Ольга Литаврина
Синдром мотылька
Глава 1 Длинные дни, бессонные ночи
Итак, это Красково. «Звездочка». Реабилитационный центр Вениамина Ерохина.
И мы снова здесь, Венька – Вениамин Ерохин – по должности, а я – Кирилл Сотников – на восстановлении после автомобильной аварии, так грубо прерванном моим похищением и последующими событиями на Крымском мосту. Нас – вернее, меня одного – опять прибило к «Берегу разбитых сердец», как я про себя называю «Звездочку».
Помимо переломов, тяжелое шоковое состояние, в котором я был сюда доставлен, нуждалось – и нуждается! – в длительном квалифицированном уходе. Счастье еще, что к Веньке, в силу специфики Центра, попадают пациенты и в коме, и с потерей памяти – здесь все это всего лишь обычный рабочий момент. Если б не его лицензия, пришлось бы мне возвращаться в покинутую (помимо воли) 36-ю больничку.
Или еще хуже – в медблок СИЗО!
Хотя уникальный документ – послание Анжелки Янович – полностью снял с меня подозрение в убийстве моего коллеги Дениса Забродина и вновь сделал обычным гражданином с соответствующим анамнезом в истории болезни…
Конечно, придя в себя, я ринулся, было, узнать о судьбе Янки и помочь ей – но куда там!
Ероха рассказал, что, невзирая на поднятый СМИ скандал вокруг этого происшествия, даже ее тела, как это ни странно, так пока и не нашли в Москве-реке. Как в рассказе Бунина: дыхание ее горькой любви случайно донеслось к нам из ее детства – а потом бесследно и легко растворилось в сыром воздухе поздней московской осени.
И только мы с Вэном могли помянуть ее – так же как Заброду, как Златовласку и Стаса, там, на скамье под старыми елями, возле стола, где сквозь любую краску проступали неистребимые наши инициалы…
А дальше потянулись «сроки реабилитации» – длинные дни и бессонные ночи, изматывающие мучительными вопросами. Почему именно Деньке, Денису Забродину, выпала столь нелегкая судьба? Почему так отчаянно запуталась жизнь умненькой и хорошенькой девочки, с детства тянувшейся к солнцу, как цветок шиповника под грязным забором? Почему во всем этом так безнадежно увяз я? Почему в моей жизни опять появилась Иринка Забродина, наконец?
Ответов не находилось, я увязал в этом все глубже и, наверно, совсем бы пропал, и тогда Венька придумал способ отвлечь меня от подступающей «душевной комы». Он поручил мне разобрать свои архивы. В книжных шкафах его кабинета хранились творения пациентов – рисунки, картины и даже литературные опусы.
Сначала работа эта показалась мне довольно скучной и рутинной, но неожиданно попавшая на глаза рукопись заставила ощутить себя в гуще увлекательного расследования. Только криминал здесь таился от мира в человеческих душах, а потери и утраты оставались невидимыми и казались поначалу не смертельными.
Правда, только поначалу…
Глава 2 Общая тетрадь
Я держал в руках толстую, несколько потрепанную общую тетрадь, на обложке которой крупными буквами было начертано: «Синдром Майкла Джексона».
Сначала я и не знал, кто таков, этот Венькин пациент – Вадим Волокушин. Потом вспомнил…
Привожу записи Волокушина дословно. Что это – письмо, заметки, последняя исповедь? Во всяком случае – интересный человеческий документ, так сказать, попытка исповеди. Или сеансов психоанализа в разговоре с гипотетическим собеседником. Ясно одно – мне уже не оторваться от них, пока не дочитаю до конца.
Итак:
…Шесть доз. Осталось шесть доз. Ровно на шесть дней обычной жизни. А связной все еще вне зоны доступа. Если не выйду на другого – я приговорен.
Как странно! Как будто бы я инвалид, раковый больной, «спидник», наконец! Причем в самой тяжелой, запущенной форме. И это я – преуспевающий деляга пятидесяти лет от роду. Два раза в год я восстанавливаюсь в Европе, занимаюсь в самом престижном московском фитнесе. Словом, выгляжу так, что на сайте «Одноклассники» меня опознали все бывшие первоклашки. Те, кому на выпускном мы – старшеклассники – раздавали подарки!
И только ты, Венич, друг мой Ерохин, знаешь почти все. Это у тебя я втайне от всех проходил последний курс реабилитации.
Правда, ты поверил, что курс мне помог. А это значит, что ты знаешь уже не все. А значит, все знаю только я сам. И эту писульку ты, друг, не показывай ни моей жене, ни дочуре. И вообще – постарайся оформить сердечную недостаточность, ладно? Не нужно бросать тень на них – тех, за кого я намерен отвечать до конца. Да и на деле это вряд ли скажется безболезненно. Пойдут проверки, наедут инспектора, а мой заместитель еще не оперился, только начинает входить в дело, – глядишь, струхнет, да и подастся в бега. Закроется объект, люди лишатся куска хлеба, а картины моего любимого «мазилки» так и не достанутся людям – мы ведь уже почти сдаем картинную галерею художника Воронина. Помолюсь напоследок, чтобы все закончилось благополучно…
Венич, ты, конечно, возразишь, что если не хочешь неприятностей, не надо на них нарываться. А надо приложить все силы, заехать к тебе, нажраться витаминов, стиснуть зубы – умру, так умру, а нет, так выгребу!
Если не смогу найти другого связного, наконец!
Вот поэтому, господин Ерохин, я и начну обо всем по порядку. Пусть твою занятную «библиотечку» пополнит еще одна «история болезни». Мне кажется, не первая и не последняя. А мне теперь спешить некуда. Официально я в командировке, все распланировано на десять дней вперед. А вот где отсиживаюсь по факту – не пишу даже тебе. Спасать меня не нужно. Видно, пришел мне срок дать кому-то ответ за мою непутевую жисть!
А с тобой, Венич, я буду уже всегда. С тобой и с твоим делом! Не знал, что такие бывают. Встретиться бы нам раньше! Но ты всегда говорил, что в жизни нет ничего случайного. Так что – лучше поздно, чем никогда. Если сможешь, поддержи морально моих на первое время. А там… Дочка уже большая, живет своей жизнью. А моя половинка… Если бы она увидела меня сейчас таким, каким меня никто не видел, – сама сбежала бы. Найдет помоложе, а нет – проживет на наследство.
Глава 3 Первый сон
Ладно, начнем по порядку.
Первый раз сон о Майкле Джексоне я увидел, дай бог памяти, лет тридцать тому – как раз в то время, когда не мог определиться с институтом. Родители не сомневались, что я благополучно сдаю на юридический в МГИМО, а я – я сам забрал документы после первого же экзамена, самовольно забросил их в непрестижный «девчачий» областной пед, на никому не нужный филфак, да еще и в итоге недобрал полбалла до проходного!
В день, когда вывесили списки поступивших, я уехал на родительскую дачу. Там бесцельно бродил по окрестностям, а потом всю ночь разбирался в себе. Наврать родителям, что срезался на юрфаке? Но они попрутся хлопотать, смотреть оценки, и правда неизбежно вылезет наружу! Сказать, что вообще никуда не сдавал – последует выволочка на обширном семейном совете, целый год тюремного режима и уже поднадзорные экзамены в тот же самый МГИМО! Забрать документы и отнести куда-нибудь в жалкий Институт культуры, учиться на массовика-затейника?.. Но массовик из меня получился бы примерно такой же, как и юрист!
В самых растрепанных чувствах я безнадежно напился и наконец уснул. Сон, что я увидел тогда, преследовал меня много лет, можно сказать, до следующей «встречи» с Майклом Джексоном…
Все, что было со мной в моей подлинной, реальной жизни, бесследно исчезло. Я сам, щуплый, но жилистый цветной парень, очутился с моими кентами на узкой грязноватой улочке какого-то мегаполиса.
Нью-Йорка?..
Целый день мы проболтались в небогатом окраинном районе в тщетной надежде так или иначе огрести монету. Но единственное наше везение под вечер заключалось в «удачном» попадании в подземку по использованным талонам. Помню, как мы долго спускались по узкому грязному тоннелю, ведущему к станции подземки, разглядывая размашистые граффити и поддавая ногами банки из-под колы.
Помню, как легко мы проскочили в вечерний вагон, где стояли и сидели усталые люди. Помню, что белых оказалось большинство вначале, а через две остановки в вагон набились латиносы и цветные из ремонтных мастерских неподалеку – и на нас перестали обращать внимание. Последнее помню, как место мне освободила седоватая цветная домохозяйка, рванув к выходу с набитыми сумками – как раз вовремя, чтобы я устроился поудобнее и погрузился в долгожданный «приход» от выкуренной перед подземкой сигареты с планом. И сразу волна накрыла меня и отгородила от стоящих поодаль друзей, от людей в подземке, отгородила их жизнь от моей начинающейся жизни…
Свет вокруг меня погас. Я стоял один на сцене в огромном зрительном зале – огромном, как стадион. Я закончил последнюю песню. Я стоял, держа микрофон в руках, щуплый цветной паренек с белозубой улыбкой. Перебегающий луч света выхватывал из темноты бледные пятна человеческих лиц, все белые, мертвенно-белые, с черными, распахнутыми в крике ртами. Публика не выкрикивала, не свистела – она ревела, ревела в одну-единую глотку, выплескивая неистовое напряжение, которое я передал ей со сцены. А потом тысячи глоток начали скандировать всего два слова, сила и напор которых могли снести этот крытый стадион, как карточный домик. Я, цветной парень Майкл Джексон, стоял и слушал эти два слова, в которых уместилась гигантская и свирепая душа толпы.
Майкл, синг! Майкл, синг! Майкл, пой! Майкл, пой!
И ничего больше. Я чувствовал себя царем этой толпы, я был Мессия, я нес ей Слово, подобного которому еще не слышали в этом мире. Я мог лепить ее душу по своей воле, мог заставить ее плакать или смеяться, любить или ненавидеть. По моему Слову она пошла бы на любое безумство – и на любой подвиг! Я был кумиром толпы, Властелином Мира – и это сознание подняло меня на самую вершину и оставило там одного. Тогда мне казалось, что это и есть несравненная полнота бытия…
Проснувшись наутро по-прежнему на своей даче, я почему-то не ощутил уже знакомого похмелья. И сон запомнился мне во всех подробностях – как то, что именно я сам был в нем Майклом Джексоном, в те годы еще просто одним из зарубежных певцов, чьим творчеством, кстати, я никогда не увлекался. Зато четкий и яркий сон принес мне столь же четкое решение: неделю я спокойно отсыпался на даче, уверяя родителей, что набираюсь сил после вступительных экзаменов. А через неделю домой ко мне пришла телеграмма из педа. Меня приняли на филологический факультет. Парней туда брали охотно. И на недобранные полбалла посмотрели сквозь пальцы. Родичи к моменту моего возвращения успели привыкнуть к этой мысли и даже найти в педагогическом образовании какие-то плюсы – все-таки ведь лучше, чем ничего!
Так и пошла дальше моя жизнь. Кстати, где-то в желтой прессе я натолкнулся на «базар» о том, что «именно пророческий сон в юности предрек Майклу Джексону его великое будущее и укрепил его на выбранном пути». Не знаю до сих пор, предрек ли мне такое же будущее тот сон – или просто помог отстраниться, отдохнуть и собраться с силами?
Тем более что был он не единственным и не последним…
Глава 4 Были-небыли
Прошло целых десять лет. Об этом странном сне я давно и прочно забыл, да и вообще – со временем перестал в него верить: думал, что сам «досочинил» его с похмелья. Тем более, повторяю, что так называемым «творчеством» Майкла Джексона я никогда не увлекался, знал о нем мало и даже не ведал, что мы ровесники. Да и какое это могло иметь значение?
Хотя нет. Одна мелочь все-таки была. И не давала мне покоя. Но о ней чуть позже, иначе ты, Венич, совсем запутаешься.
Итак, я вполне благополучно закончил свой любимый факультет, где только мудрые книги помогали мне сносить девчачье бесцеремонное большинство. Иногда мне кажется, что таким заядлым книголюбом и даже где-то, как-то – гомофобом (см. словарик!) сделало меня именно постоянное засилье женского общества вокруг. Какая-то вечная колготня одинаковых блондинок с их сладкими духами, сыпучей известкой на лице и узкими лобиками, где копошились однообразные и нехитрые мыслишки!
Я никогда особенно не увлекался Толстым. Но когда на лекции о его творчестве и о знаменитом рысаке Холстомере (этот рассказ впоследствии инсценировали в БДТ!) соседка слева, лихорадочно калякая шпору, несколько раз переспросила:
– Кто-кто? Толстомер? – я выпал в осадок надолго. Собственно, до сего дня и пребываю в нем.
И все же моя замкнутость и отстраненность принесла свою пользу. В девчачьи компании я не влезал, а своей так и не нашел. В итоге я неплохо – к радости родителей! – учился, взахлеб читал, а главное, успел определиться с будущей профессией.
Хотя – «профессия», пожалуй, громко сказано. Профессия была прописана у меня в дипломе – преподаватель русского языка и литературы, что в дореволюционной России называли словесностью. Но изнутри меня постепенно захватила мысль о деле, чем-то связанным с моим диковинным сном.
А мелкой деталью, не дававшей мне покоя, стало где-то случайно подсмотренное выступление Майкла Джексона. Запомнился мне не голос и не механические движения зомби в подтанцовке. Запомнился танец, вернее, несравненная пластика певца – он пел не только голосом, но и каждым мускулом напряженного, звенящего, как струна, послушного тела. Вот это и показалось мне непостижимым мастерством. И мне вдруг страшно захотелось поставить такое пластическое музыкальное действо.
Кстати, перед отъездом в эту последнюю «командировку» жена-библиотекарь притащила мне книгу Пауло Коэльо «Брида». Если эта книга тебе попадется, Венич, почитай – она как раз о таком живом танце. А тогда я сам еще не знал, во что выльется мой очередной «закидон» – так обзывали мои идеи родители.
А закидон таки вылился!
Глава 5 Танцы-шманцы
Сразу после «госов» меня, редкую птицу, педагога-мужчину, с руками оторвали в РУНО московского Южного округа. Сначала-то я хотел пристроиться где-нибудь в центре, но Южный сразу и бесповоротно купил меня предоставлением служебной жилплощади. А я тогда уже встретил свою «единственную», впрочем, вдребезги раскритикованную моими родителями. К тому же ее родители как раз жили в Южном округе.
Так что 1 сентября я встретил учителем 870-й школы, прямо возле метро «Царицыно». Там же, возле метро, мне дали и квартиру, а поскольку мы с любимой не растерялись и за лето успели обзавестись свидетельством о браке и справкой о беременности, то получили неслыханный даже по тем временам служебный подарок – малогабаритную трешку в кирпичной хрущобе рядом со школой. И понеслось…
В первую половину дня я добросовестно трудился на ниве просвещения, сеял «разумное, доброе, вечное». А во вторую с этими же детьми пахал, пахал и пахал под вывеской школьного «Театра музыкальной пластики». И, видимо, мой странный сон для меня самого оказался пророческим: дело пошло-поехало как по маслу. Даже чисто внешне показатели явно работали в мою пользу: у детей, занимавшихся в «Театре», улучшилась успеваемость, снизились показатели заболеваемости и претензии к поведению на уроках, пропали двойки, наконец. А уж мой-то предмет они и вовсе вывели на первое место в школьном рейтинге. Прикусили языки даже самые придирчивые и маститые «училы», поначалу решительно принявшие меня в штыки. А о дирекции и говорить нечего. Нам даже оборудовали в актовом зале огромные зеркала и стойки-тренажеры, что позволило отрабатывать каждое движение пластического танца скрупулезно, как в балете.
А уж о самих танцорах и говорить было нечего! Хотя способностей к танцу в себе я так и не обнаружил, зато нашел и отточил глубинное чутье, очень выручавшее в работе с детьми. В нашем «пластическом театре» дети нашли себя, раскрепостились, избавились от казенной обстановки на уроках и ушли от разнузданной анархии после них. Самые талантливые пели и танцевали. Не слишком талантливые оформляли сопровождение и создавали фон исполнения – изобретенными нами самими «живыми декорациями». Все на нашей сцене было живым: и машущие ветвями березки, и ветер, и улетающие журавли. И все оказалось возможным выразить через пластику и жесты. Особенным успехом пользовалась в нашей постановке песня «Позови меня с собой», совершенно «переосмысленная» нами после фильма «Менты». В центр сцены мы поместили не солистку с микрофоном, а танцующий дуэт: юноша и девушка. Солистка находилась у края сцены и словно бы сама наблюдала немую мелодию из рук и тел, безмолвный рефрен из старинного стихотворения Гейне:
Нас стали приглашать на профессиональную сцену, и вскоре ни один окружной юбилей не обходился без выступления нашего «театра». Школа, получавшая за нас регалии, хотела было разгрузить «театралов» от основных занятий «для повышения профессионального мастерства». Но вдруг в дирекции с удивлением узнали, что наши занятия не только не мешают занятиям по всем предметам, но и улучшают память, формируют усидчивость и значительно повышают уровень усвоения «основных учебных дисциплин». Информация дошла до методистов, в РУНО начался настоящий бум. Работу экспериментального театра дружно признали необходимой для повсеместного распространения. И наконец – вот уж не ожидали столь стремительного взлета – на майском юбилее руководителя Комитета образования Москвы приняли решение сделать нашему коллективу прямо-таки сказочный подарок. Как они сформулировали: «с целью дальнейшей методической работы по внедрению опыта в школьную практику» открыть под моим руководством авторскую школу, где дополнительным физическим воспитанием охватят весь «контингент учащихся». Где, грубо говоря, можно будет наблюдать, как мои занятия делают из обычных детей отличников.
Мне не осталось ничего другого, как взять под козырек, поблагодарить, заверить и удалиться с праздника в полном ступоре от подобной поистине царской милости!
Венич, ты прости, на сегодня это все. Голова уже гудит, как котел. Не так легко это – собрать слова для точного выражения мыслей. Для меня, конечно, привычнее выражать мысли жестами, как глухонемому. Не знаю, почему так необходимо, чтоб ты меня понял!