Юрий Нагибин Цыганское каприччио
На северо-западе Москвы находится место, которое старожилы города до сих пор называют Коптевом. Когда-то там стояло большое Старое Коптево, давшее название Коптевской улице и Коптевскому бульвару, а выселки из этого села стали еще в прошлом веке улицей Коптевские Выселки. Не помню, с какого времени Коптево облюбовали цыгане-лудильщики и осели там.
Однажды меня занесло туда каким-то ветром, я помню смуглые горбоносые лица, кудрявые патлы, жилетки поверх ситцевых рубах с закатанными рукавами, прожженные фартуки из мешковины, помню пестрые юбки женщин, черные лакированные головы грязных детей. А может, я ничего этого не помню, просто населил цыганский квартал привычными образами цыган. Добавив им фартуки — атрибут ремесла.
Но даже ложная память не помогает мне вспомнить, как выглядело Коптево. Наверное, как всякая московская окраина тех лет: двухэтажные кирпичные оштукатуренные домишки, иные с деревянным верхом, угрюмые низенькие подворотни, ведущие в замусоренные дворики с вонючей помойкой, деревянные облезлые заборы, из-за которых свешивают негусто облиственные ветви чахлые городские деревья. Булыжные мостовые и щербатые тротуары. Но для нашей истории все это не суть важно. Конечно, если положить остаток жизни, можно разыскать материалы, дающие отчетливое представление об этой части города в начале пятидесятых, да жаль уходящих дней, которых впереди совсем немного.
Удовлетворимся тем, что Коптево выглядело неважно, ничего там не было привлекательного, радующего и умиляющего глаз, ничего, кроме цыган, сообщавших живописность и экзотичность скучной, неопрятной, запущенной московской окраине.
Впрочем, нынешняя новостройка с ее высокими, плоскими неразличимыми домами, прямыми улицами, редкими изнемогающими деревцами, какой-то экзистенциальной пустотой выглядит еще скучнее и безнадежнее, поскольку исчезла единственно освежающая краска — цыгане. Куда они подевались? Может, ушли табором, наскучив оседлой городской жизнью, может, рассосались по бесчисленным ансамблям, которых в середине пятидесятых расплодилось, что дождевиков после солнечного ливня. Не знаю. А знаю — совершенно случайно — о судьбе двух местных жительниц — девочек-цыганок, о чем и собираюсь рассказать.
Началось с того, что в Коптево забрела серая «Победа». В ту пору Москва уже порядком заполнилась этими машинами, но в Коптеве легковухи и вообще появлялись не часто: старые «эмки», трофейные развалюхи, иногда новенькие «Москвичи», а «Победам» здесь нечего было делать, поэтому машина, естественно, привлекла внимание прохожих, что нервировало водителя, плечистого лысоватого блондина средних лет в черных очках. Апрельское слабое солнце не слепило, и очки мешали водителю, он то и дело снимал их, промаргивался и надевал опять. Похоже, он кого-то искал, кружа по кварталу и раз за разом возвращаясь к двухэтажному дому с мезонином, примыкавшему к баням.
Оттепельная мокрая весна уже кончилась, тротуары подсохли, и девочки играли в классы. Два прыжка на одной ножке, потом вразножку, снова на одной, разножка и поворот прыжком в обратную сторону. Некоторые при этом еще перегоняли из класса в класс плоскую стекляшку. Как и во всяком деле, тут были свои мастера, середняки и неумехи.
Из бани вышел распарившийся до арбузной спелой красноты парень и влюбленным взглядом прилип к «Победе».
«Ну чего уставился? — затосковал водитель. — Все равно не купишь. Так нечего пялиться. Шел бы помалу в пивную, после парилки лучше нет холодненьким пивком остудиться. А почему вообще в разгар рабочего дня столько народу в бане парится? Этому разопревшему сейчас бы у станка вкалывать, или в конторе штаны просиживать, или за прилавком шуровать, а он банный день себе устроил». И в который раз затревожила мысль, сколько лишнего народа в Москве околачивается. Говорят, много на войне побили, а не чувствуется. Жителей куда больше, чем нужно для дела. Слоняются по улицам, торчат в пивных, толкутся в магазинах, мнут бульварные скамейки, нахлестываются березовыми вениками на полках. Устроить бы облаву на всех бездельников, заполняющих дневную Москву, наберется целая трудовая армия для мест, где рабочих рук нехватка.
Он обдумывал эту горячую государственную мысль без ожесточения, потому что обладал мягкой натурой, настроенной на доброе и покровительственное к окружающим. Он любил человека как часть народа, занятого общим доброделанием своей стране. А этот парень, прилипший выпученными глазами к машине, выпадал сейчас из народа и был неприятен, даже враждебен водителю по фамилии Пешкин, а по имени Иван Сергеевич.
Пресекая очевидное намерение зеваки обсудить с ним достоинства новой автомобильной марки, Иван Сергеевич включил скорость, дал газ и поехал дальше. В зеркальце он видел обиженно-разочарованную рожу парня.
Если он сейчас не обнаружит искомое, то сделает быстрый круг и часочка на два оставит Коптево. И так уже в глазах прохожих цыган мелькало недоброе любопытство.
Они, видать, с недоверием относятся к проникновению чужаков в их мир. Он ничего не боялся, никто не мог причинить ему вреда, но при его службе недопустимы даже малые осложнения и шероховатости.
Плохо и бедно одетые дети играли в классы. Он как-то не обращал поначалу внимания на их одежду. Цыганские девочки выделялись какой-нибудь яркой тряпицей: косынкой, платком, пестрой юбкой из-под ватника. Он внимательно приглядывался к ним, но не слышал угадывающего толчка в сердце.
Когда, описав круг, он вновь приблизился к бане, то еще издали узнал тех, кого искал. Две цыганские девочки лет четырнадцати, похожие друг на дружку, как только близнецы могут быть похожи, играли в скакалку. Они крутили длинную бельевую веревку, а через нее прыгала белобрысая русская девочка с запасливыми бурундучьими щечками. Она прыгала — руки в боки, с застывшим взглядом, ловко меняя ноги: правая — левая, правая — левая… Все было сказано ему — по делу: три подруги — близнята-цыганочки и русская, и место верно указано — дом с мезонином рядом с банями, только игра оказалась другой.
Иван Сергеевич остановил машину впритык к поребрику, в шаге от играющих. Переместился на правое сиденье и опустил боковое стекло. Девочки были так увлечены, что не заметили его маневров. Он понял: цыганочкам хотелось, чтобы прыгунья ошиблась, запуталась в веревке. Они то крутили с убаюкивающей равномерностью, то вдруг делали несколько бешеных оборотов — веревка успевала трижды за один подскок проскочить под ногами прыгуньи, затем как-то устало обмякали, веревка чуть не выскальзывала из ослабевших рук, и снова — взрыв. Но белобрысая девочка с застывшим взором была начеку и всякий раз угадывала смену ритма. Она прыгала, как тугой резиновый мячик и так же безустанно.
Иван Сергеевич молча смотрел на играющих, боясь спугнуть их неосторожным словом. И высмотрел, что требовалось. Через несколько минут сестры-цыганочки перестали крутить веревку и подошли к машине. Белобрысая девочка с надутым видом поплелась было за ними, но вдруг раздумала и заскакала прочь, сильно охлестывая тротуар свернутой веревкой. Тем лучше, не придется ее отшивать.
— Чего смотришь? — гортанным голосом спросила одна из сестер.
Иван Сергеевич догадался, что она старшая. Ведь близнецы не рождаются парой, всегда один выскакивает чуть раньше другого, на секунды, на минуты, а бывает — на часы. И тот, кто появился хоть на миг раньше, неизменно оказывается ведущим в паре. Иван Сергеевич понял, что должен ориентироваться на эту девочку.
— Тебя как зовут?
— Аза, а ее Зара, — ответила та ломаясь. Она прижималась острым подбородочком к плечу, крутила бедрами, вскидывала голову и рукой отбрасывала черные, перевитые красными ленточками косы.
— Ага, я Зара, — подтвердила сестра.
— Держите, Аза и Зара. — Иван Сергеевич достал из перчаточницы две конфеты «Грильяж» и протянул сестрам.
Те взяли конфеты быстрым, хищным движением, не жеманясь, как русские дети, и сразу отправили в рот.
— Чего же бумажку-то не сняли?
— Так больше, — стрельнула глазами Аза.
— Твердая, — заметила Зара.
— А ты старушка — зубы проела? — пошутил Иван Сергеевич. — С орехами, вот и твердая.
— Дядечка, дай рубль, — сказала Аза, покончив с конфетой.
— Ишь, хитрая какая! Погадай, тогда дам.
— Позолоти ручку — погадаю.
Иван Сергеевич рассмеялся, скрыв в добродушном смехе нежелание расставаться с рублем.
— Хотите, прокачу?
— А что нам за это будет? — холодновато спросила Аза.
— Погодите, детки, дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток, — пробормотал Иван Сергеевич, сбитый с толку этой внезапно и грубо проявившейся взрослостью. Может, они куда старше, чем кажутся? Кто этих цыган разберет. Вон и мониста у них на руках, и сережки в ушах. Да нет, девчонки. Нахватались у взрослых попрошайничьих фраз и ужимок.
Он распахнул дверцу:
— Залазьте!
Цыганочки, толкаясь, полезли в машину. Сейчас они опять были детьми, наивными, нелепыми и милыми в своем смешном соперничестве.
Аза забралась первая.
— Хочу к окошку! — захныкала Зара.
— Дура вшивая! У тебя свое окошко, у меня свое.
— Твое лучше. Тебе близко видно, а мне далеко.
— Не ссориться, девочки! — Иван Сергеевич вручил им по большой, красивой конфете — «Мишке».
— С золотцем, — сказала Аза, распеленав конфету, и сестре: — Отдай фантик!
— Фигу в нос! Мне самой нужен.
— Зачем?
— Зачем тебе, затем мне, — уклонилась несмекалистая Зара.
— Отдай, паршивка!
Послышалась возня, какой-то задушенный писк. Иван Сергеевич направил зеркальце и увидел, что девчонки дерутся из-за фантика. Осилила, конечно, Аза и стала разглаживать на остром колене помятую бумажку. Зара забилась в угол и метала в сестру стрелы ненависти из своих черных глаз. Глаза у сестер казались такими большими на худеньких лицах, будто маскарадные полумаски.
Если они и дальше будут выяснять отношения, к тому же ногтями, будет не здорово, обеспокоился Иван Сергеевич. Хозяин терпеть не может склок. Он хочет отдохнуть, разрядиться от своих неоглядных трудов. На износ работает, а как же иначе, раз он отвечает за все ключевые проблемы. Его сильной натуре требуется не расслабляющий отдых в кругу семьи, с дачным гамаком, безотвальным застольем, возней с внуками и пустой домашней болтовней, а горячая, потная любовная борьба. Тогда из него выходят шлаки усталости, он возвращает себе свежесть и способность дальше тянуть непомерный воз. Смогут ли цыганки потрафить Хозяину? Вообще это не его забота. Выбор, как всегда, произвел сам Хозяин, не доверявший чужому вкусу. Как мог он напасть на этих чернявок, что ему было делать в Коптеве? Неисповедимы пути!.. Но ведь был, и видел, и запомнил, и точные указания дал. А не случилось ли промашки: что, если он взял не тех девчонок? Ведь Хозяин сказал, что они играют в классы, а эти — в скакалку. Иван Сергеевич даже вспотел. Неужто обмишулился? Он ведь сроду не имел дела с детворой, к тому же цыганского звания. Чепуха, зря он тревожится. Никакой ошибки нет. Он увидел этих девочек глазами Хозяина и угадал ту потайную притягательность, какой не ощущал собственным сознанием. Ведь за эту способность перевоплощаться в Хозяина и приблизили его, сделали поверенным самых тонких интимных дел. Он ни разу не подвел Хозяина, а главное, не подвел самого себя. Порой ему следовало отыскать тот или иной объект по столь обрывочным, смутным данным — какие-то промельки сквозь толстые линзы на близоруких глазах Хозяина, к тому же из мчащейся по осевой машины, — что это казалось физически невозможным, а он находил. И Хозяин не считал это чудом — только так надо было служить ему. Иван Сергеевич понимал, что Хозяин мерит людей по себе. Но как можно с ним тягаться? Он по всем статьям первый: по своему положению возле Сталина, по влиянию на партию, по работоспособности, по разносторонним дарованиям, по уму и памяти, по власти над окружающими, по мужской силе и неутомимости, по знанию людей и успеху у женщин, даже по умению носить шляпу, кто еще может так элегантно и низко надвинуть ее на лоб, что лица не углядеть, а ему все видно, как из укрытия. На его крутой волосатой груди можно грецкие орехи колоть, а заросшие рыжеватым пухом пальцы легко сгибают медный пятак.
Иван Сергеевич изо всех сил тянулся за Хозяином, прекрасно сознавая, как он мал и ничтожен рядом с ним. Но, взяв себе высокий образец, он сумел многого добиться. Доставляя Хозяину его подруг, он никогда не прибегал к угрозам, ни тем паче к насилию, только ласковый напор. То было правило самого Хозяина, который, в отличие от иных своих коллег-женолюбов, презирал грубые силовые методы. Аббакумов, скажем, может избить, даже искалечить, не говоря уже о том, что, хороня концы в воду, отправляет своих недолгих наложниц в места не столь отдаленные. Ни одна из подруг Хозяина не только не пострадала, но почти все были награждены. Без материальных знаков благодарности оставались лишь те, кто видел высшую награду в самой близости с таким человеком, как Хозяин, и к тому же ни в чем не нуждался. Женщины любили его за нежность и страсть, любили его хриплый, волнующий голос, его близорукий тяжелый взгляд, жесткое тело и неутомимость. Но Хозяину нравилось одаривать тех, кто доставлял ему радость и утешение. Он и квартиры однокомнатные преподносил, а если ребеночек находился, то и двухкомнатные, и драгоценностями одаривал, почетные звания давал, Сталинские премии, ордена. Других отправлял в заграничные командировки вместе с мужьями, последних продвигал по служебной лестнице. К мужьям он был рыцарственно щедр. Сколько новых академиков и членкоров возникло, народных артистов СССР, депутатов Верховного Совета, членов ЦК!
Правда, был один печальный случай, когда женщина, прекрасная, удивительная женщина, лучшая из всех, что переступали порог уютного дома по Вспольной улице, тяжело пострадала, но тому были особые причины, а исключение лишь подтверждает правило.
Иван Сергеевич, пронизанный мощными токами Хозяина, его желаниями, интересами, вожделениями, всегда находил тот единственно правильный тон, тот способ поведения, что действовали безотказно. Где-то требовалась полная откровенность, чуть ли не с выдвижением условий, конечно, не впрямую, а в намеках, где-то — покров тайны, едва приоткрытой, чтобы снять испуг и повысить любопытство, где-то надо было вложить в уговоры страсть — тень той страсти, которую испытывал Хозяин, где-то — тон доброго совета, а порой, чего греха таить, не обходилось без сладкой лжи, того возвышающего обмана, что дороже тьмы низких истин. Ивану Сергеевичу приходилось надевать и плутоватую маску Лепорелло, и плащ романтика Сирано де Бержерака, завоевавшего для друга возлюбленную пером и словом. Иван Сергеевич умел быть красноречивым, как носатый мушкетер, но главное его оружие — способность внушать самым разным женщинам чувство безграничного доверия. И странно, что при этом ни одна из них не проявила даже мимолетного интереса к личности посланца любви, обладавшего несомненной мужской привлекательностью. Возможно, они чувствовали, что это всего-навсего пробник, а настоящий жеребец бьет копытом в царских конюшнях. В данном же случае трудность была одна: не ошибиться в выборе среди туземок Коптева, остальное получится само собой. И все же надо держать ухо востро, чтобы не пробудить цыганской подозрительности. А для этого — не выходить из роли славного, бесхитростного дядечки, эдакого доброго волшебника с мешком, набитым шоколадом. Просьба дать рубль немного сбила его с толку, — слишком прагматично для простодушных сладкоежек. А может, рубль — какой-то цыганский символ, вроде откупа? Стоило дать им этот несчастный рубль, а не затыкать рот «Мишками». Ладно, все это поправимо…
Сейчас они вели себя как обычные дети, которым редко выпадает счастье прогулки в автомобиле: глазели в окошки, то в свое, то в чужое, переговаривались, хихикали, вскрикивали, смеялись, кого-то передразнивали; порой вспыхивали мгновенные ссоры, они шипели, как ядовитые змеи, и вцеплялись друг дружке в косы. После этого Зара недолгое время куксилась, даже стонала, а победительница Аза мстительно приговаривала: «Что, получила?..» Затем вновь наступал лад и мир.
Они приближались к центру, Иван Сергеевич стал давать пояснения, как заправский экскурсовод. Вот там, впереди, Кремль, знаете? Знаем, на папиросах видели. А это Университет, здесь студенты учатся. Никакого отклика. Так же безразлично были восприняты Большой и Малый театры, «Метрополь», несколько оживил их ЦУМ, бывший Мюр-Мерилиз, о нем девочки слышали.
Иван Сергеевич призадумался. Везти их к месту назначения рановато, они еще не были подготовлены, кипели, как суп, возбужденные уличной жизнью. Переключить их на тихий, сосредоточенный интерес к достопримечательностям Москвы не удалось. Волновали прохожие, автомобили, троллейбусы, лоточники (уже было куплено по палочке эскимо), продавцы воздушных шаров (и по шарику они получили, и даже успели дважды обменяться, после чего Аза свой шарик выпустила в окошко, а Зара случайно проколола), витрины с манекенами, очереди, разные мелкие происшествия: милиционер освистал нарушителя, кто-то за кем-то погнался, пьяный наскочил на фонарный столб, кошка пыталась сцапать голубя, сорвалась троллейбусная дуга, метнув ослепительную молнию, крошечная, безносая собачка, прижимаясь к ногам хозяйки, яростно облаивала громадного равнодушного дога. Эта мельтешня возбуждала без утоления. Надо было нагрузить им душу, чтобы перевести в более спокойный регистр.
Выехав на Бульварное кольцо, он тихо повел машину в направлении Цветного бульвара.
— Девочки, милые, чего бы вам хотелось еще увидеть?
Они молчали, глядя на него огромными черными озадаченными глазами, потом Аза выпалила: