– А Коновалов должен был рюкзак не снять, а надеть, так как на ближайшей остановке вышел, – сказал Станислав.
– Верно, – кивнул Нестеренко, – тем более странно, что вышел он на одну остановку раньше, чем ему требовалось, он дальше по ходу автобуса живет. Коновалов хорошо запомнил парня и его маленький рюкзачок. Объясняет свою отличную память тем, что парень очень на чеченца похож, а рюкзачок у него был в точности такой, как у самого Коновалова, только развернут не полностью, а на одну треть.
– Отличная работа, – заметил Станислав.
– Место Коновалова занял Ивлев Эдуард Александрович. Когда он садился, рюкзачок Тимура ему помешал, парень поклажу передвинул и слегка придавил новому соседу ногу. Тот матюгнулся, обозвал Тимура черножопым, тут же вскочил и на ближайшей остановке вышел. Ивлева мы пока не нашли. Ему тридцать пять лет, садовод очень умелый, сам выращивает, сам торгует, женат, детей нет, имеет по Дорогомиловскому шоссе скромную дачку и двенадцать соток, которые краше, чем в Ботаническом саду. Дом и участок охраняют две здоровенные овчарки, еду из чужих рук не берут. Ивлева мы не застали, в семье явно нелады. Хозяйка разговаривать отказалась. Соседи полагают, Эдик либо запил, либо к бабе умотал, его не видели примерно неделю. За цветами приезжает «Волга», цветы берут оптом. Машину и водителя установить не удалось. У Ивлева «Москвич», почему он в день взрыва садился в автобус, неизвестно. Торговцы цветами у Белорусского Ивлева прекрасно знают, отзываются хорошо, жалеют, что «закладывает», но, говорят, мол, в цветах разбирается, равных нет.
Теперь свидетель, что стоял у двери, когда Тимур выскочил на Пресне, и утверждает, что у парня в руках ничего не было. Фетисов Юрий Юрьевич, тридцать пять лет, разведен, чем-то торгует, говорит, сейчас из одной лавочки ушел, в другую не устроился, в квартире вечно толкутся посторонние, участковый ему лучший друг, управы на Фетисова не сыщешь. Ничего особенного, водка, приятели, девки. Он якобы служил в Афганистане, но проверить не удалось. Нам предложил выпить, разговаривать о теракте и суде категорически отказался, пытался врезать по физиономии моему евреистому другу. Не получилось, полагаю, рука в гипсе.
– Станислав, плесни чайку, ты, когда не употребляешь, теряешь всякую душевность.
– Лев Иванович не велит. – Станислав налил в чашку остывшего чаю. – Я, как и вы, коллеги, иду куда велят да помалкиваю.
Гуров слушал пикировку оперативников безучастно, словно его и не было, а если и тут, так думает совершенно об ином. Станислав к манерам друга давно привык, а Нестеренко и Котов обижались, однако обиду не показывали.
– Последний свидетель, который вышел из автобуса одновременно с Тимуром, увидел взрыв и сдал парня двум омоновцам, которые пили баночное пиво в двух шагах от остановки.
– Терехов Семен Сидорович, сорок один год, женат, имеет дочь, работает клерком в коммерческом банке, – подсказал Станислав. – У него наверняка есть машина, как он оказался в автобусе, никому не известно.
– Очень даже известно, – парировал Нестеренко. – У одного из постоянных клиентов банка был день рождения. Проверено. Люди выпили. Терехов оставил свою «Ауди» на охраняемой стоянке у банка. Я полагаю, что свидетели не подставные, они люди разные, ничем не связанные, в агентурной сети или в ФСБ состоять не могут, так как доить козлов – дело пустое. У моего вечно сопливого напарника иная точка зрения, пусть он ее и излагает.
Котов тщательно высморкался, не очень решительно произнес:
– Со всем, что сказал полковник, я согласен, однако с выводами я бы поостерегся. Никто из перечисленных, видимо, не состоит ни в штате, ни в агентурной сети, однако возможная зависимость каждого от нас и ребят из ФСБ вполне вероятна, все они люди подставные, на них оказывается давление. Валентин утверждает, мол, все разные, ничем друг с другом не связаны. Все отчаянно храбрые, законопослушные и дисциплинированные. Станислав, ты видел розыскное дело, скажи, сколько свидетелей опрошено, сколько очевидцев выявлено?
Станислав перелистнул блокнот, глянул мельком, ответил:
– Шестнадцать человек.
– А должно быть опрошено не менее ста. Это я беру лучший, удачный вариант. – Котов сделал паузу. – Каждый из нас искал свидетелей. Шестнадцать опросили, пятерых нашли, да каких, железных.
– Терехов схватил Тимура и пошел в милицию сам, его не искали, – возразил Нестеренко.
– Лев Иванович, кончайте цирк, вы же отлично понимаете, обвинение слеплено! – возмутился Котов. – В нескольких метрах от остановки пьют пиво два омоновца. А у нас тут случайно в кустах рояль. Автобус взорвался в сорока метрах от остановки. Шок, люди шарахнулись, только позже любопытные начали подходить к месту катастрофы. А подвыпивший клерк банка сразу вцепился в Тимура Яндиева, начал орать благим матом. А почему вцепился? Мгновенно вспомнил, что парень вошел в автобус с рюкзачком, а вышел с пустыми руками? Не смешно. Да я по каждому свидетелю могу указать несколько нестыковок.
– Опытный адвокат на все несуразности указал. Однако приговор мы имеем. Да и не уговаривай меня, Григорий. Здесь каждый видит, обвинение слиповано. И твой дружочек Нестеренко видит, лишь тебя заводит. – Гуров поднялся, начал расхаживать по гостиной. – Видно, на каждого из них имеется компра, возможно, собран какой-то материал, готовили на вербовку. Когда идея провокации возникла, бумажки подняли, с человеками переговорили. Мол, так вот и так, поможешь изобличить террориста, мы о тебе забудем, будешь жить спокойно, в общем, старая как мир песня. Время и роли расписали – и вперед. А «свидетели» наверняка друг друга не знают, каждый думает, что он один такой особенный.
– Кроме любителя цветов Ивлева, – заметил Станислав. – Он меня сразу насторожил, я, ребята, вашу работу немного продублировал. Он действительно запойный и гулящий. Однако не в сентябре, когда самые цветы и работа. У него, если так можно выразиться, гулянка по расписанию. Он сорвался не вовремя, думаю, почувствовал, что гробит невиновного.
– Возможно, – согласился Гуров. – Но на одном свидетеле далеко не уедешь. Допустим, мы его найдем, приведем в сознание, спрячем, поработаем с ним. Ивлев до конца никогда не расколется, а вот мы раскроемся полностью. Дураку станет ясно, розыскники не ищут соучастников, а рушат обвинение. Пара других свидетелей попадет под машины, оставшихся в живых испугают до смерти, мы, если будем упираться, перестанем работать, начнем бороться за жизнь.
– Критиковать я тоже умею, – рассердился Станислав. – Лев Иванович, раз ты такой умный, не советуйся с подчиненными, давай задания.
– Нам нужен русский мужик с наколкой на кисти, который давал задание Тимуру, – ответил Гуров. – И бомж из камеры, знающий ближайших родственников Яндиева.
– А лампу Аладдина не возьмешь? – усмехнулся Станислав.
– Возьму, – серьезно ответил Гуров. – Конечно, инструктор не лысый и наколки у него нет. А камерный агент вовсе не бомж, и окрас у него иной. Но этих людей разыскать необходимо, от них ниточки ведут наверх.
– Сказать легко, – не сдержался Крячко.
– Ты хотел задание, считай, получил, думай, как выполнить. – Гуров, как обычно, пожал плечами. – Или ты, Станислав, желаешь, чтобы я и думал, и работал за тебя? А ты бы резонерствовал да людей смешил?
– Побойся бога, Лев Иванович! – искренне возмутился Крячко. – Да этих людей давно в Москве нет.
– А где же они? Сотрудники либо сильные действующие агенты – люди не разового использования. Так профессионалов не напасешься, на них острый дефицит, а у ФСК, да и у наших подонков нет скатерти-самобранки. Да и потом, мы должны понимать, что имеем дело не с контрразведкой и уголовным розыском, лишь с группой, собранной из различных подразделений. С людьми, конечно, профессиональными, но далеко не лучшими, хорошо законспирированными, жадными, злыми, но и пугливыми. Заговорщики всегда трусоваты, они ловят рыбку в мутной воде, всего боятся, друг другу не верят. В связи с постоянными перетасовками они не могут быть хорошо организованы. Следует ухватить кончик, дальше станет легче.
– Лев Иванович, будем реалистами, – сказал Нестеренко. – Если мы совершим невозможное и ухватимся, либо веревочку обрубят, либо нас убьют.
– Валентин! Я могу освободить тебя сегодня! Ищи другую профессию, возвращайся в охранную фирму, отращивай живот!
– Лева, – неожиданно подал голос Светлов, сидевший так тихо, что о нем все забыли. – Ты, сынок, людей не обижай, они живые, умирать не хотят.
– Василий Иванович, ты меня не учи! – Гуров крайне редко повышал голос.
– А кроме меня, тебе правду сказать некому, – флегматично ответил Светлов. – Ты когда в МУР пришел, я уже сыщиком был. Валентин боится, потому и живой покуда. Ты, Лев Иванович, свою стратегию определяй, мы тебя уважаем.
– Спасибо, Чапаев. – Гуров кивнул Нестеренко: – Извини. Значит, так, Станислав, снова отправляйся в МУР. Агент в камере, естественно, содержался под вымышленным именем. Никто и никогда тебе человека не назовет. Однако кто-то из оперативников агента в камеру помещал, за кем-то он числился. Агента ты не найдешь, оперативника нащупаешь. Известна точная дата пребывания агента в камере, у дежурного отмечено…
– Лев Иванович, не учи, пожалуйста. Значит, определить инспектора, сблизиться с ним. Придумать легенду, кто конкретно из содержавшихся в те дни в камере меня интересует. Об агенте и Яндиеве не говорить ни слова. У опера должны быть лишние деньги, так или иначе они проявятся. Могу я этому парню забросить крючок, мол, в министерстве хороших розыскников не хватает?
– Можешь, хороших розыскников всегда не хватает. Но скажешь это лишь в том случае, если он подходит по возрасту, стажу и опыту работы. Иначе и он, и тем более его начальник тебя раскусят.
– Петровка, все ночи, полные огня, – переиначивая слова популярной блатной песни, запел Станислав, начал убирать со стола бумаги.
– Теперь вы трое, – Гуров оценивающе оглядел Светлова, Котова и Нестеренко. – Приметы «инструктора», назовем его так, слабенькие, однако если вдуматься, то кое-что существенное имеется. Возраст, рост, комплекция. Скажете, таких не счесть. Неверно, вот из нас так ни один не подходит. Бритая голова – безусловно искусный парик. Значит? – Он взглянул на оперативников вопросительно. – Значит, он недавно постригся наголо, иначе парик хорошо сидеть не будет.
– А может, человек лысоват в натуре? – сказал Светлов.
– А не проще было надеть на него кепочку или шляпу? – заметил Нестеренко.
– Он встречался с Тимуром в кафе, – возразил Гуров. – Головной убор – вещь в принципе опасная, можно по рассеянности снять, зацепиться за ветку дерева. Нет, он брился, сейчас, конечно, оброс и хорошо пострижен. Чапаев, ты возвращаешься на два дня в гараж, колупаешься со своей тачкой, скажи, получил отгул, сам приглядись, не увидишь ли чего интересного. А вы, ребята, поговорите с бывшей агентурой. Мужик по окрасу должен быть серьезный. Ну и, как говорил Станислав, деньги. Лишняя сотня тысяч из кармана нищего всегда торчит. Ну, с богом, и учтите, в данном деле лучше до цели не дойти, чем переступить черту.
Глава 4
Генерал-полковник Борис Петрович Агеев вернулся с совещания в отвратительнейшем настроении. Впрочем, он уже и не помнил, когда настроение у него было иным. В России, где армию всегда чтили, а перед многозвездными генералами просто трепетали, сегодня не плевал на армейских только ленивый. У генерала, несмотря на минувшее недавно шестидесятилетие, была прекрасная память. И он прекрасно помнил, как сравнительно недавно на Старой площади сопливый референт или помощник, у штатского чин не разберешь, выдерживал генерала в приемной часами, сам болтая по телефону черт знает о чем. А позже партаппаратчик, даже не заведующий отделом, который в жизни в руках ружья не держал, дышал на генерала перегаром и выговаривал невесть что, путая полк с батальоном.
Было, было, Борис Петрович ничего не забыл, но при старом режиме существовал порядок, отполированная тысячами предшественников иерархическая лестница. С заслуженной тобой ступеньки снимали крайне редко, если совсем наложил в штаны, передвигали в другой подъезд, но на ту же ступеньку.
Сегодня генерал-полковник, ордена надеть невозможно, на груди не умещаются, не знает, кому и слово сказать можно. Собратья по оружию дрожат, не знают, завтра машину подадут или на своей личной на дачу отправляться. Неизвестные штафирки-чиновники смотрят свысока, задают хамские вопросы, типа того: из какого кирпича загородный дом, да кто его строил, да сколько он стоит? Словно у него, генерал-полковника Агеева, в жизни других забот не было, чтобы он лично о подобной ерунде думал.
Все перестраиваются, с экономикой вроде покончили, за армию взялись. А чего ее перестраивать, еще Петр Великий указ издал, и исправно действует. Профессиональная армия? А кто, интересно, фашистов через всю Европу до самого Берлина гнал? А сегодня с Чечней замириться собираются, видите ли, люди гибнут. Так с сотворения мира войны не затихают и люди гибнут, так положено.
Правда, у некоторых однокашников сыновей там поубивали. Так виданное ли дело, чтобы сын большого генерала дальше штаба куда высовывался? Надо эту Чечню отутюжить танками и забыть.
Генерал вошел в приемную, кивнул вытянувшемуся адъютанту, бросил на ходу:
– Чай, мать твою! – и прошел в кабинет.
Адъютант тотчас подал чай в стакане с серебряным подстаканником, долькой лимона, чуть сахара, как положено, но не уходил.
Генерал недовольно спросил:
– Чего еще?
– Анатолий Владимирович звонил, просил, как приедете, соединить. – От усердия адъютант приподнялся на носки.
– Кто еще? – Генерал пригубил чай, обжегся. – Тебя надо в Грозный послать. Русские солдаты гибнут, а ты тут шаркаешь, чай нормальный подать не можешь.
– Барчук Анатолий Владимирович, вице-премьер! – прошелестел адъютант.
– Так бы и говорил. Соединяй.
Чай немного остыл, и генерал-полковник с удовольствием выпил весь стакан, начал жевать лимонную дольку, когда зазвонил телефон, прямой, не через адъютанта. Генерал удивился, обычно звонили или по спецсвязи, так называемой «вертушке», которой пользовались лишь лица привилегированные, или трубку снимал адъютант, докладывал, кто звонит, а хозяин решал, говорить ему с данным абонентом или нет. Городской прямой был лишь один, звонили по нему редко.
Агеев помедлил, проглотил лимонную дольку, снял трубку, ответил сухо:
– Слушаю.
– Здравствуйте, Борис Петрович, племянник из Самары беспокоит, извините, что оторвал от дел государственных.
И по паролю, и по голосу генерал сразу узнал наемника Тулина, которого одолжил весной покойному Фокину. Генерал знал, что Тулин арестован, подобный разговор был Агееву совершенно ни к чему, но и положить трубку было невозможно, и любопытство разбирало, так как о сорвавшейся весной операции генерал знал лишь из косвенных разговоров.
– Здравствуй, Георгий, как здоровье матери? Как сам?
– Спасибо, Борис Петрович, дома все в порядке, я в Москве проездом, остановился у приятеля.
Значит, освободили, надо бы встретиться. А может, это фокусы ФСБ? Или ФСК? Никак не запомнишь, как они сейчас называются. Раньше было просто – КГБ. Этим все сказано, рассуждал генерал. Звякнул аппарат правительственной связи, наверняка Барчук, мать его так.
– Георгий, перезвони через час, у меня люди. – Генерал положил одну трубку, снял другую, услышал мягкий, но властный голос Барчука:
– Приветствую, Борис Петрович, как прошло совещание?
– Здравствуйте, Анатолий Владимирович, – ответил генерал. – Совещание прошло плодотворно, решили еще подумать и разошлись.
Барчук довольно хохотнул.
– Генералы начали думать, что-то будет! Не обижайся, я не о тебе. Ты-то как раз мужик головастый. Надо бы посоветоваться по сугубо личному вопросу, да и Анна тебя частенько вспоминает. Может, заглянешь в мою халупу в Троицком? Выпьем по рюмке, переговорим, в баньку сходим.
Барчук вошел в состав нового правительства, еще не утвержденного, но официально предложенного премьером. Дума его кандидатуру наверняка одобрит. Президент оклемается и подпишет. Барчук был не первым, однако вице-премьером, раз приглашает, значит, надо, отказываться нельзя. Сам генерал-полковник одной ногой стоял еще в кабинете, другой уже топтал грядки. Никаким финансовым структурам звездный генерал был не нужен.
– Я повидать да выпить рюмку всегда рад, – ответил Агеев, – приеду. Надеюсь, у тебя на веранде стрелять не будут?
– Ну и память у тебя! – Барчук постарался скрыть недовольство. – То быльем поросло, а российскому генералу стыдно беспокоиться о ерунде. Вам, воякам, одной пулей больше, одной меньше…
– Хорошо, хорошо, – спохватился генерал, сообразив, что совершенно не к месту вспомнил историю со стрельбой. – В котором часу?
– Часикам к восьми. Пирог с капустой или с мясом?
– Главное, чтобы водка была холодная, – ответил генерал, положил трубку и начал гадать, зачем это он, генерал-полковник, без пяти минут труп, мог понадобиться вице-премьеру, въезжающему в новое правительство на белом коне?
Генерал-полковник отпустил служебную машину, сел за руль и через некоторое время остановился в условленном месте, пересел, как и положено лицу сановному, на заднее сиденье, а за руль сел Георгий Тулин. Генерал сразу отметил и новую одежду, и хорошую стрижку своего крестника.
Дело в том, что Агеев, в те годы еще генерал-майор, несколько месяцев провел в Афганистане. Однажды, сопровождаемый капитаном Тулиным и двумя сержантами, ехал на БТР по дороге, которая прекрасно контролировалась советскими войсками, но оказалась заминирована. Экипаж погиб, Тулина ранило. Генерал воевать не умел и человек был говенный, однако храбрый. Он раненого не бросил, выволок из машины, укрылся в камнях. Вскоре подоспела помощь. Тулина отправили в госпиталь, генерал получил вторую звезду, между ними возникли нормальные мужские отношения. Вскоре Тулин демобилизовался, войска вышли из Афганистана, бывший капитан маялся без работы, разыскал Агеева, попросил помощи.