне кажется, главное условие было в том, чтобы человек сам захотел умереть. Похоже, что смерть оказывается главным условием жизни. Не то, чтоб это было сознательным самоубийством, но, если дело жизни сделано, предназначение выполнено… Впрочем, я опять отвлеклась. Вы ведь собрались послушать про Черную Веронику… Того, что я увидела и узнала, было более чем достаточно для потери рассудка. Но я не свихнулась. Не только потому, что мой мозг подвергся качественным изменениям. Простейшим объяснением для произошедшего было религиозное, но я, в отличие от своих соратников, всегда имела собственное мнение насчет божественного вмешательства, вернее, насчет возможности такового. Я еще не стала скептиком, но была готова к этому. И пока мои хозяева изучали нашу многогрешную юдоль, в мою башку втемяшивались еретические мысли о том, что звезды заселены, что лучшее устройство мира возможно при этой жизни…

Между тем экспедиция закончила свою работу и готовилась к отлету. Меня, удачный опыт внеземной медицины, собирались взять с собой. Но тут я уперлась. Ко мне, конечно, относились хорошо, но все равно я не могла войти в их общество, слишком различны казались знания, воспитание, опыт. И, как ни высоки были их достижения, я догадывалась, что не все в их мире обстоит так благополучно, как они говорят. Однако все это были побочные причины. Я просто хотела вернуться, вернуться к той жизни, из которой меня они вырвали, и воспоминания о которой приводили их в ужас. Но я была решительна, или упряма, назовите, как хотите, суть не меняется. Они спорили, однако меня невозможно было сбить: – «Ты не сможешь с ними ужиться. Твой разум на несколько порядков выше». – «Именно поэтому я должна к им пойти». – «Твое восстание потерпело поражение.» – «Я подниму новое». – «Ты ничего не изменишь». – «Я постараюсь». – «Один человек не может изменить мир». – «Если у него одна жизнь. А у меня их будет несколько». – «Но дар долголетия не выручит тебя, если тебя захотят сжечь, повесить, или отрубить голову». – «Так это справедливо. Им это тоже помогает». Такие примерно разговоры тянулись изо дня в день, и даже они со своей космической логикой не могли меня переспорить – недаром я еще девчонкой ходила в вожаках! Я победила.

Подозреваю, что им было жалко со мной расставаться. Впрочем мне – тоже. Однако у них было утешение. Вместо меня они забрали мою книгу. Думаю, для них это оказалось более полезное приобретение. Да и беспокойства от книги было не в пример меньше.

Они высадили меня неподалеку – по их меркам, от того места, где взяли, прямо на пустынной дороге. И это дорогу я помню… Тогда была поздняя осень, а теперь – разгар лета. Стоял яркий солнечный день, небо высокое и синее, стрижи носились над головой. Моя котомка была пуста. Меня, конечно, могли обеспечить надолго, что и было положено, но я согласилась принять лишь несколько медных монет – не намногим больше, чем было затрачено на мое погребение. И одежду, потому что от прежней ничего не осталось. Копию Хроники я не догадалась попросить. Очень жаль, так это была единственная точная запись тогдашних событий, потом я уже не сумела восстановить ее полностью, да и не до того было…

Подозреваю, что им было жалко со мной расставаться. Впрочем мне – тоже. Однако у них было утешение. Вместо меня они забрали мою книгу. Думаю, для них это оказалось более полезное приобретение. Да и беспокойства от книги было не в пример меньше.

Они высадили меня неподалеку – по их меркам, от того места, где взяли, прямо на пустынной дороге. И это дорогу я помню… Тогда была поздняя осень, а теперь – разгар лета. Стоял яркий солнечный день, небо высокое и синее, стрижи носились над головой. Моя котомка была пуста. Меня, конечно, могли обеспечить надолго, что и было положено, но я согласилась принять лишь несколько медных монет – не намногим больше, чем было затрачено на мое погребение. И одежду, потому что от прежней ничего не осталось. Копию Хроники я не догадалась попросить. Очень жаль, так это была единственная точная запись тогдашних событий, потом я уже не сумела восстановить ее полностью, да и не до того было…

Сколько таких тайных хроник и летописей запропало в веках? Сдается мне, гораздо более, чем тех, по которым нынче изучают историю в университетах. И то сказать – пережить все испытыния имели возможность только самые лживые. Не потому ли до нового врмени не дошла ни одна летопись, написаная женщиной?

И вот я стояла в черной кожаной куртке из корабельных запасов. на пыльной дороге и думала: «Теперь все пойдет как надо».

Я ошибалась. Поражение действительно было сокрушительным. Все, с кем можно было начать новое дело, погибли. Остальные прочно замирились. Так я впервые столкнулась с неудачей. К тому же я, кажется, здорово пугнула кое-кого. Оказывается, о моей смерти было много слухов. Вероятно, после этого и начали складываться известные вам истории… В своих скитаниях я добралась до города Лауды, почти незатронутом смутами недавнего времени, и поселилась там.

Прошло пять лет. Кстати сказать, потом я выбрала себе именно такой контрольный срок для пребываний на одном месте, если не было каких-либо чрезвычайных обстоятельств. Признаться, я не очень-то верила в свое гипотетическое «бессмертие». Сказалась ли тут привычка во всем сомневаться или наступление реальности, отнюдь не рождавшей радостных предположений? Ну, вылечили меня, и все…

Я ничего не забыла из того, чему меня учили на корабле, однако все это ушло в глубь сознания, и порой мне представлялось сном.

. Итак, прошло пять лет. Я не старела, но ведь я была еще взаправду молода, и времени прошло не так много, чтоб я уверилась. И тут город обложили войска Эйлерта. Подробности осады можете прочитать в учебниках, я не буду на них останавливаться – до последнего штурма. Он должен был стать решающим, и осаждавшие напирали на стены – чуяли, что если сейчас они нас не сломят, мы сломим их… Я там была, конечно, странно было бы, если б меня там не было…

И тут случилась эта арбалетная стрела… Монтериан вам что-то плел о таких ранах, верно? Я сразу же потеряла сознание, и если б меня там оставили, скорее всего , все же умерла – не от раны, так от потери крови. Но опять кто-то (в отличие от первого раза я так и не узнала – кто) из сражавшихся рядом оттащил меня под навес рядом с укреплениями. Стрелу вытащили. Рана выглядела смертельной, и ее не стали перевязывать, а просто положили сверху какую-то ветошку, чтобы немного унять кровотечение. Вот так я и очнулась почти через двое суток – с заскорузлой от крови тряпкой на горле, а под ней – шрам , свежий, розовый, который зверски чесался. Голова была совершенно ясная, и страшно хотелось есть.

Как ни странно, никакого потрясения я не испытала, и тут же принялась раздумывать о дальнейшем. Да – забыла добавить – приступ был отбит, мы победили. В городе царило всеобщее ликование, поэтому меня никто не трогал. Однако на сей раз я, так сказать, умерла на миру, и мое воскресение, или даже столь быстрое выздоровление вызвало бы панику среди горожан. Надо знать психологию средневековья. Они все рано бы не поверили, что перед ними – следствие трудов человеческих (и правильно, откровенно говоря). И неизвестно что хуже – сочли бы они это чудом Господним или наваждением Отца Лжи. И то, и другое судило крупные неприятности, а методы, какими тогда божественное тщились отличить от диавольского, тоже деликатностью не отличались. Что характерно – в те времена в наших краях церковь даже не особо старалась, бескорыстное рвение проявляли миряне, и такое, что священникам порой приходилось охлаждать их пыл. Поэтому я решила незаметно покинуть город, пока меня не собрались хоронить. Может, даже с почестями.

Обо мне, наверное, плакали… Я еще не знала тогда, сколько раз мне придется оставлять места, где обо мне будут плакать. Потом я к этому привыкла, но пока подобное ощущение было внове, и я решила уйти как можно дальше – ведь мир велик, а у меня достаточно сил и бездна времени впереди.

Да. бездна времени. Мне, очевидно, придется уложить ее в короткий промежуток. Я помню все, что мне пришлось увидеть и пережить, и могла бы многое рассказать об этом. Но вас интересует не история, а, скажем, мое здоровье… Кажется, принято говорить «болезнь прогрессирует». Оказалось, что здоровье тоже может прогрессировать. У меня был случай в этом убедиться, смею вас заверить. Я участвовала в стольких войнах и мятежах, что убедиться можно было. Поначалу шрамы оставались, – она подняла руку, – а потом – нет. Я попадала в края, где моровые поветрия убивали всех вокруг – ото вех болезней оказался иммунитет. Кстати, так утвердилось прискорбное мнение, будто я приношу несчастье, хотя я, как правило, старалась это несчастье предупредить. Я не стала спорить – это иногда было мне на руку… Впоследствии выяснилось, что мне следовало в первую очередь опасаться не болезней, а оружия массового уничтожения, благо оно не знает различия между больным и здоровым. Но как только человечество получало очередной смертоносный подарок, мой организм немедленно вырабатывал к нему противодействие. Я знаю, я испытала. На рожон я не лезла, но пробовать – пробовала… Я стала подобна автомату с саморазвивающейся программой. Так что и сейчас меня можно убить, но для этого надо очень постараться. Очень и очень. Однако не подумайте, что главное место в моей жизни занимали эксперименты на выживаемость.

– А что же? – спросил Шульц.

– Я до этого дойду… – Она откинулась в кресле, прикрыв глаза, и лицо ее выглядело совсем юным. – Ни войны, ни чума, ни бег времени… А жизнь мне не наскучила. Потому что я все время была занята. Я меняла профессии, училась, узнавала новое. Моя жизнь была заполнена. Но не это придавало ей смысл.

– Объяснитесь.

– Вы должны помнить, что я пообещала действовать, пока не смогу что-то изменить. А в легенде говорится, что там, где встретят Черную Веронику, будет мятеж. Как мне объяснить? В великой книге, написанной за тысячу лет до моего рождения, сказано: «Я рождаюсь, как только у людей исчезает справедливость и усиливается несправедливость. Я рождаюсь из века в век, чтобы спасти добро, уничтожить зло и установить господство справедливости». Вот это и было моим основным занятием в бесчисленных жизнях, которые я прожила. И на этом я закончу историю о Черной Веронике.

– Нет, не закончите, – Шульц был явно недоволен. – Чем вы докажете свои слова?

– Доказательство – это я сама. Или вы ждете, чтобы я перерезала себе вены и выпила стакан синильной кислоты? Дешевые трюки, Шульц. Уж если вы следили за мной, то должны были убедиться.

– А эти пришельцы, – Барнав словно пробуждался от тяжелого сна, – больше не давали о себе знать?

Вероника покачала головой.

– Они не вернулись. Не захотели. Или не смогли.

– Ну, хорошо, – Шульц не хотел упускать инициативу, – а что привело вас сюда?

– Я слишком долго занималась чистой наукой. Да и положенный срок истек. Я захотела испытать себя в новых условиях… и посмотреть на звезды вблизи. Вот и посмотрела.

Она умолкла.

– Даже если вы не лжете… не воображайте, что я поверил! – что вы думаете о своей дальнейшей судьбе?

– Вы должны понимать, что мне это безразлично.

– Даже при смертельном исходе?

– Если вы считаете себя в состоянии решить судьбу Черной Вероники… – Она подняла глаза и не договорила.

Крамер внезапно вспомнил слова из легенды: «… если она сама, не скрывая, назовет свое имя, то дело, ради которого она появилась, близится к концу».

И словно в ответ на его мысль раздался сигнал вызова.

– Директор Шульц! «Один» выходит на срочную связь! Настройка чистая!

Шульц поднялся, держа руку в кармане. Было заметно, что он побледнел.

– Так. Вот что, – он с усилием подыскивал слова. – Барнав, вы идете со мной. После сеанса я отдам нужные распоряжения. Крамер, останетесь здесь. В случае… или нет. Замок запечатаю личным кодом. С вами свяжусь. Все.

Они вышли, а Крамер обнаружил, что тоже стоит на ногах. Мускулы ныли, как после долгой работы. Так скоро… но Шульца врасплох не возьмешь. Ничего… Ход еще не сделан.

Назад Дальше